царем за расстрел безоружных демонстрантов.
Эти деятели не были исключением. Вот еще несколько.
Владимир фон дер Лауниц, отставной гусарский полковник, монархист. Будучи сперва тамбовским губернатором, а потом петербургским градоначальником, открыто поддерживал «Союз русского народа», вооружал боевые дружины данной организации. Цитируем Касвинова:
«В бытность свою тамбовским губернатором он ввел в практику поголовную порку в „беспокойных“ деревнях; „по ошибке“, как сам доложил в одном из отчетов царю, „выпорол и несколько спокойных“. В Тамбове Лауниц устроил суд над группой крестьян — участников аграрных волнений; допустив к выступлениям на процессе адвокатов, схватил и выпорол также адвокатов… Посвятив часть своей энергии скупке и перепродаже земель, он шантажом и жульническими махинациями восстановил против себя в Тамбовской губернии даже собственных приспешников; местное дворянство возбудило в Петербурге ходатайство о лишении его дворянского звания. Кончились тамбовские похождения гусарского генерала тем, что царь, отозвав его в Петербург, зачислил в свою свиту, затем назначил столичным градоначальником»[68].
Вот еще один персонаж — Павел Курлов, по образованию военный юрист, долгие годы отдал работе прокурором, назначен курским вице-губернатором. На следующий день после выхода царского манифеста об отмене телесных наказаний приказал выпороть восемьдесят шесть крестьян, арестованных за неповиновение. Вскоре после этого переведен в Минск, где тоже отличился: расстрелял митинг рабочих на привокзальной площади. Также сделал неплохую карьеру, дослужившись до заведующего полицией.
Еще двое: генерал Клейгельс и князь Оболенский, брошенные на подавление крестьянских волнений в Харьковской и Полтавской губерниях. Эти меньше стреляют — они в основном порют, целыми деревнями, не разбирая возраста и пола. Первый заработал царскую благодарность, орден и денежную премию, второй из харьковского генерал-губернатора становится сенатором.
И как это все увязывается с христианством?
Да очень просто! После 9 января 1905 года императрица писала сестре, принцессе Виктории Баттенбергской: «Петербург — порочный город, в нем ничего русского. Русский народ искренне предан своему монарху, а революционеры, прикрываясь его именем, настраивают крестьян против помещиков и т. д., каким образом, не знаю»[69].
Если царь руководствуется напрямую Божьей волей, а народ «искренне предан своему монарху», то кто бунтует? Не просто враги государства, а еще и враги веры. Если народ не дает им отпора — значит, он заражен болезнью революции. Дурную траву — с поля вон, а трава добрая, преданные монарху русские люди, возблагодарят его за избавление от заразы.
Но почему-то все попытки создать хоть какую-то структуру, объединяющую «добрую траву», выливались черт знает во что, вроде «Союза русского народа». Успехи революционеров оказались гораздо более весомыми. Современные монархисты, ничтоже сумняшеся, объясняют это «испорченностью» народа. Лихо они расправляются: священноначалие — «предатели», народ — «испорченный», и среди всего этого один лишь император — весь в белом.
Почему? А потому, что овцы — в тулупах…
…По воспоминаниям Витте, во время его доклада о положении в стране царь подошел к окну и, глядя на Неву, сказал: «Вот бы взять всех этих революционеров да утопить в заливе». Попытка реализовать это пожелание привела к войне царя с собственным народом, в которой он, успевший настроить против себя верхушку империи, не имел шансов.
Кто бы объяснил государю, что воюет он не с мятежниками, а с самим русским народом, доведенным безысходным существованием до предела? Может, и пытался кто — да докладов этих монарх не слушал, а их авторы, вернувшись домой, получали приказ об увольнении. Императора всячески поддерживала супруга, а подпевал многочисленный хор холуев, в том числе и из церковной среды. И царь верил — ведь они возглашали вещи, которые он и сам знал.
Нет, у русской революции были и объективные причины, в том числе неустранимые, но в том, с какой силой грохнуло, заслуга «хозяина земли русской» велика и неоспорима.
А вот теперь можно и о делах церковных поговорить…
Милые особенности российской религиозности
Пуще террориста злого
Государь боится слова
«Десакрализация».
Вспомним еще раз цитату из «Материалов о канонизации»:
«Последний Император России относился к Православной Церкви с сыновней заботой. За время его царствования число приходских церквей в России увеличилось более чем на 10 тысяч, открыто было более 250 новых монастырей. Император сам участвовал в закладке и освящении новых храмов, жертвовал на их созидание личные средства. Государь часто посещал святые места, глубоко и искренне почитал святых угодников. В последнее царствование канонизовано было больше святых, чем за два столетия правления его предшественников, от Петра I до Александра III».
Интересно бы понять, с чьей подачи разговор о положении Церкви в ХХ веке (и не только) сводится к вещам сугубо материальным? Сколько храмов построено, сколько святых канонизировано, кто и куда ездил паломником… А вот решил ли этот «верный сын Церкви» самую главную из ее проблем — проблему полной зависимости от государства? Тем более что по положению в государстве он являлся не только «сыном Церкви», но и одновременно ее «отцом», и власть имел неограниченную.
