«Стыдилась негибкости тела, не как в кино выглядели органы. То, что партнер может увидеть волоски у сосков, приводило в состояние паники. Я так стеснялась своего тела и неумения, что считала мужское восхищение одолжением и неоправданным авансом».
«Стыдно было открыто воспользоваться лубрикантом и признаться, что мне не хватает смазки. И я терпела боль, иногда очень сильную. Страх обидеть или принизить партнера заставлял сосредоточиться на его удовольствии. Это снова порождало стыд за свою неуклюжесть, физическую и моральную».
Следующая причина чувства сексуальной вины — это страх, что партнер узнает мои мысли и осудит за них.
Причина этого страха кроется в привычке приписывать партнеру свои мысли. Например, он выглядит печальным. Значит, он грустный. Хотя может быть, он просто сосредоточен или задумчив.
Он думает, если я не возбуждаюсь, значит, я его не люблю. Надо срочно что-то делать.
Он думает, если я не испытываю оргазм, значит, он меня не удовлетворяет, и уйдет от меня.
Если я подскажу ему, что во время проникновения нужно ласкать клитор, он подумает, что у меня был до него более опытный партнер, начнет обвинять меня, что я сравниваю их, будет допытываться.
У меня слишком короткий половой акт (член), я думаю, что я не удовлетворяю ее.
Она не проявляет инициативу, значит, она не любит меня и не хочет, значит, я тоже не должен проявлять инициативу к сексу, чтобы не насиловать человека действиями, которые он ненавидит.
На самом деле партнер может так не думать. И даже если и мыслит о чем-то подобном, совершенно не обязательно, что в результате он захочет поступить самым нелицеприятным способом, обязательно расстаться или обвинять. Возможно, его догадки и ваши признания — всего лишь причина для разговора, не более. Но женщина часто испытывает вину за свои сексуальные знания, и поэтому скрывает их.
Во всех этих посланиях есть нечто общее. Мое поведение, тело — не такое, как ожидает партнер. Партнер думает, что моя сексуальность и телесные проявления должны быть какими-то другими, а они не такие, и в этом моя вина. Мало того, что я какая-то дефектная, я еще и догадалась об этом! Теперь я наверняка знаю, что он знает, что я знаю, и подозревает меня, что у меня больше сексуальной компетенции и опыта, чем кажется, хотя это и не так.
Если мы внимательно вчитаемся и вдумаемся в этот внутренний диалог, то снова увидим за ним лицо родителя, который обидится, если узнает, что у дочери есть пися и что она взрослая, догадается, что у нее может быть жизненный опыт и некоторые знания и начнет обвинять ее в очевидном.
Таким образом, часто за личностью супруга стоит родитель, который взирает суровым оком на художества своей заблудшей дочери и строго грозит пальчиком: «Я слежу за тобой! Я вижу из окна, как ты зашла за кустики якобы пописать, а сама рассматриваешь там то, что у тебя в трусиках».
Следующая причина сексуальной вины — ответственность за сексуальную провокацию, повлекшую за собой насилие или попытку насилия. Ты сама во всем виновата! Почему никого не изнасиловали, а тебя изнасиловали?
В советское время (да и сейчас частенько) в судах открыто разбирались вопросы деталей насилия, какие позы и действия были применены, какие инфекции занесены. И травмирующий девушку опыт становился достоянием ее родителей, официальных лиц, всех присутствующих на суде (со стороны насильника, например). Родители девушки могут сопровождать поступающую информацию комментариями, типа: «Дрянь, опозорила всю семью!» Родственники насильника могут подлить масла в огонь во время перерыва: «Поделом тебе, не будешь, где не надо, шляться!»
Вина за собственную несуществующую провокацию порождает безынициативность во время интимного таинства, страх показать свою реакцию вообще и удовольствия в частности, открыть свои сексуальные желания.
Сексуальное насилие — это особое состояние, которое является преступлением и угрожает жизни тем, против кого оно направлено. Сексуальное насилие — это не жизненный опыт, это травма, катастрофа! И ликвидировать ее последствия лучше всего с психологом! Самоанализ и какие-то мероприятия по спасению утопающих своими собственными руками могут и не подействовать.
Статистика про случаи перенесенного насилия слишком разнится, но я считаю наиболее реалистичными цифры — 15 % взрослых женщин. И даже такой скромный вариант — слишком мало, чтобы быть правдой. К сожалению, это очень распространенная ситуация.
Насилие часто контейнируется[9] женщиной в одиночку, без профессиональной помощи, с осуждением окружающих и с переживанием вины за несуществующее собственное подстрекательство.
Женщина переживает, что в ее поведении был какой-то нюанс, который привлек насильника. Вот как будто она сама в глубине души хотела этого, просто не осознавала. Поэтому чем-то вызвала сексуальную агрессию.
И это не обязательно может быть короткая юбка красного цвета у девушки, которая в одиночку пересекала лесополосу в темное время суток. Женщина может «подозревать» у себя буквально всё. Как она посмотрела на насильника, как она дышала, как она не слишком сильно кричала, как она почувствовала возбуждение (это физиологичная реакция, может проявиться и неподконтрольно ее протестующему против насилия сознанию и даже вопреки ему).
