Наряду с правовым определением свободы, можно говорить еще, как минимум, о двух дефинициях этого термина – философском и общеупотребительном, объемы и содержание которых не совпадают как между собой, так и с правовым понимаем этого термина. Энциклопедический словарь (1990) определяет свободу как «способность человека действовать в соответствии со своими интересами и целями, осуществлять выбор, при этом человек обладает конкретной и относительной свободой, когда сохраняют возможность в выборе санкционируемых нормами и ценностями данного общества целей или средств их достижения».[376] По толковому словарю В. Даля, свобода – отсутствие стеснения, неволи, рабства, возможность действовать по своему усмотрению, при этом понятие «свобода» рассматривается как относительно некоторых границ различной степени простора, так и как возможность полного, необузданного произвола.[377] В словаре С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой свобода определяется как возможность проявления субъектом своей воли на основе сознания законов развития природы и общества.[378]
Как следует из приведенных определений, единство в понимании свободы практически отсутствует. Хотя в одном отмечается сходность позиции авторов: интерпретация свободы как «свободы от чего-либо» не отражает главной особенности, что «понятие свободы является сугубо человеческим понятием в том смысле, что оно применяется для характеристики определенных действий только человека. В прямом смысле слова свобода присуща только человеку».[379] Таким образом, осознание свободы и возможность ее реализации появляются у личности только в системе социальных отношений и связей. Следовательно, говорить о свободе детей, а также взрослых, находящихся в беспомощном состоянии, нецелесообразно, и в отношении половых преступлений мы говорим о половой неприкосновенности. Человек, находящийся в беспомощном состоянии «в силу своего физического или психического состояния (слабоумие или другое психическое расстройство, физические недостатки, иное болезненное либо бессознательное состояние, малолетний или престарелый возраст и т. п.), не способен понимать характер и значение совершаемых с ним преступных действий и/или оказывать сопротивление виновному»[380] и не является свободным.
Э. Фромм отмечал, что понятие свободы предстает перед нами двояко – как явление психическое, внутреннее, и внешнее, социальное.[381] Такое деление применительно к праву имеет принципиальное значение и соотносится, прежде всего, с категориями естественного и позитивного, публичного и частного права. И в английском и в русском языках существуют два термина для обозначения феномена свободы – “liberty”, “freedom”, соответственно, понятия русские «свобода» и «воля». Их значения в ряде случаев лишь частично совпадают, а иногда и совсем не соответствуют друг другу.[382] В английском языке слово “liberty” ограничено только рамками политических дискурсов и является отвлеченным представлением, не применяемым к конкретному лицу. Слово «свобода» может применяться к определенному лицу в возвышенном значении и носить общественно-правовой оттенок, гарантируемый со стороны политических структур.[383] Слово “freedom” отражает семантически права отдельного человека, однако оно не предполагает возможности «делать все, что захочешь, ибо в данном контексте неразрывно связаны, с одной стороны, личные права индивида, с другой – личные права других людей».[384] Понятие «воля» отражает «нестесненность никакими социальными узами. Воля торжествует или в уходе от общества или во власти над обществом, в насилии над людьми; свобода немыслима без чужой свободы, воля всегда для себя».[385]
В философском аспекте понимание свободы достигает своего наибольшего развития в философии экзистенциализма М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, К. Ясперса, А. Камю, Э. Фромма. Дискурс о свободе в рамках экзистенциализма изначально конфликтен и парадоксален. Причина этого внутреннего противоречия заключается в том, что свобода достигается только по отношению к другому, но полностью реализовать ее невозможно по причине его предметного существования.[386] Конфликтная драма свободы в экзистенциализме определяет само понимание «другого» как субъекта, и постижение другого становится необходимым условием возможности конструировать себя, собственный ментальный мир. У Ж.-П. Сартра (1988) человек, вырванный из мира традиционного общества, становится индивидом, обреченным на ответственность и свободу.[387] Таким образом, человек становится ответственным за себя и за других, а его свобода – принципиальным условием существования бытия.
