11
Вернувшись в колледж, она отправилась прямиком в трапезную. Дария, разумеется, до полуночи не объявится. Но из-за дальнего стола кивнула Эстелла, рядом с ней было несколько свободных мест. Перспектива ужинать вместе с шаманом, как теперь Ада про себя называла профессора Палевского, её не привлекала, но отказать было бы слишком грубо, так что она взяла поднос и направилась к ним. Чтобы сесть, пришлось переставить подпёртые стулом костыли.
Профессор сразу же бросился в бой:
– Не понравился мне Ваш доклад. Не понимаю, чего вы, феминистки, хотите. Вечно выдумываете какие-то преследования и выставляете себя жертвами.
– Только не говорите, что в античности женщинам так уж хорошо жилось.
– Прекрасно! Они всегда были в привилегированном положении. Никогда не замечали, что все провидицы были женского пола? В Дельфах, например, жила пифия, которая общалась с богом, и именно её слова в случае войны определяли судьбу Греции.
– Она была всего лишь инструментом.
– Инструментом, да. Сидела себе на треножнике над трещиной в земле, соединяющей загробный мир с миром людей, вдыхала божественные испарения, сиречь дыхание Аполлона... Как античница, Вы, конечно, знаете, каким отверстием тела она их поглощала. Вы, женщины, открыты снизу, потому так легко и общаетесь с миром духов.
«Вот ведь вульгарный тип, – подумала Ада. – И как только Эстелла его выносит?»
Но Эстелла лишь смущённо склонила голову и стала играть с кольцом, снятым со среднего пальца: катала его вокруг бокала, избегая хлебных крошек, будто от этого зависело что-то очень важное.
Аде не хотелось отвечать профессору: у неё не было настроения вступать в дискуссии. Она как раз подумывала закончить разговор резкой шуткой, как вдруг один из костылей с грохотом рухнул, привлекая к их троице внимание соседей.
– Может, это знак, что не стоит больше таскать с собой оба? – с некоторым облегчением спросила Эстелла, подняв костыль с пола. – После операции прошло уже больше полугода! Может, хватит и одного, профессор? Немного нагрузки Вашей ноге не помешает.
– Сколько мудрости в этой юной служанке![18] – саркастически воскликнул Палевский. – Впрочем, разве она служанка? Она Антигона[19] бедняге Эдипу, калеке, кем стал я, – и, повернувшись к Аде, добавил: – Эта девушка полна всевозможных талантов и стоит гораздо больше, чем я ей плачу. Она ведь, знаете ли, необходима мне не только как медсестра и секретарь, но и как учёный, ассистент в моих экспериментах...
Эстелла покраснела.
– Неправда! Хватит болтать ерунду! – воскликнула она, то ли умоляя, то ли настаивая, но апеллируя скорее к Аде, чем к профессору.
– Почему же ты не хочешь, чтобы я упомянул о самом важном твоём таланте? Эта девушка, дражайшая коллега, наделена даром. Я обнаружил его совершенно случайно и не устаю благодарить судьбу за бесконечно выгодную сделку, которую совершил, когда выбрал её себе в помощницы.
– Мне не нравятся такие шутки. Прекратите, – лицо Эстеллы вдруг приобрело мертвенно-бледный оттенок, в глазах появились злые искорки.
Но Палевский был не из тех, кого пугают эмоции. Не обращая внимания на девушку, он, обращаясь к Аде, торжественно произнёс:
– Она самый сильный и восприимчивый медиум, какого я только встречал на Западе, пусть и не желает этого признавать. Ей достаточно лишь раз взглянуть в глаза мертвеца, чтобы заставить его говорить. И завтра...
– Никакого завтра! Я вам не цирковой уродец! Мы же договорились, что... В общем, нет! Завтра я даже в зал не войду! Провожу Вас до двери, а на кафедру забирайтесь как хотите, хоть с костылями, хоть без! – и от переполнявшей её ярости девушка вдруг разрыдалась, беззвучно всхлипывая. Ада смутилась.
– Сделаю себе кофе, – сказала она, поднимаясь и направляясь к столу с напитками.
Эстелла бросилась за ней:
– Не верьте ему, пожалуйста! Это неправда! Не верьте!
– Я и не думала ему верить! Ты же ещё с утра сказала, что он чокнутый.
– Он мне заплатит только по возвращении в Лондон! Иначе я бы давно ушла!
– Ладно, давай-ка вытри слезы. Смотри, там есть десерты. Принеси профессору пудинга – может, он сбавит обороты?
Ужин закончился в молчании. Палевский, видимо, понял, что перегнул палку, и пытался поймать взгляд Эстеллы, чтобы помириться.
– Проводи меня до комнаты, – сказал он наконец, поднимаясь со стула. – Потом, если хочешь, можешь погулять в парке с профессором Бертран. Обещаю, завтра я ни слова о тебе не скажу и не заставлю участвовать в моем докладе. Можешь сидеть в зале или торчать снаружи, мне все равно, я ни о чём тебя просить не собираюсь.
Эстелла не отвечала. Она молча помогла Палевскому встать, подала ему костыли, сунула под мышку пухлую папку на завязках и лишь потом шепнула Аде:
– Простите, я очень устала. Надеюсь, в парке мы сможем прогуляться и завтра. А сейчас я пойду спать.
