– Прекрасно, Лонни, просто прекрасно… Окей, будем на связи. До свидания…
Мать вешает трубку, в этот момент мимо нас проносится какой-то лоснящийся пидор на скейте. Она язвит, что скейт – это кабриолет для прислуги. Я говорю, что заплачу за обед, и прошу счет, отмахиваясь от матери, которая пытается возражать.
– Спасибо, Люси, – говорит она смущенно. Мать, конечно, сноб и думает только о деньгах, но она не скряга. – Слушай, огуречик, можешь мне помочь?
– Все, что пожелаешь, – опрометчиво говорю я и сразу жалею.
Но назад дороги нет, мы идем за машиной, которую она оставила на многоэтажной парковке.
На Коллинз-авеню мама внезапно хватает меня за руку. Мы проходим мимо туристов, шоперов, обедающих, выпивающих и прочих, доходим до чипового квартала между Коллинз и Вашингтон, где на Линкольн один из другим стоят грязные магазины электротоваров и сумок. Бичи и душевнобольные конкурируют за внимание приезжих с фотоаппаратами, решивших, видимо, сойти с проторенных туристических маршрутов. Один подходит к нам:
– Два дня не ел, мать.
– Поздравляю, продолжай в том же духе, но и про кардиотренировки не забывай. – Я даю ему визитку.
– Он же просил денег на еду. – Мать говорит с укоризной.
– Да? А мне показалось, что он слишком хорошо одет для попрошайки. Я иногда в упор не вижу, – признаю я и тащу мать дальше.
Бродяга посмотрел на визитку и что-то прорычал нам вслед. Наконец переходим Вашингтон-авеню и снова оказываемся в фешенебельном СоБи.
Забираем машину, едем по Элтон, мать за рулем. Через залив Бискейн переезжаем из Майами-Бич в сам Майами. Новые ворота Америки. Какие, нахуй, ворота, бред полный. Город-призрак, пустые многоэтажки. Никто не хочет здесь жить.
Мать чувствует мое неудовольствие.
– Тут все оживает, серьезно, – настаивает она.
Я закатываю глаза, изображая сомнение. На тротуарах пусто настолько, что в сравнении с ними спальные районы Лос-Анджелеса выглядели бы как Манхэттен в час пик.
Мы едем по Бейсайд к жилой сорокаэтажке, в которой Бен Либерман купил большую долю, вложив в нее все их совместные накопления, и мать теперь этой долей управляет. Дом практически пуст, ни одной продажи не было. Либ перекупил долю у каких-то мутных колумбийцев (в Майами наверняка есть и другие, но я пока не встречала), и тогда это казалось выгодно. На каждом из сорока этажей – по четыре квартиры. Сданы сейчас только две, и то со скидкой, на седьмом и двенадцатом этаже: одна – какой-то тетке, которая приводит сюда клиентов из ближайших офисов на послеобеденный секс, другая – местному журналисту; он пишет о развлечениях и культуре и живет с условием, что в своей колонке будет сочинять про якобы нарождающуюся бурную жизнь в центре города. По сути, все, что они платят, идет на техобслуживание дома и коммунальные услуги, которых, похоже, много и не надо.
– Все будет, – говорит мать с каким-то напряженным оптимизмом, поднимая безумный взгляд на верхний этаж. Там пентхаус, под ним – сорок этажей кроличьих клеток. – До Бейсайда отсюда два квартала через улицу, «Американ-эйрлайнс-арена» вообще в двух шагах.
– Ага.
– Рядом с новым «Старбаксом» на Флеглер новый «Лайм»[19] открылся, – визгливо говорит она. – Есть новый бейсбольный стадион «Марлинс», планируют новый музейный квартал строить…
– Мам, на юг Флориды люди ездят загорать и купаться, здесь не нужен шумный городской центр. Город не потратит ни гроша муниципальных денег на иди…
– У нас самые низкие налоги…
– И это наш выбор, – соглашаюсь я, – но его цена – город-призрак под ярким солнцем.
Мать сильно сжала руль, так что побелели руки.
– Поможешь мне, огурчик? – просит она. Мы оставляем машину на пустом тротуаре, даже не заезжая на парковку перед зданием; мать одним ключом открывает стеклянную входную дверь. – В общем, нужно просто приходить сюда раз в неделю и проверять, все ли в порядке, забирать почту из ящиков внизу и относить в офис. Только месяц, солнышко, вернее, полтора…
– То есть вы с Либом едете в круиз на полтора месяца, притом что едва разговариваете друг с другом?
Мать берет очень высокую ноту, так что голос почти ломается:
– Да, риск большой, и мы с Либом это знаем. – Она глубоко вздыхает, понизив голос на несколько октав. – Видимо, это реально последний шанс. Может быть, на этом все и закончится, а может, начнется заново. – Ее глаза стали влажными. – Будь что будет, мы задолжали друг другу этот круиз. А еще… Надо изучить, как там с недвижимостью обстоят дела в Карибских странах, – говорит она с вызовом.
– Мама…
Я обнимаю ее и вздрагиваю от адского чесночного запаха изо рта. От меня, видимо, так же разит. Надо будет зайти потом за листерином в «Си-Ви-Эс»[20].
– Девочка моя маленькая.
Она хлопает меня по спине, в этот момент раздается характерный звук, возвещающий о прибытии лифта, который, к счастью, не дал нам долго обниматься. Мы заходим внутрь и чувствуем, как ноги слегка подкашиваются оттого, что лифт резко взмывает на сороковой этаж.