Позитивная свобода у Э. Фромма – это активная, критическая и ответственная личность.[388] Таким образом, границы, рамки проявления индивидуальной свободы определены степенью морально-нравственного развития личности и ответственностью. Понимание свободы и ее отмеченное деление позволяют подойти к разграничению категорий права и морали, которые при рассмотрении вопросов относительно половой свободы приобретают первостепенное значение. Право выступает регулятором внешней свободы личности, тогда как мораль и нравственность являются регуляторами свободы внутренней, психической. Различные аспекты внешней свободы, проявляющейся в поведении личности, регулируются естественной и позитивной отраслями права.
Естественное право направлено на регуляцию внешней свободы поведения людей по отношению друг к другу и обеспечивает равную свободу субъектам правовых отношений. В основе естественного права лежат нравственные основания, которые связывают его с ценностями культуры, в том числе мировой. Естественное право, являясь производным от естественного порядка мироздания, историей своего существования, доказывает, что человек не может существовать в мире, созданном только на консенсусе, где все относительно. Естественное право дает возможность индивиду опираться на культурно-исторические корни морали и формировать этическое самоопределение.
Позитивное право – это законодательно оформленная и государственно санкционируемая возможность проявления свободы, граница этих свобод. Мораль позитивного права – это система норм и ценностей, на основе которой индивид идентифицирует себя с определенной социальной общностью – страной, нацией, государством.
Необходимо соблюдение баланса естественной и позитивной морали. При преобладании позитивной морали будет идти процесс нивелирования индивидуальности, сужения границ свободы; при приоритете естественной морали происходят стирание границ идентичности, потеря ответственности. Дисбаланс в сторону приоритета естественного права и морали неизбежно ведет к вспышкам стихийной «аномии», социального хаоса. В такой ситуации лозунгом становится императив: «Все разрешено, что не запрещено». В подобных условиях индивидуальные ценности будут нивелированы до норм групповой морали, которые всегда значительно ниже. Типичным примером таких ситуаций в локальном масштабе являются групповые преступления, сопровождающиеся не только приоритетом групповых норм, но и потерей идентичности и ответственности личности в группе, ее регрессом на индивидный уровень. Наглядной иллюстрацией этого являются групповые изнасилования и насильственные действия сексуального характера.
В заключение рассмотрения вопроса о понимании свободы в человеческом обществе вспоминаются две знаменитые антиутопии XX в.: «1984» Джорджа Оруэлла и «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли.[389] «Дивный новый мир» построен без насилия, так как «насилием немногого добьешься», секс приятен и всегда доступен, существует министерство, которое гарантирует, что время между появлением желания и его удовлетворением будет сведено к минимуму. Специалист по биоэтике L. Kass писал: «…в отличие от людей, ущемленных болезнью или рабством, дегуманизированные по типу “Дивного нового мира” не несчастны; они не знают, что они дегуманизированы, и того хуже – если бы знали, им было бы все равно. Это счастливые рабы с рабским счастьем».[390] Дж. Оруэлл, в своей книге «1984» писал, что «свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре».[391] Как справедливо отметил Н. Постман: «Оруэлл боялся, что запретят книги. Хаксли боялся того, что причины запрещать книги не будет, поскольку никто не захочет их читать. Оруэлл боялся, что нас лишат информации. Хаксли боялся, что нам будет дано столь многое, что мы опустимся до пассивности и эгоизма. Оруэлл боялся, что мы станем публикой без права выбора. Хаксли боялся, что правда утонет в море безразличия. Оруэлл боялся, что мы станем одномерной культурой. Хаксли боялся, что мы станем тривиальной культурой, озабоченной чувствишками, перепихончиками и разноцветными картинками. Как отметил Хаксли в предисловии к новому изданию “Дивного нового мира”, борцы за гражданские права и рационалисты, всегда готовые противостоять тирании, “не принимали в расчет почти безграничную тягу человека к развлечениям”. Оруэлл боялся, что нас погубит то, что мы ненавидим. Хаксли боялся, что нас погубит то, что мы любим».[392]
Как показал опыт недавнего прошлого, в целом оба писателя оказались правы, но в большей степени оправдались предположения О. Хаксли.