Переволновавшись, она даже забыла на столе своё кольцо. Когда Ада это заметила, девушка была уже далеко, и она решила за ней не бежать. Тоненький золотой ободок сворачивался в узел вокруг крошечной жемчужины – маленькой, но, насколько Ада могла судить, старинной. «Завтра верну», – подумала она, по археологической привычке взвесила колечко в руке и сунула во внутренний карман сумочки.
Спать не хотелось: увиденное совершенно выбило её из колеи. Она не знала, кому верить. Неужели Эстелла действительно исполняет в экспериментах Палевского роль медиума? И как долго она этим занимается? Или это извращённое воображение профессора подсказало ему идею, для которой девушка не давала никакого повода?
Аде снова вспомнилась «Волшебная гора»: беззащитная, хрупкая Эстелла так походила на юную датчанку-туберкулёзницу, медиума Элли Бранд, которая, вызывая покойного Иоахима, два с лишним часа словно в родовых схватках извивалась между ног Ганса Касторпа.
12
Она решила, что сон подождёт. Может, Дария вернётся наконец из своей экспедиции, и у них будет повод пошептаться и перемыть кому-нибудь косточки. Оставаясь вдвоём, они вечно над кем-то или над чем-то смеялись – Дария не выносила разговоров о кровожадных мертвецах и голосах с того света.
Из холла по соседству с трапезной слышался телевизор. Ада остановилась на пороге. Показывали классику Шлезингера, «Вдали от безумной толпы», – когда-то нежно любимый ею фильм с участием замечательных актёров. Помнится, она смотрела его в кинотеатре «Аристон» вместе с Джулиано, и сцена, где Джулия Кристи / Батшеба собирает за общим столом своих работников, пастухов и фермеров, чтобы отобедать и спеть рождественские гимны, тронула её до глубины души[20]. «Вот жизнь, какой у меня никогда не будет», – подумала она тогда.
– Что ты плачешь, глупышка? – сказал Джулиано, протягивая ей носовой платок. – Ты же читала роман, правда? Стало быть, знаешь, чем все кончится.
На экране влюблённый сержант Трой притворно нападал на Батшебу посреди цветущей долины. Он скакал вокруг неё, словно исполняя какой-то экзотический танец, размахивал палашом, почти задевая девушку, а в конце продемонстрировал, как остро тот заточен. Серьёзное испытание нервов для персонажа, для режиссёра, но в первую очередь – для актёров. Ада всегда питала слабость к Теренсу Стампу, как, впрочем, и к Пьеру Клеманти. Вот такие мужчины ей нравились: загадочные юные красавцы – полная противоположность Джулиано. И почему только она его выбрала?
В больших кожаных креслах перед телевизором сидели какие-то люди. Привыкнув к полумраку холла, Ада узнала Дитера Хорландера, нежно держащего за руку свою медсестру. На губах старика застыла глупая улыбка.
«И почему, спрашивается, меня так сильно отталкивает мысль, что они могут?..» – спросила себя Ада. В конце концов, её собственная бабушка вышла замуж в восемнадцать за мужчину шестидесяти одного года от роду, а последнюю дочь родила ещё десять лет спустя, когда мужу перевалило за семьдесят. Но мысли есть мысли, ничего с ними поделаешь.
Выскользнув из холла, а потом из здания, Ада пересекла лужайку и направилась к Old Building, Старому корпусу, темневшему на фоне величественных деревьев в глубине парка. Прозрачное темно-синее небо словно сошло с картины Магритта. Корявые ветки дуба почти поймали полную луну. Запах цветов стал ещё сильнее, чем утром, – теперь, казалось, пахли даже их стебли. «Сколько же вокруг никому не нужной красоты», – вздохнула Ада, внезапно озаботившись такой расточительностью.
В одном из окон на втором этаже Старого корпуса горел свет – похоже, в ванной. Неужели Дария вернулась?
Она открыла дверь и поднялась по темной лестнице. К счастью, на площадке было светло. Но стоило ей вооружиться ключом, как дверь в ванную распахнулась и появился мужчина. Так вот он какой, обитатель третьей комнаты: голый, если не считать обмотанного вокруг бёдер полотенца, загадочный юный красавец. Может, утренний фавн из парка – или нет. Впрочем, какая разница? Он без тени улыбки взглянул ей в глаза, немного помолчал, а потом сказал с сильным акцентом (английский явно не был для него родным):
– Ты здесь живёшь.
Прозвучало это, скорее, как утверждение, чем как вопрос.
– Да, – ответила Ада.
Ни единого слова больше – ни в тот момент, ни позже. А на следующий день это и вовсе стало невозможным.
И без презерватива. У Ады его попросту не было, у него, может, и был, но в соседней комнате, а нахлынувшее желание оказалось столь безудержным, что у них просто не хватило сил ему сопротивляться.
«Мы же дверь не закрыли!» – вспомнила Ада во время короткой, но бурной прелюдии. Вдруг кто-нибудь войдёт: Дария, вернувшаяся из поездки? Или, может, Джулиано, словно Супермен, прилетит из Болоньи с обнажённым клинком, готовым пронзить её сердце? Божественная справедливость: пусть она и не замужем, но прелюбодействует, и сейчас молния, влетевшая в окно, превратит её в горстку пепла.