Ирма говорит, подруга ее говорит, друзья Фрейда говорят, сновидение говорит, и говорит оно о том, что «сновидение говорит» [18:19]. Оно говорит, и в говорении – желание. Желание говорить. И это еще не все. Имеется в этом говорении и еще одно желание. Чуть ли не замолчать.
Всегда уже и желание спать на пределах реального
Всегда обнаруживающееся в связи со сновидением желание, о котором говорит Фрейд, это желание спать. Это, пожалуй, единственное желание, о котором можно сказать, что оно всегда уже есть в сновидении. Оно вызывается функцией сновидения – охранять сон. Сновидение, как говорит Фрейд, – страж сна. И на первый взгляд это звучит то ли как парадокс, то ли как абсурд, ведь сновидение – отнюдь не покой и тишина, а зачастую вообще шум и ярость, шум и гам. Неслучайно впоследствии появится куда более логичная на первый взгляд теория Масуд Хана, согласно которой сновидение – не страж, а нарушитель сна7.
Разобраться с этой сложной и решительной мыслью Фрейда помогает Лакан. Сновидение своим шумом, всеми своими событиями, выяснениями отношений с Ирмой и друзьями, охраняет сон, но отнюдь не от пробуждения в реальность, а от столкновения с реальным. Страж стоит совсем не там, где, казалось бы, должен стоять. Не на границе между сном и реальностью. Радикальность психоаналитической мысли в том и заключается, что реальность сновидения и реальность яви не противоположны друг другу. Более того, они вообще подобны. Шум и гам может быть, что тут, что там. Обе реальности, говоря словами Лакана, структурированы как фантазм.
Сновидение содержит в себе желание, которое, собственно, и объясняет его охранительную функцию. Это желание – желание спать. Именно им определяется работа сновидения, то есть именно это желание формирует фантазматический сценарий сновидения. Именно оно приводит к сновидению во сне, а не в реальности. Указав на желание спать,
«Фрейд делает любопытное замечание, что сновидение вызывает пробуждение как раз тогда, когда оно вот-вот готово выдать, наконец, истину, так что пробуждается человек лишь для того, чтобы благополучно спать дальше – спать в реальном, или, говоря точнее, в реальности» [28:69].
Обе реальности устроены для сна. Связывающее их желание спать представляет собой «самую большую загадку из тех, что Фрейд нам в „Толковании сновидений“ задал» [28:69]. Эта загадка, для Лакана, являет собой загадку реального, реального в его потусторонности реальности.
Желание спать оказывается загадочным ввиду своей деконструктивной функции. Отныне сновидение и реальность – не противоположны. Спать можно с одинаковым успехом во сне и наяву. Реальность сконструирована подобно сновидению. Как психическая реальность Фрейда деконструирует фундаментальную оппозицию субъективного и объективного, так желание спать подвергает деконструкции оппозицию сновидения и реальности. И в одном, и в другом случае речь идет о скрадывающей все трещины, пробелы и провалы фантазма-тической дискурсивной конструкции. Таков ответ Фрейда-Лакана на вопрос Деррида, возникающий в самом конце «Грамматологии»: «Не является ли противоположность сна и яви сама метафизическим представлением?» [9:511].
Исходя из такого рода деконструкции, невозможно говорить и о возможном онейроцентризме психоанализа в смысле его сосредоточенности или, тем более, центрированности на опыте сновидения. Об этом Лакан прямо говорит в XI семинаре: психоанализ убеждает нас в том, «что свести наш опыт к формуле жизнь есть сон он не подает ни малейшего повода. Ни один другой вид человеческой деятельности не ориентирован в такой степени на то, что лежит в сердцевине нашего опыта, – на ядро реального» [25:60]. Лакан видит тупики онейроцентризма. Он не устает повторять, что аналитик обязан «из плоскости сновидения хотя бы немного вырваться» [28:161].
Сновидение «Об инъекции Ирме» дважды направляется к невозможному, к недоступному ядру. Во-первых, столкновение с реальным в сновидении «Об инъекции Ирме» происходит перед самой сменой декораций, т. е. перед тем, как вокруг пациентки собираются доктора. Еще раз вспомним, какой картиной завершается акт «Ирма и Фрейд»: «Рот открывается, и я вижу справа большое белое пятно, а чуть дальше – непонятные сморщенные образования, напоминающие носовую раковину, удлиненные серо-белые струпья». Рот открывается, обнаруживая приближение реального: Оно приближается как плоть, как ничем не опосредованная пульсация самой материи. Это откровение реального отвратительно в своей неопосредованности. Ирма открывает рот. Фрейд заглядывает, застывает, будто столкнулся в глубине глотки с убийственным взглядом, но мгновенно вытягивает себя в сторону – зовет на помощь Брейера. Лакан так и представляет в чреве горла Ирмы голову Медузы, которая является
«откровением чего-то воистину неизреченного, глубин горла, чья сложная, не поддающаяся описанию форма делает из него и пучину женского органа, этого первоначального объекта по преимуществу, этого источника всякой жизни, и прорву рта, поглощающего все живое, и образ смерти, где все находит себе конец» [17:235].