В 1905 году, в связи с подготовкой закона о свободе вероисповедания, в церковных кругах заговорили о том, что надо бы дать свободу и Православной Церкви, а то у чужих конфессий получается даже некое преимущество. И в первую очередь речь зашла о восстановлении патриаршества. С инициативой еще в марте 1905 года выступил премьер Сергей Витте, подав на высочайшее имя записку «О современном положении Православной Церкви». К просьбам подключился и Синод. Против, как и следовало ожидать, выступил обер-прокурор Синода Константин Победоносцев. Он утверждал, что патриаршество противоречит соборному началу в Церкви, условием соблюдения которого является деятельность обер-прокурора. Кто бы сомневался? Именно царский фельдфебель во главе и является залогом «соборного начала»!
Что же монарх? Вроде был не против, признал, что Поместный Собор необходимо созывать, даже позволил создать Предсоборное присутствие. Подготовка велась вплоть до марта 1907 года, когда, получив программу предстоящего Собора, Николай… повелел отложить Собор ввиду «переживаемого ныне тревожного времени». Он опасался, что церковники станут в оппозицию к самодержавию.
После «манифеста 17 октября» оскорбленный в лучших чувствах Победоносцев вышел в отставку. Началась «чехарда обер-прокуроров», предваряющая собой «министерскую чехарду» 1917 года. За четыре года на этом посту побывали специалист по сельскому хозяйству и земельным отношениям Алексей Оболенский, его тезка Ширинский-Шихматов (для разнообразия, работник Синода), товарищ министра народного просвещения Петр Извольский, знаменитый эпидемиолог Сергей Лукьянов, затем Владимир Саблер, многолетний товарищ обер-прокурора. При нем подготовка Собора возобновилась, в феврале 1912 года было вновь созвано Предсоборное Совещание, но пока оно готовило уже один раз подготовленное мероприятие, началась война и опять стало не до того. (Для справки: после падения монархии, в куда более сложной политической обстановке, вся работа по подготовке Собора заняла четыре месяца.)
Если в 1905 году у кого из архиереев еще не было оппозиционного настроения, то сколько таких осталось к 1917 году? Один человек? Тем более что методы управления Церковью у Николая нисколько не отличались от методов управления государством.
Есть такой исторический анекдот про последнего царя. За бедной француженкой-гувернанткой волочился некий молодой человек, но неудачно: девица ни на что не соглашалась без законного брака. Воспользовавшись тем, что француженка не знала русского языка, ухажер повел ее в церковь и заказал молебен во здравие царя, сказав барышне, что это венчание. Та узнала правду лишь по окончании медового месяца и решила искать защиты у царя. Во время прогулки Николая II она бросилась ему в ноги и рассказала свою историю. Что сделал царь? Никогда не угадаете. Он распорядился… считать молебен венчанием.
Не факт, что этот случай действительно имел место. Но мог иметь — именно таковы были те маленькие нарушения законов, который позволял себе последний император со словами: «Такова моя царская воля».
Здесь тот же стиль правления, что и везде: тянуть с решением серьезных вопросов — авось все само собой разрешится, зато по мелочам вмешиваться постоянно и бесцеремонно. Еще более в них вмешивалась императрица, которой управлял в духовных вопросах кто? Правильно, Распутин! А у Распутина были еще и многочисленные протеже, которые находили у императорской четы защиту и покровительство.
Скандалы в такой обстановке вырастали совершенно на пустом месте.
Был в Тобольске такой епископ Варнава — ставленник Распутина. В 1913 году он направил в Синод и императору ходатайство о канонизации жившего в XVII веке митрополита Тобольского Иоанна. Вопрос начал рассматриваться обычным порядком, Синод назначил комиссию, против канонизации никто особо не протестовал (все страсти вокруг Иоанна отгремели еще двести лет назад). Но епископу Варнаве не терпелось. В августе 1913 года, желая ускорить дело, он обратился к Николаю Второму с просьбой разрешить прославить Иоанна Тобольского в лике святых (то есть канонизировать) — Николай ведь был главой Церкви и мог воспользоваться своей властью в обход Синода. В ответ Варнава получил странную телеграмму: «Пропеть величание можно, прославить нельзя» (как это понимать — знал только император, ведь не канонизированным святым величание не поют). Епископ, как было сказано, так и выполнил: величание пропел. Естественно, кто-то тут же написал донос, возник скандал. Варнаву вызвали в Петроград. Там он заявил Синоду, что делал все по указанию царя — что было чистой правдой. Синод принял решение признать прославление недействительным, Николай решение не утвердил, заявив, что Варнава действовал «по ревности, а не по злому умыслу» (про телеграмму ни слова), и поручил его пересмотреть. Как это понимать, не знал никто, но пока дело тянулось, в январе 1916 года Иоанна Тобольского канонизировали и история естественным образом завершилась.