Потом решила сходить в почтовую комнату и посмотреть, не пришли ли ей письма от родителей. Она ведь всегда могла сделать вид, что забирает почту для Освальда.
Маленькая комната находилась позади жилых домиков и представляла собой обычный чулан, где письма раскладывали по пластиковым ящичкам, а потом раздавали персоналу и гостям. Разумеется, после тщательной проверки отделом по этике. Дверь была не заперта. Внутри чувствовался сквозняк, было темно и холодно, и даже не включены обогреватели.
София нащупала выключатель. Люминесцентные лампы, замигав, осветили помещение неприятным зеленоватым светом. Повсюду стояли ящики, забитые почтой. Присев на корточки, она принялась наобум перебирать один из них. Там содержались написанные персоналом письма. Сотни. Письма отдавались открытыми, чтобы отдел по этике мог перед отправкой прочесть их.
София пролистала письма, посмотрела на даты. Обнаружила датированные даже январем. Сразу после ее попытки бегства. Продолжая листать, нашла их – свои письма родителям. Она даже не помнила, сколько всего написала писем, но сразу поняла, что все они находятся в ящике. Ярость в ней вспыхнула так быстро, что София не смогла сдержаться. Встала и принялась бить по ящику ногами. Била до тех пор, пока не ушибла большой палец и не вскрикнула от боли. Тогда она начала копаться в других ящиках. Увидела, что они помечены: «Исходящие письма от персонала», «Письма, приходящие персоналу», «Исходящие бандероли от персонала», «Бандероли, приходящие персоналу». На последнем ящике, единственном пустом, значилось просто: «Франц Освальд».
Усевшись на холодный бетонный пол, София снова перебрала пришедшие персоналу письма. Ей было адресовано лишь одно, от Карин Юханссон. Она сунула его во внутренний карман. Среди бандеролей лежал солидный пакет от ее мамы.
София достала из кармана пейджер и отправила сообщение Буссе:
«В почтовую комнату, немедленно».
Не прошло и двух минут, как он появился.
– Буссе, ради всего святого, что это такое?
– Почта.
Она подошла к нему вплотную. Настолько близко, что могла чувствовать его дыхание. Оно было несвежим, как у человека, который долго не спал или давно не чистил зубы.
– Я уже вне себя, и если ты разозлишь меня еще больше, я расскажу об этом Освальду.
У Буссе сразу сделался испуганный вид.
– Это началось в январе, когда Освальд отправил тебя на «Покаяние» и мы проверяли твой компьютер. Нашли мейлы, которые ты посылала родителям и друзьям. Освальд просто взбесился. Сказал, что запрещает даже письма. Если какое-то письмо покажется нам необходимым, следует показывать его лично Освальду. Нам не хотелось посылать письма персонала к нему в офис. Особенно учитывая его загруженность. Поэтому они… ну, они так и остались лежать здесь.
– И что вы собирались сказать персоналу?
– Так далеко я не думал.
– Черт возьми, Буссе… Это отвратительно.
– Не так отвратительно, как все дерьмо, которое приходится разгребать Освальду.
– Нет, это хуже. Это чистое безумие. И это противозаконно. Не думаю, что Освальд знает о том, что письма лежат здесь. Я у него уточню.
– Нет, не надо, – заскулил Буссе. – Что же нам делать?
– Тебе следует их отправить. Это лучше, чем оставлять их здесь. Увидев даты, народ, возможно, начнет жаловаться, но тут уж ничего не поделаешь. Если вы хотите прочесть их перед отправкой, вам придется заняться этим прямо сейчас. Освальд возвращается домой завтра, поэтому будет лучше, если вы отправите письма с утренним паромом.
Буссе кивнул, но по его лицу пробежала тень. Его явно не обрадовала перспектива еще одной бессонной ночи.
– Бандероли раздай сегодня, чтобы завтра, когда приедет Франц, он не попал в атмосферу пропущенного Сочельника. А это я возьму, – сказала София, поднимая свой пакет.
– Подожди! Ты же знаешь, я должен проверить содержимое.
– Тогда вскрывай. Но поторопись.
Буссе осторожно снял коричневую обертку. Под ней оказался пакет в рождественской бумаге. Что-то не сходилось. Мама уже прислала ей рождественский подарок – в октябре; это было в ее стиле – готовить все рождественские подарки еще до начала ноября… Но тогда что это? София, не подав виду, позволила Буссе вскрыть праздничную обертку. Внутри лежала белая коробка. Буссе открыл крышку, и оба они посмотрели на красивые черные сапоги. Теперь все стало совершенно неправильным. Мама ни за что не стала бы покупать ей одежду, тем более прикольные сапоги. Однако в коробке лежали именно они.
– Удовлетворен? – спросила она.
Буссе кивнул и отдал ей коробку. София закрыла ее, взяла под мышку и вышла из комнаты – по-прежнему злая, но с ощущением победы.
Повесив в офисе пиджак на спинку стула, она достала из внутреннего кармана письмо: толстый конверт с массой марок, подписанный изящным почерком. Вскрыла конверт и вытащила содержимое. Собственно письмо было коротким: «Здесь немного материала для твоей книги. Надеюсь, летом мы увидимся. Карин».
