идцать лет не был в Доноре. В любом случае, раз обвинение касается остальных, оно касается и тебя.
– А что говорят Креспи и Армеллина?
– Это и есть проблема, Ада. Они категорически против вскрытия. Адвокат считает, что это неправильно.
– Я их понимаю. Они делают все, чтобы защитить его волю, его право распоряжаться собой. Дядя даже ради спасения собственной жизни отказывался ехать в больницу – подумай, захотел бы он попасть под скальпель патологоанатома? И это всего через месяц после смерти! Какой кошмар!
– Но такой отказ порождает подозрения. Спроси у Джулиано, если не веришь.
– Нет, ты прав. Я спрошу у Джулиано. Как думаешь, может, мне стоит приехать в Донору?
– Пожалуй, так было бы лучше. И пусть он тоже приезжает. Вместе мы могли бы согласовать нашу линию обороны.
7
На этот раз ей пришлось смириться и, отбросив остатки гордости и самоуважения, всё-таки обратиться к Джулиано, поскольку это действительно стало необходимо. Других юристов Ада не знала, а попроси она о помощи коллег бывшего партнёра, вышло бы ещё хуже. С другой стороны, разве не сам Джулиано сказал ей в последний вечер в «Гроте Св. Михаила»: «Помни, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Если понадобится помощь, позвони мне. В любое время и по любому поводу»? И потом, совсем недавно: «Скажи мне, когда придёт время, я твою кузину прижучу».
И вот время пришло, хотя речь теперь шла вовсе не о том, чтобы договориться с Лауреттой, какой серебряный сервиз и какая супница должны отойти одной, а какие – другой.
Домашнего номера Джулиано, чтобы связаться с ним после работы, у Ады не было, поэтому ей пришлось ждать утра и звонить ему в офис.
Ночь прошла тревожно, в голове мельтешили десятки противоречивых мыслей, и сильнее всех – стремление выпутаться из этой прискорбной ситуации, уехать за тридевять земель, лишь бы только избежать перепалки с кузенами. Чёрт с ним, отказаться от наследства – пусть подавятся, стервятники! (Интересно, была ли среди авторов заявления Грация? Лауреттин муж упомянул об этом как-то вскользь, и подозрение, что кузина могла подписать иск, только усиливало Адины мучения.) Бросить всё, отказаться! И в то же время в ней поднимало голову чувство долга, обязанности не столько защитить себя, сколько не позволить смешать с грязью дядино имя, перевирая историю о девочке, доверенной его попечению. И это о дяде Тане, который не позволял себе лишний раз погладить её или Лауретту по голове, избегал любого физического контакта, если тот не был необходим, который в повседневных привычках был сдержаннее и скромнее девственницы-весталки!
Бабушка Ада, несмотря на всю резкость и строгость, часто позволяла внучкам забираться в свою огромную двуспальную кровать, поодиночке или даже вдвоём, нисколько не беспокоясь, если они спали прижавшись спиной к её боку, а когда девочки толкались или стягивали одеяло на свою сторону, она лишь улыбалась. А вот дядя Тан, такой ласковый, такой нежный, не любил, чтобы они его хватали. Ему не нравилось катать их на спине, как на лошади, и объятий он тоже не любил. «Ну, ну, что за телячьи нежности! – хмурился он. – Вы уже большие, так и ведите себя, как девушки, а не как сопливые малыши».
Помимо естественного желания защитить дядю от клеветы, Ада считала необходимым уважать его волю. Теперь, когда он больше не может сам отстаивать свои решения, не время поддаваться слабости, не время трусить. Да, она могла бы продолжать жить по-спартански, тратя только то, что зарабатывала. Но у Лауретты двое детей, ей нужно подумать об их будущем. Сыновья доктора Креспи тоже скоро отправятся в университет. А Армеллина? Конечно, у неё были какие-то сбережения, наследство, оставленное ей много лет назад Гаддо Бертраном (которое Танкреди, вероятно, помог выгодно инвестировать), и ежемесячное жалованье, которое экономка продолжала получать и откладывать. Она вполне могла позволить себе хороший пансион для престарелых. Но в её-то возрасте оставить дом, в котором провела почти полвека, даже если считать перерывы на дядину учёбу и бегство в Швейцарию! Дом, который, пусть сама она об этом и не знала, принадлежал её отцу!
И потом, если завещание аннулируют как недействительное, Джиневре, скорее всего, придётся вернуться из Англии, отказаться от своей мечты. А другие девочки? Санчу и Барбару прокормят эти стервятники, их отцы, но как быть с Адой-Марией?
Вопрос о вскрытии стал для Ады отдельным источником сомнений и мучений. Она была более чем уверена, что труп (как же все-таки ужасно называть дядю таким словом) будет признан «чистым». Разумеется, никто не накачивал старого доктора психотропными препаратами, так что их отсутствие было бы признано неопровержимым доказательством, которое очистило бы их доброе имя. Но они, все племянники и внуки, поклялись дяде, даже против собственной воли, что не позволят врачам, кроме доктора Креспи, «наложить на него руки». Могла ли эта клятва быть применима и к его безжизненному телу? И есть ли у Креспи с Армеллиной законное право выступать против? Они ему не родственники, хотя, боюсь, и родственники не смогут ничего поделать, если судья потребует вскрытия.
