– Все будет хорошо, – заверила ее София, и как раз в этот момент вошли Освальд и Альвин.
Она впервые увидела Альвина вблизи. На первый взгляд он походил на куклу. Волосы у него торчали в разные стороны сотней черных и лиловых клочьев, зафиксированных желе. Лицо покрыто белой пудрой, глаза подведены. Впрочем, выделялся Альвин не столько внешностью, сколько резкими движениями. Казалось, он не способен стоять спокойно. Вертелся и крутился. Говоря, расхаживал взад и вперед. Тянул пальцы так, что хрустели суставы. Кусал нижнюю губу. Не знай София о нем больше, подумала бы, что он перевозбужден, но она слышала, что он просто обладает избытком энергии, неисчерпаемым источником бодрости и сил.
София продемонстрировала ему всю библиотеку. Книги его, похоже, не особенно интересовали, но когда она показала ему компьютер и заставку монитора с фотографией Освальда и девизом, он присвистнул.
– Вот это чертовски круто, Франц! Ты действительно на все тут наложил свой отпечаток.
Ему понравилось, что можно заказывать книги и скачивать их к себе в мобильный телефон или ноутбук. София спросила, не хочет ли он провести тест, и Альвин с энтузиазмом уселся на стул и заказал себе книгу. Снова встав, накрыл рукой руку Софии и подмигнул ей. Она не знала, что ей думать, кроме того, что он с небольшим приятным приветом.
По окончании демонстрации Освальд удовлетворенно кивнул Софии. Мона все время простояла за столом библиотекаря. На ее лице читалась растерянность, но и облегчение, поскольку все закончилось.
Она потянулась через стол, чтобы на прощание пожать Альвину руку. Тут-то это и произошло. Мона перевернула кофейную чашку, и выплеснувшийся кофе забрызгал Альвину брюки. На белых джинсах образовались большие коричневые пятна. Стало абсолютно тихо, потом изо рта Моны вырвался целый поток извинений.
– Да ничего страшного, – произнес Альвин. Однако по выражению его лица было видно, что джинсы куплены не в каком-нибудь секонд-хенде.
Мона сказала, что постирает ему джинсы, но он отрицательно покачал головой.
– София потом этим займется, – заверил Освальд.
Когда они вышли в дверь, он обернулся и бросил на Софию злобный взгляд. Она поняла, что ее ждет ужасный день.
София встала с крышки унитаза. Вытерла слезы. Смыла растекшуюся вокруг глаз тушь, провела рукой по волосам и состроила гримасу своему отражению в зеркале, подумав: «Он меня не сломит. Ни за что». Но затем она вернулась мыслями к тому, что произошло: к идиотской неуклюжести Моны. Недотепа! А ведь вполне могла опрокинуть чашку намеренно… Сколько же Освальду приходится всего выносить!
София подумала о Моне, потом об Освальде. О его силовом поле. Он мог очаровать любого. Вписаться куда угодно. Им восхищается даже Альвин. Возможно, Освальд непредсказуем и капризен, но с ним никогда не скучно… Потом ее мысли вернулись к Моне, к ее угрюмому облику. Одернув юбку и пиджак, она открыла дверь.
Долг зовет.
Процессия пробиралась вперед против ветра. Мерцающий свет фонариков выискивал узкую тропинку. Лица увлажнял слабо накрапывавший дождь. София шла рядом с Буссе, державшим под руку Мону Освальд остался в спортзале с Альвином и велел Софии быть его представителем. Ей хотелось поскорее покончить с этим и вернуться в тепло. Но что-то было не так. Ужасно неправильно. В полумраке она почти не видела лица Моны, но чувствовала ее боязнь. Никаких слез. Ни звука. От нее просто исходил страх. Как от животного, ведомого на бойню.
София ощущала смутную дурноту. Пыталась уговорить себя, что Мона – трусиха и это, возможно, даже пойдет ей на пользу. Но в страхе Моны присутствовало нечто неестественное.
Уже завиднелся ландшафт возле скалы. Все было темно-серым: море, небо и скалы. Только пена на волнах сверкала белизной.
Взрыв произошел, только когда Мона уже стояла на самом краю Дьяволовой скалы. Из ее горла вырвался безумный, протяжный вопль, от которого весь персонал лишился дара речи.
Потом послышались слова.
– Я не умею плавать, я не умею плавать…
Она повторяла это, как заклинание. Сначала тихо, потом с нарастающей силой, пока опять не перешла на вопли.
– Почему ты не сказала этого раньше? – взревел Буссе и затряс ее руку.
– Я не смела. Мне так страшно…
От группы отделился Бенни и подошел к скале.
– Ты врешь! Просто пытаешься отвертеться.
Всегда готовый поддержать его Свен тоже вышел вперед.
– Конечно, она врет. Посмотрите, какой у нее притворный вид. Она должна прыгнуть, так сказал Освальд. А если не справится, разве мы не сможем вытащить ее наружу?
Он обернулся к группе за поддержкой. Начался гул, перешедший в ритмичный, настойчивый крик:
«Пры-гай, пры-гай, пры-гай!»
И Мона прыгнула. Выдернула у Буссе руку и соскользнула через край скалы. С громким плеском ударилась о воду.