Выводы из этой ситуации самые печальные. Мое тело плохое, потому что привлекло насильника, возбудилось и предало меня своей реакцией. Я плохая, потому что попала в такую ситуацию. Я сама всему причина. Я виновата, что я такая.
То есть, разбирая эту многочленную ситуацию на одночлены, мы сталкиваемся все с той же формулой. В процессе насилия у меня были какие-то реакции, которые выдали мою сексуальность, значит, я виновата. И это снова, к сожалению, видоизмененный вариант вины перед папой за то, что у меня есть пися.
И, наконец, завершают наш обзор комплексы совершенства. В сексе я должна быть как порноактриса: эстетична и технична. У носительниц такой идеи амбивалентное восприятие собственной сексуальности. Я — проститутка. Я — не проститутка. Как проститутка я должна быть на высоте. Но я не проститутка, поэтому всем своим деревянным видом это покажу.
Происхождение такой конфигурации мыслей снова отсылает нас в пубертат и раньше. Изначально, девочка усваивает идею, что быть проституткой — это плохо, хуже этого и быть ничего не может.
Ситуация, когда соседская девушка принарядилась и пошла на свидание, а местный дед вслед ей кинул диагноз: «Проститутка!», — слишком распространена, чтобы удивлять нас своей необычностью. И этот же дед за завалинкой тайком перещупает всех дворовых девчонок, которые не сумеют от него убежать, тем самым создавая ситуацию детского злоупотребления, провоцируя разрушение чувства интимности и защищенности у девочек и расширения диапазона сексуальной приемлемости в зрелом возрасте.
То есть весь травмирующий опыт идет из одного двора.
И девочки, которых дед пытался «ущипнуть» за попку и которые слышали, как он повзрослевшую соседку заклеймил проституткой, усваивают некую связь: сексуальность — проститутка — плохо.
И даже если девочкам повезет, и к возрасту их девичества этот похабный дед уже перейдет в мир иной и не будет тревожить невинность юных созданий, все равно в их сознании западет идея «сексуальность у проституток, и она плохая».
А если этот дед — не просто какой-то всеми осуждаемый асоциальный дворовый элемент, а твой собственный дедушка, дядюшка, отец?
«Когда мне было 16 лет, у нас гостил друг моих родителей. Однажды за столом, когда мои родители еще не подошли, он сказал мне, что у меня уже грудки прорисовались и назвал меня “проституточкой”».
К сожалению, то, что должно было «прорисоваться» у пубертатной девочки сначала отмечается с некой долей поощрения (взрослый дяденька заметил и, распуская слюни удовольствия, описал), и тут же клеймится самым ужасным словом, которое может вообразить себе девочка.
«В юности, в 20–21 год, когда я только делала первые сексуальные эксперименты, я многого не знала, очень стеснялась и часто избегала сексуальных контактов. Мне не хватало опыта. Я думала, что достаточный сексуальный опыт есть только у проституток».
«Мы были в постели, я его не ощущала вообще, ничего я не получала, и здесь я ощущала Вину, что я не девственница и не могу ему принести удовольствие. Мне стыдно, что с совершеннолетия сама себе могу сделать оргазм и жалею, что я знаю про оргазм, и нет яркости ощущения с мужчиной».
«Это ты проститутку вырастила!» — кричал отец, в пьяном угаре избивая мать… Сексуальность девушки стала виной: избиения матери, алкогольного срыва отца. Девушка стеснялась ее проявлять, потому что не хотела стать виновницей разрушительных последствий, которые за ней последуют.
«Когда я делаю минет, испытываю смешанные чувства…что это как бы нехорошо, что проститутки и шлюхи это делают, что приличные женщины не ведут себя так. И из-за этого испытываю чувство вины перед самой собой. Ну и думаю, а что мужчина обо мне подумает. Во время секса-то ему все приятно и нравится, а что после будет думать, как относиться?»
Вот вывод из той информации о проститутке, что вынесла девушка. Иметь проявления зрелой сексуальности предосудительно и попахивает проституцией. Но завлечь мужчину и адекватно участвовать в сексуальном акте нельзя без навыков проститутки.
Как быть? Быть проституткой или не быть, чтобы иметь качественный и эффективный секс?
Это одна сторона связи вины за свою сексуальность и блокировки «Быть сексуальной нельзя быть проституткой».
Есть и другая. И связана она со взаимоотношениями с мамой, у которой собственная сексуальность не выражена, заблокирована, и которая, с одной стороны, стимулирует развитие женских качеств у своей подрастающей дочери, а с другой — осуждает это так же, как в ней самой это осуждала ее собственная мать.
В результате женщина стесняется своих проявлений, испытывает чувство вины за собственную сексуальную некомпетентность (ей стыдно, что она такая неумелая и не знает того, что знает проститутка), а с другой стороны, она не хочет быть проституткой, потому что в ее сознании записано, что быть проституткой плохо.