[73].
Как видим, в православной среде очень далеко до единомыслия не только по вопросу канонизации, но и вообще религиозности последнего царя. Осипов — это ведь не «отец Н.» из дальнего монастыря, чтимый десятком поклонников за святого, это — звезда богословия первой величины. И ссылается он не на последних в Церкви людей…
При таких религиозных взглядах «хозяина земли Русской» и «отца Церкви» распутинщина из досадного недоразумения становится неизбежной.
К Распутину по нынешним временам отношение двойственное. Одни считают его ловким проходимцем, проникшим во дворец и использовавшим близость к царю для своих темных дел. Но он действительно умел лечить, причем не только тяжело больного наследника. Другие полагают его святым, а многочисленные сообщения о его непотребном поведении — это, мол, клевета прессы или там двойник Распутина по кабакам чудил, а сам Григорий Ефимович вел жизнь тихую и богобоязненную. Вполне, кстати, возможно и такое — что стоило противникам царя нанять двойника с задачей кутить по кабакам, а потом использовать эти скандалы для «черного пиара»?
Дело вообще не в Распутине, не в болезни наследника. Не было бы Распутина, нашелся бы кто-нибудь еще. Через царские покои прошла целая череда подобных персонажей, среди которых встречались личности в высшей степени колоритные.
Например, знаменитый иеромонах Илиодор. Крайне правый по взглядам, активный черносотенец, он поначалу пользовался покровительством Распутина, с его помощью завел связи в высоких кругах, потом был переведен в Царицын. Здесь руководил церковью епископ Саратовский Гермоген. По воспоминаниям митрополита Евлогия (Георгиевского), «аскет, образованный человек, добрейший и чистый, епископ Гермоген был, однако, со странностями, отличался крайней неуравновешенностью, мог быть неистовым. Почему-то он увлекся политикой, и в своем увлечении крайне правыми политическими влияниями потерял всякую меру. Интеллигенцию он ненавидел, желал, чтобы всех революционеров перевешали». Это страстное желание объединило Гермогена и Илиодора, и последний, под крылышком епископа, развернулся вовсю. Жестко критиковал местную администрацию, постоянно судился, изгонял бесов (в прямом смысле), произносил проповеди о страдающем крестьянстве и «злых жидах» и даже основал монастырь. По воспоминаниям, носил посох в виде кулака, сжимающего крест.
Выглядела его деятельность примерно так: «В воскресенье 10 августа вечером на Свято-Духовском архиерейском подворье прошло молебствие о прекращении холеры. Собралось 6–7 тысяч человек. Илиодор выступил после молебна с зажигательной, а точнее сказать, с подстрекательной речью. Он набросился на „Царицынскую жизнь“, сказал, что в ней сатанинская воля, что там работают стервятники. „Идите в типографию Федоровой и спросите, на каком основании она допустила, что в ней печаталась клевета! Идите к редактору Шилихину и потребуйте прекращения клеветы!“ — призывал он народ.
И царицынский народ отозвался на эти призывы. Увидев одного интеллигентного человека, толпа набросилась на него и стала избивать с криками: „Это сотрудник газеты!“ Ему оторвали кончик уха. На самом деле это был учитель гимназии, который сказал кому-то из присутствующих: „Гребенки женские находили в спальне отца Илиодора“. За учителя вступился помощник пристава, ему тоже досталось. С полицейского сорвали погоны, начали его бить, но за него вступился сам Илиодор. Народ потребовал полицмейстера, тот привез с собой 30 конных казаков. Началось разбирательство, многих присутствующих избили»[74].
В 1909 году Синоду надоела эта бурная деятельность, Илиодору запретили служение и перевели в Минск. Однако он назвал распоряжение «безблагодатным и беззаконным» и в Минск не поехал, а вместо этого поехал к Распутину, добился встречи с императрицей и отмены постановления (бедный император! — Е.П.) В январе 1911 года его снова попытались убрать из Царицына, переведя в Ново-Васильковский монастырь Тульской епархии. Через месяц Илиодор оттуда удрал, вернулся в Царицын и вместе с приверженцами заперся в своем монастыре, объявив голодовку. В мае Николай «простил» Илиодора и даже удостоил аудиенции, а императрица вручила ему для раздачи народу 30 тысяч образков и крестиков.
Через полтора месяца Илиодор устроил паломничество своих приверженцев по Волге, шумное и скандальное, деньги на которое дала опять же императрица. 15 августа в Царицыне под его руководством торжественно жгли трехсаженную «гидру революции», сплетенную из соломы, с огненными крыльями, зубами и жалом, предварительно зачитав семь ее смертных грехов. Хорошо хоть город не спалили — поволжским-то летом…
Кончилось все еще более увлекательно. Епископ Гермоген, сыгравший немалую роль в возвышении Распутина, к тому времени успел разочароваться в «святом старце» и решил действовать. По воспоминаниям того же митрополита Евлогия, выглядело это так:
«Он ополчился против Распутина, когда убедился в его безнравственном поведении, и решил зазватъ его к себе, дабы в присутствии писателя Родионова и иеромонаха Илиодора взять с него заклятие, что он отныне не переступит порога царского дворца. Говорят, епископ Гермоген встретил его в епитрахили, с крестом в руке. Распутин клятвы давать не хотел и пытался скрыться. Родионов и Илиодор бросились за ним на лестницу, его настигли, и все трое покатились по ступеням вниз… а епископ Гермоген, стоя на площадке в епитрахили и с крестом в руке, кричал: „Будь проклят! проклят! проклят!“ Распутин вырвался из рук преследователей. „Попомните меня!“— крикнул он, — и исчез»[75].
