[7].
Однако было бы ошибочно видеть в древней эротологии прообраз некоторых современных пособий по "технике брака". Эротическая техника древних религий не является самодовлеющей, а всегда связана с общими религиозно-философскими ценностями. В ведических, тантристских и индуистских текстах чувственность рассматривается главным образом как средство духовного самораскрытия и освобождения человека. В Китае же акцентируются скорее рациональные, инструментальные соображения удовлетворение любовной страсти полезно для укрепления здоровья, получения здорового потомства, достижения душевного равновесия, а также укрепления семьи. Так что признание значения для человека чувственности не означает отказа от контроля и самоконтроля. Как гласит один старокитайский текст, "искусство спальни" образует вершину человеческих чувств, оно указывает высший путь - дао. Поэтому совершенномудрые правители древности выработали детальные правила половых сношений, чтобы регулировать внешние наслаждения человека и тем самым умерять его внутренние страсти. Тот, кто управляет своими сексуальными наслаждениями, будет жить в мире и достигнет старости. Если же он отдастся во власть этих наслаждений, пренебрегая изложенными правилами, он заболеет и повредит собственной жизни[8].
Характерно, что религии, признающие ценность половой близости как средства духовного освобождения, отличают ее от экстатических состояний, достигаемых путем самососредоточения, медитации и т. п. Короче говоря, в сложных культурах сексуальность всегда рассматривается в связи со всей системой общественных отношений и духовных ценностей.
Но если сексуальность не существует и не может быть понята вне истории общества и культуры, то для понимания ее современных проблем нужно прежде всего разобраться в нашем культурном наследии. Какие традиции мы продолжаем и от какого наследства нам хотелось бы отказаться?
Немного истории
Отношение средневековой культуры к сексуальности было, как известно, амбивалентным. Официальная христианская мораль была аскетической и антисексуальной. "А о чем вы писали ко мне, - говорит апостол Павел, - то хорошо человеку не касаться женщины... Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться" (1 Кор.: 7, 1, 9). Единственным оправданием половой жизни считалось продолжение рода в рамках церковного брака, но и здесь она подвергалась тщательной регламентации (запрещение сексуальных контактов по постам и многочисленным праздникам, табуирование наготы, любой эротической техники и т. п.). Однако наряду с церковным аскетизмом в феодальном обществе вполне легально существует описанная М. М. Бахтиным карнавальная культура. Продолжая традиции древних оргиастических праздников, средневековый карнавал допускал и демонстрацию обнаженного тела, и переодевание мужчин в женскую одежду, открытое выражение эротики. Причем аскеза и карнавал не только противоположности, символизирующие соответственно духовный "верх" и телесный "низ", но и чередующиеся, взаимодополнительные элементы определенного цикла, по принципу "всему свое время". Церковь сама включает в свои обряды некоторые элементы карнавального действа.
Что же касается повседневного быта, он, по-видимому, представлял собой своеобразную смесь этих двух миров. Люди в эпоху средневековья не отличались особой стыдливостью, "факты жизни" свободно обсуждались и в крестьянской, и в рыцарской среде, широко обыгрывались в народном художественном творчестве.
Во многих архаических обществах существовали какие-то формы более или менее свободных добрачных сексуальных контактов между юношами и девушками на групповой основе или в виде пробного брака. По мере христианизации такие обычаи не столько исчезают, сколько камуфлируются, создавая кричащий разрыв между официальной и бытовой культурами. Бытописателей XIX века удивляли и часто шокировали свободные нравы деревенских "посиделок", где юноши и девушки допускали в своем общении объятия, поцелуи, интимные ласки. Некоторые историки (Э. Шортер) считали подобные контакты продуктом нового времени. На самом деле такие обычаи, известные в Испании, Германии, Северной Италии, скандинавских и славянских странах, являются весьма старинными. Существовали они и в России.
Повсеместно принятые формы группового общения молодежи ("посиделки", "поседки", "вечерки" и т.д.) допускали, а иной раз и требовали значительной вольности в обращении, так что девушка, чересчур усердно сопротивлявшаяся ухаживанию и шуткам, могла быть исключена из собрания. В некоторых русских и украинских деревнях существовал обычай "подночевывания" или "ночевки", когда парень (иногда даже двое-трое парней) оставался с девушкой до утра. Правда, считалось, что они при этом сохраняли целомудрие.