Во всех квартирах по две спальни и офигенные виды на Майами, нарезанный на кварталы и улицы по берегам залива. Мы смотрим демоквартиру, мать говорит, это «неолофт». Дизайн кошмарный. Я молчу, но отдельная кухня-столовая рядом с прихожей – это, извините, ад. Если уж вы придумали «лофт», то планировка должна быть открытая и перетекать в просторную гостиную, и чтобы там было много света из окон от пола до потолка с двух сторон. Единственное, что здесь от «лофта», – фальшивая открытая кладка на одной стене и толстая стальная балка вдоль потолка на трех столбах, два по краям и один посредине комнаты. Ну да, кстати, можно было бы повесить боксерскую грушу, но это, пожалуй, и все. В квартире большой каменный камин и полированный темный паркет. Мать объясняет, что индустриальный стиль «неолофт» должен привлечь понаехавших из северной глубинки. Наверно, поначалу это была удачная идея, и архитектор с девелопером нормально так поржали пока все это придумывали, зарядившись как следует коксом, но здесь, в тропиках, такой дизайн – это полный абсурд. Впрочем, никто и не торопится эти квартиры снимать или покупать.
Мать суетливо и смиренно пытается оттереть рукавом какую-то грязь на окне. Я смотрю вдаль на Майами-Бич, где и есть настоящая цивилизация. Когда пойдут деньги от контракта с телеканалом, там будет моя новая квартира, в одной из этих убойных башен у Саут-Пойнта. Зуб даю! Поддавшись волнению, я звоню Валери, резко кивнув матери и как бы извиняясь, хотя можно было и не извиняться: она сама с удовольствием погружается в свой айфон.
Через три гудка Валери отвечает.
– Люси, хорошо, что ты позвонила, – говорит она, и из-за ее тона у меня, кажется, сейчас что-то оборвется внутри; я вся сжалась и слушаю. – Тельма и Валина с «Ви-Эйч-один» зассали и слились, по-другому не назвать. Квист пустил волну, канал занервничал и теперь хочет делать «В форме или за бортом» с кем-то другим. И, как назло, мы до сих пор не подписали этот ебаный контракт, но как это можно было предвидеть… Я делаю все, что в моих силах, чтобы они передумали… Люси? Слышишь?
– Да, – говорю я резко. Твари ботоксные! Суки старые, из ваших резиновых пёзд только занавески на бойне делать! Усилием воли я подавляю гнев. – Делайте, что считаете нужным, будем на связи.
– Конечно. И кстати, это в городе не единственный канал!
– Спасибо, – говорю я и отключаю телефон.
Мамин риелторский нос чует беду за километр, особенно если дело происходит во Флориде.
– Все в порядке, огурчик мой?
Нет. Ровно наоборот, все летит в пизду, но говорить об этом я не стану.
– Знаешь, – говорю я нараспев, озираясь по сторонам, – я подумала, тут было бы круто позаниматься!
– Здесь есть спортзал, на этом этаже. – Мать показывает сквозь стену. – Там есть тренажеры для кардиотренировок. Вряд ли кто-то будет против, если ты ими воспользуешься.
– Ну да, а кому тут быть против-то, – отвечаю я, и она опять мрачнеет; мы идем в соседнюю квартиру смотреть на тренажеры.
О, здесь открытая планировка, как и должно быть в апартаментах. И преступно бездействуют две новехонькие беговые дорожки. Обе до сих пор частично обмотаны полиэтиленом, но коробки уже выброшены. Еще есть набор гантелей на полке. Голова начинает кружиться от открывающихся перспектив.
– Есть план привезти сюда весь набор, чтоб было как в спортзале, – кивает мать.
– Наверно, когда что-нибудь снимут, и пойдут бабки.
– Да…
Мать морщится, будто я ударила ее по почкам. Она отдает мне ключи и отвозит меня обратно на Бич. Дома я делаю растяжку, потом примерно час тягаю гантели, после чего плюхаюсь на маленький двухместный диван, который занимает практически всю мою тесную жилплощадь. Этажом ниже сосед-мудак ебашит какое-то анальное техно на полную громкость, я включаю телик и заглушаю его телемагазином: рекламируют какой-то странный домашний спортзал, типа того, что мне собирались вроде прислать; надежный пылесборник для страдающих ожирением.
Какие все-таки крутые у матери квартиры. Некоторые все имеют и не ценят ничего. Я буквально физически ощущаю, как от меня ускользают новая квартира и машина. Выглядываю на улицу. Папарацци нет, кроме того хмыря, которому я сломала камеру. Не надо было переходить на личности: теперь эта мразь от меня не отстанет. Я чувствую, как внутри все вскипает. Звоню Тельме на телеканал и попадаю на голосовую почту.
– Я знаю, почему вы меня избегаете. Мне приходилось иметь дело с трусливыми мудаками и раньше, с трусливыми, обосравшимися мудаками. Но они ни разу по-настоящему не помешали мне. Не помешают и на этот раз. Вы ссыкуны!
Блядь… Не надо было этого делать! Я чуть мешкаю и отключаю телефон. Сразу же раздается звонок: Соренсон. Говорит, что снова начала работать и что очень хочет, чтобы я пришла посмотреть на ее творения.
– У меня ст-о-о-олько энергии появилось после того, как я начала программу, Люси. Я понимаю, что мы познакомились при ужасных обстоятельствах, но, знаете, мне иногда кажется, что это судьба!