Представляете себе эту сцену? Какие типажи! Захочешь — нарочно не придумаешь…
Произошла эта великая встреча 16 декабря 1911 года. С того дня Гермоген и Илиодор стали бомбардировать Николая телеграммами, умоляя удалить от себя Распутина. Наезды на «старца» всегда заканчивались одинаково. Царь приказал вернуть Гермогена в епархию. Тот не подчинился приказу, тогда Николай прислал флигель-адъютанта, который посадил епископа в автомобиль и отвез на вокзал. Епископа отправили в Жировицкий монастырь. В результате этой истории его стали считать «мучеником».
Илиодора, лишившегося высокого покровительства, Синод сослал во Флорищеву пустынь, а когда он, по примеру Гермогена, отказался туда отправиться, попросту вызвали жандармов. Заступаться за него никто не стал — с Распутиным он поссорился, а местным властям неистовый иеромонах надоел хуже горькой редьки.
Осознав, что сладкая жизнь закончилась, Илиодор резко переменил курс своей жизни. Он расстригся, публично попросил прощения у евреев и отрекся от Православной Церкви. В 1914 году бежал за границу, написал там книгу о Распутине под названием «Святой черт». После революции предложил свои услуги большевикам, вроде бы даже служил в ЧК, потом вернулся в Царицын, создал вокруг себя секту. В Вербное Воскресенье 1921 года хор Илиодора пропел «многая лета» вождям социальной революции, а сам он произнес проповедь: «Орлы! Орлы! Орлы! (поклон на три стороны). Жуки, копошащиеся в навозе, не могут судить о ваших полетах в высь. Вы, опередившие толпу на три поколения, рейте кверху сквозь тучи и молнии, через широкие моря в светлое царство благословенного социализма. Не достигши царства Божия на земле, не достигнете и на небе»[76]. В 1922 году уехал из СССР, позднее всплыл в США, где тоже не скучал.
Какой типаж! И вот как вы думаете, о чем люди помнят: как Николай выгнал Илиодора или как ему покровительствовал?
Вообще вернейшим способом впасть в немилость у монарха было выступить против Распутина. Многие пытались, и для всех это плохо кончалось.
Петербургский митрополит, первенствующий член Священного Синода и будущий священномученик Владимир решил «раскрыть глаза» царю на «старца». Николай, опять же, повел себя предсказуемо, заявив, что собеседник, может быть, во многом и прав, но государыня никогда с этим не согласится. Разговор он передал жене, та вознегодовала… В результате Владимир был переведен в Киев.
И так далее, и тому подобное…
Дело тут вообще не в самом Распутине, а, опять же, в особенностях личности царя и особенностях религиозности царицы, благодаря которым пустяковое дело выросло до размеров национальной проблемы. Тем более что именно Распутин не только скомпрометировал царя перед подданными, но и окончательно поссорил его с Церковью.
Преувеличенный, а на самом деле не стоящий выеденного яйца конфликт вокруг Григория Распутина имел в своем основании два фактора. Первый — это усугубленное семейным несчастьем пристрастие императрицы к «божьим людям». Иначе не составило бы никакого труда заставить Григория Ефимовича вести тебя тихо, скромно, незаметно — но он лечил наследника, и ему было все дозволено. Николай с горечью заметил как-то Столыпину, что «пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы».
Второй же фактор — упертая убежденность Николая, что это все — его частное, семейное дело, никого не касается, и никто не вправе говорить с ним об этом. Выражал он эту убежденность обычным для себя способом — в лучшем случае, не желал разговаривать, в худшем — убирал тех, кто касался «распутинской» темы, с глаз долой.
Результат известен: скандал разросся до колоссальных размеров, «черный пиар» вокруг фигуры Распутина использовали как таран против Романовых. Поддерживали кампанию фрондеры, не очень понимающие, что именно они творят, а результатом стало ожесточенное противостояние власти и общества, кончившееся плохо для всех. И это еще счастье, что пришли «злые большевики», которые заново склеили большую часть империи, а то была бы тут сейчас пара десятков протекторатов всех мировых хищников.
Стоит ли удивляться, что за двадцать лет царствования Николай сумел оттолкнуть от себя всех, кроме горстки восторженных монархистов, вроде православного писателя Сергея Нилуса. В 1904 году тому довелось присутствовать на встрече царя с мценским дворянством на вокзальном перроне. Николай, обнаружив в толпе ветерана Крымской войны, принялся расспрашивать его о службе, а Нилус наблюдал.