Когда в половине восьмого зазвонил будильник, она не смогла раскрыть глаз. Считая короткие периоды полудрёмы, после которых она внезапно вскакивала, не понимая, где находится, Ада спала не больше двух часов.
Она умылась, оделась, села в автобус и поехала в университет. Машина была в ремонте, и она не знала, стоит ли её забирать. Парковаться снова придётся на улице, только теперь возле пансиона. А что, если те отморозки ещё следят за ней?
Дойдя до факультета, она набрала номер конторы Джулиано. Секретарша, как обычно, тепло поприветствовала её (они были знакомы лет шесть, если не больше), выразила соболезнования в связи со смертью дяди, и Ада почувствовала себя обязанной сказать в ответ:
– А я сожалею о Ваших кольцах.
– Каких ещё кольцах? – удивлённо переспросила та.
– Тех, что у Вас украли.
– Простите, о чём Вы? У меня ничего не крали.
«Наверное, я что-то перепутала», – подумала Ада. Возможно, Джулиано говорил вовсе не о синьорине Лидии, а о бухгалтере, которая время от времени приводила в порядок счета их юридической фирмы, и она, Ада, всё неправильно поняла.
– Позовите, пожалуйста, адвоката Маджи.
– Простите, он уже уехал в суд. Сегодня слушается важное дело. Боюсь, до часу дня он не вернётся.
– Мне срочно нужно с ним поговорить. Если увидите его, попросите мне перезвонить, я буду в университете.
– Хорошо. А вообще, знаете, как мы можем поступить, если Вы не сможете с ним связаться? Я назначу вам встречу в 17:45, – предложила синьорина Лидия. – У него в расписании как раз есть час между совещанием с коллегами и встречей с клиентом. Впишу туда Ваше имя, договорились?
– А нельзя ли сразу после обеда?
– Нет, к сожалению, с половины третьего до половины четвёртого у синьора адвоката реабилитационные процедуры в центре физиотерапии.
«И правда, – подумала Ада, – гипс, наверное, уже сняли».
– До четырёх он обычно не возвращается: от виа Гандольфини идти около получаса, – продолжала секретарша. – С четырёх до половины шестого у него совещание. Может, Вы подъедете чуть раньше? Получится?
– Да, если удастся освободиться. Спасибо.
– Отлично, тогда увидимся в 17:20 или чуть позже. Удачного дня!
Видеться с Джулиано по предварительной записи, перед «другим клиентом»! Дожили! Как это печально! И что только подумает синьорина Лидия? Интересно, Джулиано уже познакомил её с новой пассией?
К счастью, Ада заранее подготовила блок из пяти лекций, и это была только третья. Ей удалось объяснить тему и прочитать выбранные фрагменты, не потеряв нити повествования, хотя мысли блуждали где-то далеко. Вскоре лекция закончилась, студенты покидали аудиторию, и Ада стала собирать разложенные по кафедре материалы. В этот момент к ней подошла, пожалуй, самая странная девушка из всех, кто посещал её курс. Одежда, расшитая бусинами и бахромой, выдавала принадлежность к одной из групп «столичных индейцев». Но коротко, почти под ноль стриженные волосы, зелёные в фиолетовых полосах и квадратах, а также множество серёжек и шипованных браслетов сразу напоминали Аде о тех чудаках, которых она видела в Оксфорде: они оккупировали перила мостов, высмеивая посетителей (одетых одновременно элегантно и безвкусно, как умеют только англичане), приехавших в колледж, чтобы принять участие в церемонии вручения дипломов их детям и внукам. Всем своим видом девушка выражала бунт против буржуазного конформизма. Впрочем, за то недолгое время, что длился курс, она проявила настоящую страсть к древнегреческой культуре и необычную для её возраста и образования (художественный лицей) компетентность в области языка и литературы. Она плохо ладила с однокурсниками, обычно напуская на себя агрессивный и скучающий вид, как если бы посещала лекции по принуждению, а не по собственному выбору. Открывая рот, она каждый раз выдавала что-нибудь провокационное, хотя её суждения обычно оказывались неглупыми и оригинальными, так что Ада поневоле чувствовала к ней приязнь, смешанную с лёгким беспокойством о том, что могло ждать эту девушку в дальнейшей жизни.
– Все в порядке, проф? – поинтересовалась девушка, опираясь обеими руками на кафедру.
– Да. А почему ты спрашиваешь?
– Да так, ничего. Наверное, показалось.
– Спасибо, но, повторюсь, всё в порядке. Ты ради этого задержалась?
– Типа, нет. Просто хотела оставить свою работу.
– Уже закончила? Так быстро?
– Ну, типа, мне как-то особенно нечего было сказать. Слишком много всего не сходится. Я знаю, что сама выбрала метаморфозу, не похожую на другие, и это меня ужасно злит. Не смейтесь, проф, первый раз такое.
– Я рада, что тебя это настолько зацепило. Не хочешь ещё немного работать над темой? Не обязательно сдавать так быстро.
– Это не окончательная диспозиция, но мне, типа, хотелось бы, чтобы Вы прочли и сказали мне своё мнение. Может, тогда переделаю выводы.