Реально хочется добить сучку.
Переодеваюсь и еду к ней. Паркуюсь за углом, осторожно захожу во двор и, пригнувшись за большими кустами китайской розы, заглядываю в гостиную. Соренсон жрет печенье из пачки. Я знаю эту марку: там в каждом печенье 250 калорий, всего их в упаковке десять штук. Половину она уже сожрала и явно настроена съесть все зараз. Отвратительно: хуже наркоманов и алкашей, хуже этих педофилов-слизняков, которые трогают детей сальными лапами. Слабаки: почему у них при этом всегда одно и то же глупое и несчастное выражение лица, как будто они хотят позвать на помощь. Ну ладно, че, я приду к вам на помощь, уроды, блядь! Я вам всем, сука, помогу, всем до единого, утоплю вас всех как котят, твари, блядь! Будет вам кровавая банька!
В этот момент я заглядываю в окно; сука, ненавижу: Соренсон, как кит, выбросившийся на берег, возлежит на диване, тупо уставившись в телевизор. Я достаю из джинсов мобильник и набираю ее:
– Лина. Это Люси. Что делаешь?
– Привет, Люси.
Соренсон приводит свою тушу в вертикальное положение.
– Ничего, телевизор смотрю.
– Жрешь, поди? НЕ ВРИ МНЕ, ЛИНА! Я ВСЕ РАВНО УЗНАЮ, ДАЖЕ ЕСЛИ БУДЕШЬ ВРАТЬ!
Соренсон немного заерзала, оглядываясь вокруг, как будто я с ней в одной комнате. Я отодвигаюсь назад, в тень. Тут она вскакивает с дивана.
– Нет… Собираюсь поработать немного, – кричит она и убегает в другую комнату; я перестаю ее видеть.
Но вот она опять появляется: выходит через дверь на задний двор и вразвалку идет в мастерскую, снова нервно вглядываясь в сгущающиеся сумерки.
– Я, наверно, заеду минут через двадцать.
– О… о… О-о-окей…
Она разворачивается и бежит обратно на кухню. Я крадусь вперед и слежу за ней через большое окно: она выбрасывает печенье в мусорное ведро. Ну вот, избавила толстую дуру от двух часов бега на тренажере. Я выбираюсь на цыпочках из двора и иду к своему «кадиллаку». Победа. Типа. Еду домой, смотрю несколько повторов «Потерявшего больше всех» и сразу начинаю фантазировать: секс втроем с Джилиан Майклс и Бобом Харпером. Джилиан ставит меня на беговую дорожку, орет на меня, но видно, что хочет меня, потому что я лью девичьи слезы, чтобы заманить ее в свои сети. Я бегу по дорожке с бешеной скоростью 24 км/ч, Джилиан еще больше увеличивает ее, я слетаю с тренажера прямо в татуированные объятия Боба и начинаю рыдать у него на голой груди, пахнущей мужским потом и тальком. Я чувствую руку Джилиан в своих волосах, она будто пытается снять с меня скальп, говорит «соси, сука» и сует меня головой в пах Боба. Я смотрю вверх, ловлю какой-то маниакальный блеск в его глазах и достаю его член из треников. Начинаю сосать, заглатываю поглубже, Джилиан отпускает мне волосы, встает на колени и тоже начинает сосать член, отталкивая меня, чтобы заполучить в жадный рот свою долю. Я уступаю, но только чтобы встать позади и сделать ей удушающий захват по технике джиу-джитсу: она выкатывает глаза, Боб совершает жесткие движения и начинает выглядеть немного как Майлз, и тут я осознаю, что Джилиан на самом деле Мона. Не Мона и Майлз, а Боб и Джилиан, Боб и Джилиан… Телефон стоит на виброзвонке, я засовываю его себе в трусы. Пока я думаю про Боба и Джилиан, он срабатывает, и я знаю, что это Соренсон… Вот так-то, сука несчастная, продолжай звонить…
О-o-o-о-о… Кричи громче, Джилиан… Скажи, что я ленивая сука… Бей меня, Джилиан… Боб, Джилиан меня ударила… Целуй, Боб, целуй, еще целуй… О-о-о-о-о…
O-O-O-O-О-О-О… A-A-A-A-Х-Х-Х-Х-Х!!
Ё-моё… Вот это излияние…
Я вся мокрая, сижу без движения после оргазма. Телефон тоже весь мокрый, я достаю его из трусов. В руке он перестает вибрировать. Появляется имя звонившего: ЛИНА С. Я перевожу дух, смотрю на Джилиан на экране, она орет на какую-то жирную скотину, кадр перескакивает на Боба, тот качает головой разочарованно, но по-отечески участливо, с точно таким же видом, какой прекрасно умел изображать мой отец, когда я показывала плохие результаты по легкой атлетике или потом в единоборствах. Я звоню Соренсон:
– Лина, кое-какие дела возникли. Я до тебя сегодня не доеду.
– О-о-о…
– Увидимся mañana[24] в зале. И чтоб была бодра и весела!
– О-о-окей, а я думала, мы…
– До завтра.
Я отключаю телефон, сразу набираю отца и рассказываю про трусливых мудаков с телеканала.
– Да, неприятно, огурчик. Наверное, мораль сей басни такова: нельзя доверять СМИ. Это все заговор старых ВАСПовских денег…
– Как ты мастерски перевел все на себя, пап. Долго думал?