Когда же она всплыла, все пошло наперекосяк. Мона размахивала руками. Плевалась и фыркала. Хватала ртом воздух. Вот она скрылась под водой. Опять показалась, закричала, но хлебнула воды и ушла вниз. Больше она не поднималась. Остались только темная вода и пенящиеся волны. Вся группа стояла в нерешительности, уставившись на воду. София подумала, что должна прыгнуть и спасти Мону, но ноги приросли к земле.
Вдруг мимо нее словно пролетела серая стрела. Кто-то отделился от группы и бросился в воду. Все неотрывно смотрели вниз. Через какое-то время на поверхности воды показался Беньямин, обхвативший Мону под грудью. Он подтащил ее к скалам и помог подняться. Держал, пока ее рвало, а Мона откашливала воду и одновременно рыдала.
Один за другим все начали выходить из транса: Буссе с банной простыней, Катарина с пуховиком… Вскоре персонал обступил Мону.
И тут София услышала его.
Он выл и отдавался эхом где-то далеко в море. Ветер доносил звук урывками.
Туманный рупор.
Она подумала, что у нее, должно быть, разыгралось воображение.
Однако в тот вечер рупор слышала не только она.
Освальду никто даже не намекнул о случившемся, никому не хотелось приносить плохие новости. Но София понимала, что, узнай Освальд о том, что Мона чуть не утонула, он страшно разозлится. Не на них – скорее на Мону. Он, вероятно, уволил бы ее и отправил на материк. И тогда библиотека стояла бы пустой. В голове у Софии всплывали картины этого вечера накануне вместе с мыслью о том, что произошло бы, если б не Беньямин.
Альвин закончил программу и покинул остров веселым и довольным. Освальд проводил его на материк и вернулся поздно тем же вечером. София сидела и работала над компьютерной программой, которая должна была следить за выполнением всех заданий Освальда. Увидев Софию за компьютером, он посмотрел через ее плечо, сразу понял, чем она занимается, и довольно забормотал:
– Выглядит хорошо. Вставь везде временную границу. Если в течение определенного времени не получишь отчеты, пользуйся «Последствиями». Сначала три предупреждения, потом наказание.
Освальд засмеялся, и София сразу поняла, что он имеет в виду. Своего рода инструмент для послушания. Освальд уселся перед ней и пристально посмотрел на нее. Она научилась не отводить глаз, хотя внутри у нее все трепетало.
– С Альвином все прошло хорошо, – сказал он. – Скоро он расскажет о нас по телевидению.
– Здорово!
– Сейчас, когда он уехал, я на некоторое время останусь здесь. Займусь персоналом.
Освальд продолжал смотреть на нее, словно стараясь прочесть ее мысли.
София стойко не отводила взгляда, но ощущала ужасную сухость во рту. Под конец она почувствовала, что должна что-нибудь сказать, что угодно, лишь бы положить конец молчанию.
– Сэр, могу я вас кое о чем спросить?
– Конечно.
– Когда Мона прыгала с Дьяволовой скалы, некоторые из нас слышали туманный рупор. Но он ведь не работает…
– Вот оно что… Неужели этот Бьёрк тебе не рассказал? Когда ветер дует под определенным углом, в самом рупоре возникает нечто вроде завывающего звука. Его ты и слышала.
– Ага, теперь понимаю…
Глаза у него сверкнули.
– Хотя жители деревни, разумеется, говорят совершенно другое.
– Что же?
– Что он завывает, когда кому-то вскоре предстоит умереть.
– Это Фредрик, – говорит он маленькой девочке, которую я сразу невзлюбил.
Она слегка лупоглазая, с крысиными хвостиками на голове, остреньким носиком, почти незаметным подбородком и такой надменной улыбочкой типа «мой папа богатый», которая обнажает отвратительную зубную пластинку.
«Ну, погоди», – думаю я, но улыбаюсь в ответ своей самой лучшей улыбкой.
Он заставил меня принять душ и надеть новые брюки, носки и футболку, которые извлек откуда-то.
– Фредрик немного поживет у нас в гостевом доме, – говорит он.
«Это мы еще посмотрим», – думаю я.
Оглядываю большую комнату, где мы сидим.
Мраморный пол. Все бежевое, белое и голубое. Меблировка экономная, но с дорогой обивкой. Огромные окна с тяжелыми занавесями. Картина на стене похожа на подлинного Пикассо.
«Средиземноморская роскошь», – думаю я.
Подобного мне еще видеть не доводилось.
Как-то уютно пахнет чистотой – не мылом и моющими средствами, а полиролью для мебели и проветренными помещениями.
Но вот мой взгляд останавливается на ней: Эмили, графиня.
Она некрасива. Нос слишком длинный и слегка загнут. Подбородок маленький, глаза почти бесцветные. Но у нее пышные светлые волосы, ниспадающие на худенькие плечи, и стройная девичья фигура. Видимо, малышка пошла в нее.
Графиня смотрит на меня с изумлением и любопытством.
Ее взгляд блуждает по моему лицу и телу и на мгновение останавливается в паху.
Он задерживается там всего на долю секунды, тем не менее я это замечаю. И она видит, что я заметил.
«Не питай никаких иллюзий, сука, – думаю я. – Ты для меня слишком стара».