Работа сновидения заключается в том, чтобы экранировать реальное, не допустить его явления. Реальное – по ту сторону сновидения, которое его скрывает, укрывает, покрывает; и искать его следует «за той нехваткой представления, которую образы сновидческие лишь замещают. Именно там лежит то реальное, что деятельностью нашей в первую очередь руководит, именно там нападает психоанализ на его след» [25:68]. И дело отнюдь не только в работе сновидения. В этом экранировании символическими построениями состоит сама работа психического становления и формирования представлений о реальности. Сновидению «Об инъекции Ирме» не удается надежно заэкранировать реальное. По идее, столкнувшись со взглядом Медузы в горле Ирмы, Фрейд должен был бы проснуться, но он продолжает спать, призывая на помощь Брейера8.
Удивительно, но и вторая часть сновидения завершается возвратом реального, только на сей раз совсем под другой личиной – под видом химической формулы триметиламина. Ученому – реальное по науке! Если первый акт завершается подступом к невозможной Вещи, невообразимой ламелле, то второй – «научным реальным, всегда уже возвращающимся на свое место, реальным формулы, которая выражает автоматическое и бессмысленное функционирование природы» [13:66].
Разница между двумя столкновениями с реальным – в тех пределах, со стороны которых приближается к ним сновидение. В первом случае дело происходит на границе воображаемого и реального, или, иначе говоря, сновидение подводит Фрейда к реальному со стороны воображаемого, исходя из его зеркальной конфронтации с Ирмой. Образ отталкивает, ведь дальнейшее приближение к нему готово к распаду самой изобразительной ткани. Вот-вот и сновидение подведет сновидца к уничтожению самой изобразительности [Darstellbarkeit]. В конце второго акта Фрейд приближается к границе реального со стороны символической, где в результате своеобразного научного консилиума возникает «язык, лишенный богатства своего человеческого смысла, трансформированный в реальное бессмысленной формулы» [13:66]. Впрочем, если формула известна, то она уже не бессмысленна. В ней заключены любовь и смерть.
Эти акты на пределах реального, прорывы к границе сначала со стороны воображаемого, затем – со стороны символического, не исчерпывают смысл сновидения «Об инъекции Ирме». К этим пределам добавляется третье, реальное «таинственного не знаю что, необъяснимого „чего-то“, что превращает обычный объект в возвышенный, в то, что Лакан называет объектом а» [13:66].
Именно в сновидении – шанс встречи с объектом а как с несимволизированным, не включенным в сценарий реальным. Анализ сновидения как фантазматической конструкции – отнюдь не предел психоаналитического интереса. Именно по этой причине психоанализ – не герменевтика, и уж тем более не интеллектуальная игра оригинальных интерпретаций. Анализ устремлен к пределам, и чтобы к ним приблизиться, нужно понять, как образуется форма сновидения.
Формальное желание, или Фрейд – наследник будущего формализма
Вопрос о форме сновидения незамедлительно связывается с вопросом желания. В начале третьей главы «Толкования сновидений» Фрейд задумывается: если сновидение представляет желание, сбывшееся желание, то «откуда берется та причудливая и непонятная форма, в которой оно выражается?» [46:141]. Форма не обнаруживает желание явно, напротив, она его скрывает. Фрейд возвращается к этому вопросу еще раз в начале четвертой главы:
«сновидение об инъекции Ирме поначалу не кажется изображением исполнения желания сновидца. У читателя не возникнет такого впечатления, но я и сам не знал этого, пока не провел анализ. Назовем такое поведение сновидения, которое нуждается в объяснении, фактом искажения в сновидении [Traumentstellung], и тогда встает второй вопрос: откуда берется это искажение?» [46:154].
Итак, желание скрыто в искажении, в требующем объяснения онейроискажении [Traumentstellung]. В этом процессе и заключена работа сновидения [Traumarbeit], Что эта работа? Как она осуществляется?
Понятие работы сновидения противоположно работе анализа9. Слово «работа» – одно из самых часто встречающихся в текстах Фрейда. Оно возникает в самых разных сочетаниях. Речь может идти как о работе скорби, так и о работе меланхолии, как о работе сновидения, так и о работе психики. В конце четвертой главы Фрейд пишет, что работа психики при образовании сновидений «распадается на две функции: на создание мыслей сновидения и на их превращение в содержание сновидения» [46:508].
Итак, работа сновидения сначала производит онейромысли, затем их оформляет в сновидение. В таком понимании, по-видимому, и заключена возможность ошибочного понимания. Сначала вырабатываются мысли, затем они репрезентируются. Здесь, похоже, Фрейд и оставляет ложный след, след, который возьмут многие его последователи, след, о котором он сам будет не раз сожалеть. След этот – представление о двух различных уровнях, двух содержаниях – скрытом и явном, латентном и манифестном.