– В смысле? Я что, не могу поддержать свою дочь уже…
– Я прочла все твои книжки, пап. Это сюжет второй книги про Мэтта Флинна – «Естественное состояние». Где Мэтт подружился с телеведущей из Новой Англии, жертвой сексуального шантажа со стороны начальства…
– Вау… Так ты все-таки читаешь мои книжки!
– Ну а как же, конечно. Интересуюсь. Ты же мой отец. А я твоя дочь. Так что надеюсь на взаимность!
– Ой не надо, дочь, твой старик-отец до сих пор в себя не может прийти после рецензии в «Глобе» на «Cудный день». Цитирую: «Как ни старайся, Тому Бреннану никогда не стать Деннисом Лихэйном[25]. И бог бы с ним, было бы вообще о чем говорить. Но штука вот в чем: говорить действительно в целом не о чем. Мэтт Флинн – воплощение всех кондовых, заезженных стереотипов немолодого американца ирландского происхождения, о которых он думает, влезая на барный стул, чтобы выпить „Гиннес“ и съесть жаркое…» – и это пишет газета моего города, блядь! У того, кто это накропал, – Стив Френч его зовут – никогда не хватит духу рассказать своей редеющей аудитории, как уже много лет он обклеивает сортир отказами от издателей, урод, блядь! Мы оба из одного города, но один из нас – миллионер и автор книг из списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а второй – какое-то хуйло, которое пробавляется жалкой заказухой…
– Ладно, хватит! Сочувствую, что вышла такая рецензия. Для тебя она ничего не значит, а я тебе позвонила за поддержкой, потому что моя жизнь летит в тартарары!
Я нажимаю на красную кнопку и полностью выключаю телефон.
Врубаю местные новости, но, к счастью, ситуация, кажется, действительно изменилась. Впервые за несколько дней обо мне ни слова! Самый интересный сюжет – про близняшек Уилкс: про органы, которые у них общие и свои, и можно ли их разъединить. Теперь обе близняшки подали друг на друга в суд. Аннабель Уилкс утверждает, что сестра Эми мешает ей встречаться с другом Стивеном. Эми в ответном иске утверждает, что, если Аннабель таскает ее по своим делам против ее воли, это нарушит ее права. Адвокат считает, что есть признаки физического принуждения. На экране появляется мать близняшек:
– Мне больно видеть, как они враждуют. Они должны быть вместе. Наверное, нужно было сделать операцию и разделить их, когда они были еще совсем маленькие. – Джойс Уилкс, затягиваясь сигаретой, выкатывает глаза. – Но я считаю, на то была Божья воля, что они появились на свет именно такими.
Меня слегка подколбашивает, и я ложусь на диван. Сахар, наверно, низкий. Беру книгу Соренсон.
12Будущий человек: Введение
«Иллюстратор научно-фантастических комиксов, ворвавшаяся в мир искусства непрошеным гостем» – такой нелестной характеристикой удостоил критик молодую американскую художницу Лину Соренсон. При всем сарказме этого утверждения верно одно: на ви´дение Соренсон действительно большое влияние оказывает ее футуристическое, антиутопическое представление о человечестве.
Задача Лины Соренсон, которую она сформулировала на самой успешной выставке своих скульптур – «Будущий человек», – заключается в том, чтобы представить, «как люди, если они еще останутся на нашей планете, будут выглядеть и вести себя через несколько миллионов лет».
Еще будучи первокурсницей престижного Чикагского института искусств, Соренсон добилась заметного успеха, что редко случается с художниками в столь юном возрасте. Ее первая выставка «Пустота» – серия антиутопических футуристических живописных полотен – была представлена в чикагской галерее «Блю», которую она и несколько других художников основали в знаменитом Вест-Лупе. После того как несколько вещей купили влиятельные коллекционеры, выставку у себя в нью-йоркской галерее «ГоуТуИт»[26] показала куратор Мелани Клемент. Позднее выставку видели в Лондоне и других городах, где встречали неизменными восторгами. Главное произведение выставки под названием «Пустота» (его купил влиятельный нью-йоркский коллекционер Джейсон Митфорд) создано по мотивам творчества английского живописца-библеиста Джона Мартина (1789–1854). Сюжеты его огромных полотен разворачиваются на фоне панорамных и часто апокалиптических пейзажей. Соренсон, вероятно, видела работы Мартина в лондонской галерее Тейт. Однако, в отличие от Мартина, убежденная атеистка Соренсон смотрит не на библейское, креационистское прошлое, но, заимствуя свойственные британцу форму и масштаб, создает футуристические, антиутопические ландшафты. В «Падении Нового Вавилона» (2006), например, она взяла за основу мартиновское «Падение Вавилона». Новым Вавилоном здесь предстает Лос-Анджелес, каким он видится с Голливудских холмов.
В «Зеро» (2007), работе, перекликающейся с «Гибелью Помпей и Геркуланума» Мартина (1821), Соренсон изображает полуразрушенный Нью-Йорк, как если бы разрушения 11 сентября распространились на весь Средний и Нижний Манхэттен. Соренсон признается, что телевизионная картинка обрушения башен-близнецов постоянно всплывала у нее перед глазами, когда она была подростком и жила в городке Поттерс-Прери в Миннесоте. «Последняя Троица» (2007) явно вдохновлена мартиновским триптихом «Страшный суд» – пророчеством о конце света и воскресении.
Ее гладкая живопись напоминает работы иллюстраторов-гиперреалистов, которые практически не выставляются в крупных галереях, и одновременно – творчество таких художников, как Дали, которого критика часто обвиняла в самоповторах и популизме.