2. Да, говорить правду легко, и поэтому я действительно чувствую себя лучше, хотя эта тема касается только нас, и НИКОГО больше, тем более каких-то там «искушенных дружков-художничков», которые существуют только в твоем воображении. Вот был бы кайф, если бы я действительно вращалась в кругу людей, которых ты там себе напридумывал, я бы не потратила бо’льшую часть жизни на идиотские страдания.
3. Я не употребляю наркотики и никогда ими не интересовалась – ни в Поттерс-Прери в подростковом возрасте, ни в Чикаго, когда училась в институте. Если хочешь найти доказательства чьей-то пагубной зависимости, ищи их в собственном шкафчике для лекарств: мама годами ими злоупотребляет.
В общем, чтобы не ходить вокруг да около, скажу прямо: ИДИ К ЧЕРТУ.
Теперь мама: хочешь знать, почему все так получилось?
1. Потому что ты закармливала меня нездоровой едой и сделала меня такой же толстой, депрессивной и больной, как ты сама. Я могла заработать диабет 2-го типа; предполагаю, что ты движешься в том же направлении и испытываешь соответствующие проблемы. Еще не поздно все исправить: ЗАЙМИСЬ СОБОЙ, ПОКА ОКОНЧАТЕЛЬНО СЕБЯ НЕ УГРОБИЛА!
2. Потому что ты осуждала всех без исключения друзей и подруг, с которыми я росла. Даже морально-безупречные «друзья», которых ты специально подбирала мне из церковных групп, и те в конечном счете тебя не устраивали. Прекрасный способ заставить девочку чувствовать себя столь же никчемной, как и ты сама, сука!
3. Потому что ты пыталась помешать мне следовать своему призванию. Все знающие люди – от учительницы в начальной школе до преподавателей из Института искусств – говорили тебе, что я феноменально талантлива и должна заниматься искусством. Почему нельзя было просто дать мне возможность писать картины и рисовать? Что это за бред?
4. Потому что ты пыталась помешать мне уехать из П.-П. Наверное, тебе там хорошо, мне же всегда там было только плохо. ПОРА УЖЕ ПОВЗРОСЛЕТЬ И ПРИЗНАТЬ ЭТО.
5. Потому что ты пыталась вызвать у меня чувство вины перед Богом. Не уверена, что Бог вообще существует. На самом деле, я надеюсь ради твоего же блага, что Его НЕТ, потому что иначе Он будет очень зол на тебя, когда наступит Судный день, поскольку ты ПРИСТАВАЛА К НЕМУ НАСЧЕТ ЛЮБОЙ БАНАЛЬНОЙ МЕЛОЧИ, а потом сама же придумывала, что Он там якобы тебе отвечал. Ты верующая, ну и прекрасно, – занимайся своей верой (по-тихому) и не пользуйся ею, чтобы контролировать людей, манипулировать, добиваться превосходства над ними или доканывать их своими бреднями.
Майами-Бич – прекрасное место, здесь очень тепло: 29 градусов. Как там в вашем Оттере с погодой?
Л.
40Лина из Вест-Лупа
И вот я в Майами, сижу в высотке по уши в собственном дерьме. Нос и скула пульсируют от боли. Я забралась голая в свой медвежий лягушатник и пытаюсь смыть с лица чуть не все физиологические жидкости, существующие в природе. Движения машинальны. Странно, но меня даже не мутит. Я осторожно высмаркиваю больной нос в бумажное полотенце: сопли до сих пор вперемешку с калом, рвотой и засохшей кровью. Цвет, текстура и вообще вся эта каша на бумаге вызывают какое-то нездоровое возбуждение. Я барахтаюсь во всем этом бреду: ощущение раздрая, растерянности и безумия. От боли хочется плакать и кричать, а потом становится просто смешно. Я наблюдаю, как c лица стекает вся эта гадость: вода чуть теплая и коричневатая от дерьма. В углу беззвучно работает телевизор. У меня не поднялась на него рука: ведь никого больше у меня сейчас нет.
Художник должен честно смотреть на собственные недостатки, на все свое говно. Поначалу смерть Барри Кинга меня надломила, но от этой истории у меня каким-то неуловимым образом всегда улучшалось настроение. Благодаря ей я оказывалась в центре интригующей драмы.
Я сама как ходячая выставка, ходячее шоу. Человек-экспонат: человек будущего, человек прошлого. Прошлая Лина, будущая Лина. Лина, постоянно возникающая в виде отражения на оконном стекле. С другой стороны, кроме выставок, шоу, я ничего и не умею.
Как тогда в Чикаго. Во многом благодаря Джерри я близко сошлась с якобы крутой компанией. Оливия и Алекс были его приспешники (очень Джеррино словечко), я привела Аманду и Ким. Мы постоянно тусили, но и на занятия всегда успевали, в основном благодаря моему наущению, хотя зачастую и в последний момент. Расталкивая публику, мы пробирались через институт мимо средневековых артефактов и доспехов к нашим мастерским и лекционным залам, расположенным на задах.
Теперь Джерри. С чего начать?
Я была на какой-то вечеринке в Викер-Парке[81], торчала на кухне и сжимала в руках бутылку дешевого чилийского красного вина, пытаясь решить, нажраться или нет, в надежде, что это придаст мне уверенности для общения с нормальными людьми. Теперь я понимаю, какая я была дура, что так думала. Нормальных же не бывает, мы все какие-то пришельцы, по крайней мере те из нас, кто хоть что-то из себя представляет. И все мы совершенно напрасно пытаемся прикидываться людьми.