Этнографические описания этих обычаев противоречивы. Один из корреспондентов этнографического бюро, В. Н. Тенишева, писала в 1890-х годах о Пошехонском уезде Ярославской губернии, что "в старину, говорят, в некоторых глухих местах уезда, как, например, в Подорвановской волости, на деревенских беседах... были "гаски". Молодежь, оставшись одна, гасила лучину и вступала между собою в свальный грех. Ныне только кое-где сохранилось одно только слово "гаски"[9]. Другой наблюдатель, признавая нескромность и грубость деревенских ласк и ухаживаний, вместе с тем подчеркивал, что деревенское общество, особенно старики, строго следили за сохранением девственности: "...общественное мнение одобряло постоянство пар и сохранение определенного предела в степени близости, за который переступали, как правило, лишь после свадьбы"[10].
В некоторых календарных и свадебных обрядах сохранялись пережитки и элементы оргиастических праздников. Например, на русском Севере в конце XIX - начале XX века еще сохранялись "яровуха" и "скакания", которые Стоглавый собор уже в середине XVI века именовал "бесовскими". "Скакания" происходили в день перед венцом в доме жениха, куда молодежь, исключая невесту, ходила "вина пить", после чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подолы и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось веселье сном вповалку. "Яровуха" (от языческого божества плодородия - Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодежь оставалась здесь спать вповалку, причем допускалась большая свобода отношений, за исключением последней интимной близости[11]. Это - явный пережиток "свального греха", одно из бесчисленных проявлений "язычества в православии".
Не вполне однозначно было и отношение к девственности. С одной стороны, ее высоко ценят. В русской свадебной обрядности был широко распространен обычай "посада": невеста должна сесть на особое священное место, но не смеет сделать этого, если она уже потеряла целомудрие. Интересно, что такое же требование сохранения девственности предъявлялось и к жениху. Если в первую брачную ночь невеста не оказывалась целомудренной, ей (в некоторых местах - ее родителям или свахе) надевали на шею хомут, который символизировал женские гениталии и одновременно как бы относил согрешившую к миру животных, не знающих культурных запретов[12].
С другой стороны, в Поморье, по сведениям конца XIX - начала XX века, на добрачные половые связи молодежи родители и село смотрели сквозь пальцы. Случаи публичного оповещения о "нечестности" молодухи на следующий день после свадьбы были редки. Даже на Поморском и Зимнем берегах - в местах, находившихся под сильным влиянием старообрядчества, довольно часты были добрачные ("сколотные") дети, причем и они в редких случаях являлись препятствием к браку[13].
Разумеется, нарушения не отменяли общей нормы, считались греховными, их старались скрыть от посторонних глаз, а страх разоблачения был весьма действенным регулятивным фактором.
Определенным этапом в развитии отношений полов, достигнутым средневековой культурой, была куртуазная любовь трубадуров как попытка слияния "духовной" и "физической" любви. При всей ее условности и манерности лирика трубадуров возводит любовную страсть в ранг высшего человеческого переживания. Как ни идеален образ "Прекрасной Дамы", рыцарь смотрит на нее преимущественно "телесными очами"[14]. Однако куртуазная поэзия была достоянием очень узкой феодальной элиты и имела мало общего с реальным, бытовым поведением.
Буржуазная культура нового времени разрушила биполярную структуру, одним полюсом которой была аскеза, а другим - карнавал. Гуманисты эпохи Возрождения подвергли сокрушительной критике монашеский аскетизм и мораль воздержания. Гуманистический идеал всесторонне развитой, гармоничной личности не признает антагонизма между духовным "верхом" и телесным "низом". Именно гуманистическая реабилитация плоти обычно рассматривается историками как начало эротизации культуры. Но ренессансный дух свободы и раскованности торжествовал недолго. Те же самые силы, которые подорвали власть аскезы, разрушили и ее антипода - карнавальную культуру средневековья.
Хотя буржуазное общество выступало против феодализма под флагом свободы развития личности, уже в XVI - XVII веках человек начинает трактоваться преимущественно как homo economicus (человек экономический), который реализует себя прежде всего, а то и исключительно, в труде и деловом преуспеянии. Типичное для кальвинизма гипертрофированное чувство времени и потребности в достижении означало также изменение соотношения труда и игры, которой отводится теперь подчиненное место ("делу время, потехе - час"). Между тем сексуальность органически связана с игрой, праздником, смехом, подавление любого из этих начал, как правило, сопровождается подавлением других.