Еще имелась маленькая пожелтевшая брошюра. Через размытый черно-белый снимок усадьбы шла надпись: «Печальные судьбы рода фон Бэренстен, факты и слухи». София не отрываясь читала брошюрку да так втянулась, что потеряла представление о времени. У написавшего текст человека, профессора истории, была на острове дача. История усадьбы восхитила его. Текст о жизни рода немного грешил натяжками, но читался увлекательно. Здесь описывались любовные истории, внебрачные дети, несчастья, болезни и прочие беды, поразившие семью. К Софии вернулось острое желание написать книгу.
Она черкнула короткий ответ Карин, франкировала конверт и запечатала его.
В дверь постучали. София быстро сунула письмо и брошюрку в верхний ящик стола.
– Войдите!
В дверях появилось пристыженное лицо Беньямина.
– Убирайся! – сразу воскликнула она.
– Послушай…
Он выглядел таким несчастным, что ей стало его жаль.
– Я буду разговаривать с тобой, только если это совершенно необходимо.
– Но это необходимо. Я буду доставлять еду…
– Как ты, черт побери, мог?
Беньямин неуверенно шагнул через порог. Остановился, собираясь с силами. Он похудел, лицо осунулось. Беззаботное обаяние, отличавшее все его существо, исчезло. Софию вдруг охватила тоска по нему, прежнему. Такая тоска, что закололо сердце.
– София, все обстоит совсем не так, как ты думаешь…
– Ты можешь ежедневно оставлять здесь еду. И все прочее, что должен поставлять. Но не жди, что я стану с тобой болтать.
– Хорошо. Мне только хотелось, чтобы ты знала, насколько я огорчен. – Беньямин засомневался, подбирая слова. – Мне тебя безумно не хватало.
– Об этом ты мог бы подумать раньше.
– Понимаю… До встречи.
После его ухода ей было трудно сосредоточиться. Наконец она сообразила, что уже десять часов. Прибрала в офисе. Выключила компьютеры. Выглянув в окно, увидела свет в маленькой почтовой комнате. Буссе воспринял ее слова всерьез.
София отнесла пакет к себе в комнату и положила на кровать. Потом опять спустилась в почтовую комнату. Вся команда Буссе сидела и читала письма и почти не обратила на нее внимания. Возле двери стоял большой пластиковый ящик, и она, сев на корточки, просмотрела его содержимое. Там лежали заклеенные письма персонала, приготовленные к отправке друзьям и родственникам. У нее потеплело на душе. София подложила в общую кучу письмо для Карин так, что никто не заметил, и спросила у Буссе:
– Как идут дела?
– Ну, все письма успеют к утреннему парому, а бандероли мы уже раздали.
– Обнаружили что-нибудь подозрительное?
– Нет, пока все нормально.
Придя к себе в палату, София села на кровать и достала из коробки сапоги. Они были на высоком каблуке, и от них приятно пахло кожей. Что, скажите на милость, нашло на маму? Никогда раньше она ничего подобного Софии не покупала. В основном дарила книги и подарочные открытки, а в последнее время – деньги… София натянула первый сапог; тот легко скользнул на ногу. Но когда она собралась надеть второй, то почувствовала внутри что-то твердое.
Вынув ногу, вытащила какой-то твердый пакетик.
В нем оказался мобильный телефон.
С зарядным устройством и прочими принадлежностями.
На земле начала появляться роса, а жаль, потому что она сможет пригасить огонь.
Мы подошли к курятнику. Он находится немного в стороне, метрах в двухстах от фермерского двора. Место я выбирал тщательно.
Во дворе залаяла собака.
Я заставляю Сару присесть. Мы сидим перед курятником на корточках. Несколько минут молчим.
Подходит петух и щурится на нас одним глазом. Второй глаз прикрыт повисшим гребешком.
– Посмотри на его глаз! – произношу я. – Видишь, какой он пустой?
Она кивает.
В нем отсутствует жизнь. Большинство животных таковы. Как роботы. С людьми так же. Всегда можно увидеть, сколько у них в глазах жизни.
Она приходит в полный восторг.
– У части людей пустые рыбьи глаза. В них почти совсем нет жизни. То есть они совершенно никчемные.
Она продолжает исступленно кивать.
– Как иногда папаша, – поспешно добавляю я.
Я вижу, что она думает над этим, пока мы всё подготавливаем.
Смачиваем клетки и глупых кудахтающих куриц бензином, который разлили в бутылки из-под колы.
Идиотские домашние птицы порхают и вопят.
Потом доводим полоску бензина до дерева. В основном ради эффекта.
Собака смолкла.
Я даю Саре спичечный коробок.
– Пора!
Она мгновение колеблется. Ее взгляд покрывает пелена.
– Сара, они тупые, бездушные животные. В них полностью отсутствует жизнь.
Она чиркает спичку и бросает ее драматическим жестом.
Тотчас вспыхивает пламя. Лижет воздух, словно огромными жадными языками. Подбирается к клеткам, и куры внезапно загораются. Машут крыльями, кричат и бьются о клетки.