Я его, конечно, видела и раньше, да и не я одна. Джерри учился на последнем курсе, и многие новички, а также самые популярные преподаватели носили его на руках. По школе ходили почтительные перешептывания: «А Джерри сегодня придет?», «А над чем Джерри работает?», «А у Джерри есть чего?». Как же все это было нелепо.
Потом он уставился на меня, именно уставился, как будто я какой-то экзотический артефакт. Он стоял в дверном проеме, такой классный: сильная, красивая фигура, копна густых черных волос, бездонные темные глаза, в которые я не могла даже посмотреть. Я чувствовала его ершистую уверенность и силу, лучи которой доходили до меня из-за кухонной стойки, а когда он подошел, внутри у меня все сжалось.
Дальше Джерри сделал нечто странное. Он представился и, когда я в ответ промямлила «Лина», снял с меня берет, убрал челку с лица и вернул берет, заправив под него волосы, на место. Тут я заметила, что у него очень длинные ресницы, как будто накладные девичьи.
– Хочу видеть, с кем я говорю, Лина. И такие глаза не стоит прятать, – сказал он с широкой улыбкой, которая нейтрализовала мое возмущение этой наглостью.
Я жалко растянула губы в улыбке, как маленькая девочка. Я была настолько одурманена его присутствием, что даже не злилась за это на себя (ненависть к себе придет потом).
Мы проболтали целую вечность, потягивая вино, потом еще пили вино и еще. Потом странная магическая пьяная сила понесла нас по бело-черным обшарпанным улицам к нему домой мимо покрытых снегом машин, которые окаймляли проезжую часть, как огромные зубы. К счастью, это было не так далеко. Он жил в верхней части старого дома, разделенного на две квартиры. Его квартира была просторная, даже шикарная. Я думала, мы сейчас займемся с ним сексом, и я очень хотела, но вместо этого мы просто болтали, обнимались и пили кофе. Забрезживший рассвет высветил поры на коже Джерри, острые углы его челюстей и скул: он предложил поехать на Элке в центр ко мне в общагу. Хотел посмотреть мои работы. Я помню тепло его тела рядом с собой в переполненном поезде; хотелось, чтобы наше путешествие на метро длилось вечно.
Поезд выплюнул нас на мерзлую, пустую улицу в центре города. Когда мы добрались до общежития, Ким по счастливой случайности уже встала и оделась. Джерри вежливо поздоровался и стал смотреть мои эскизы, рисунки и еще пару работ, которые я обрамила и повесила на небольшом свободном участке стены.
– Какая ты крутая, – признал он, – но, кроме того, ты еще и очень плодовита. Надо, чтобы люди это увидели.
Он признался, что наслышан о моем таланте и какое-то время наблюдал за мной. Мне, естественно, это польстило. Да что там, я пришла в полный восторг. Через несколько дней мы снова оказались у него дома, на кухне, и снова обнимались и целовались. Было ощущение, что вот оно, наше время. Я сползла по стене на пол, мы сели, прислонившись спиной к прохладному холодильнику, и стали целоваться, то доводя себя до предела, то страстно отстраняясь. Я первая развеяла чары экстаза и перешла в наступление: расстегнула ему молнию на брюках, залезла внутрь и нащупала твердь. Он издал какой-то тонкий свистящий звук, как будто выпускал сжатый воздух через передние зубы. Это было очень странно, но потом он заставил меня встать, спустить штаны и переступить через них. Упрашивать меня было не надо, но, когда я разделась, он так посмотрел на меня, будто его заклинило. Я снова взяла инициативу в свои руки, мягко подтолкнув его на кухонный пол и отогнав промелькнувшую было мысль, что пол грязный. Джерри, кажется, это заметил, изобразив едва заметное неудовольствие.
– Давай, может… – начал было он, но я заставила его замолчать очередным поцелуем, расстегнула ему ремень, оттянула трусы в сторону, высвободив жилистый член. Член уперся мне прямо в живот; я села на Джерри верхом, опираясь одной рукой на старый пузатый холодильник «Кенмор» кремового цвета.
Джерри схватил меня своей широкой ладонью за загривок, и мы задвигались медленно и неудобно; я упиралась коленями в пол, пока он не подтянулся вверх и не оперся на «Кенмор». Другой рукой он гладил меня (по-прежнему через трусы) по ягодицам, целовал и кусал в шею. Я глубоко поцеловала его в губы. Он вцепился мне в бедра, прижимая вниз к себе, я отдернула в сторону свои трусы и тут почувствовала, как вобрала его всего сразу, а внутри, где-то у основания позвоночника, будто разожгли огонь. Я почти сразу быстро и с силой задвигалась на нем вверх-вниз, но тут он еще сильнее схватил меня за бедра, пытаясь столкнуть с себя, и застонал, но я прокричала: «Подожди» – и почувствовала, что отлетаю в какой-то другой мир и другое измерение. Джерри все стонал, а я наседала с последней решительной силой, продвигаясь туда, куда жаждала попасть, а когда все закончилось, медленно отлепила от него свое изможденное тело. Мы тяжело повалились на пол, и я заметила, что он кончил на паркет, мне на трусы (которые частично так и остались на мне), на бедра и на свои смятые штаны. Он медленно стукнулся два раза затылком об холодильник. Потом сделал глубокий вдох и выдохнул с каким-то булькающим, эйфорическим смехом, чем меня воодушевил; я свернулась рядом с ним и задремала.