В перечисленных бедах: «Не буду говорить о распаде некогда великой и могучей России, о полном расстройстве путей сообщения, о небывалой продовольственной разрухе, о голоде и холоде, которые грозят смертью в городах, об отсутствии нужного для хозяйства в деревнях» тоже нельзя винить одних большевиков. Распалась Россия еще при Временном правительстве, а прочие беды тоже начались не с октября семнадцатого — некоторые с 1914-го, а некоторые и с 1861 года.
Да и конец послания… «Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем Мы Наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры, обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе „взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая“ (Лк.: 11, 51) и „от меча погибнете сами вы, взявшие меч“ (Матф.: 25, 52)». Интересно, как именно можно было реализовать все эти пожелания во время войны? Сдаться белым, что ли? Такое «прекращение кровопролития» по количеству жертв станет похуже войны. Да и народ хотел не всякого «отдыха от междоусобной брани», а без помещиков, с землей, 8-часовым рабочим днем, без порки и вообще со всеобщим равенством, и на попытки устроить «отдых» со старыми порядками отвечал партизанской войной…
Смешно, но два пожелания большевики уже пытались исполнить сами от себя. Прекращение кровопролития под названием «Брестский мир» Церковь почему-то осудила. Что же касается тюрем — Совнарком действительно к 1 мая 1918 года провел амнистию политических заключенных (едва ли Патриарх имел в виду уголовников), да и до того многих выпускали под честное слово. Ну был такой радужный период советской власти! И что делали освобожденные? В полном соответствии с данным честным словом тут же принимались за старое. Например, составляли списки тех, кого следует уничтожить, когда придут белые…
Справедливо было бы адресовать послание всем «правительствам» российским — из тех, кто заливал кровью страну, большевики были далеко не самыми свирепыми. Но Патриарх обратился почему-то только к Совнаркому. Впрочем, время все расставило на свои места: и кровь взыскалась, и от меча пали взявшие меч — но удар пришелся не по красным, а по тем, кто на самом деле развязал Гражданскую войну.
Раз начавшись, конфликт власти и Церкви так и продолжался, усугубляясь эксцессами. То революционная братва расстреляет не понравившегося им священника, то какой-нибудь его собрат ввяжется в антибольшевистскую бучу и благословит расправу с пленными красноармейцами. Пика противостояние достигло в 1922 году, во время конфискации церковных ценностей, — большевики, как люди прагматичные, старались выбить из-под любого противника в первую очередь его финансовую основу.
Протопресвитер Шавельский пишет, что церковные ценности, накопленные за века, не поддавались учету. В качестве примера он приводит новгородский Юрьевский монастырь, где в помещении колокольни было свалено огромное количество драгоценных камней и иных ценностей, завещанных на вечной хранение графиней Орловой-Чесменской. Или другой дореволюционный случай: когда понадобилось финансово поддержать бедные сибирские епархии, решили взять полтора миллиона рублей из казны какого-либо московского монастыря, поместить под проценты и помогать сибирякам. Конечно, часть богатств вывезли за границу, часть потратили во время революции, но оставалось еще немало.
В мае 1922 года был арестован патриарх Тихон. Поместили его, правда, не в тюрьму, а в Донской монастырь, но все же это было заключение, и даже в тюрьме он несколько недель посидел.
Его уже всерьез собирались судить, но 16 июня 1923 года Патриарх написал заявление в Верховный Суд СССР, в котором содержалось то, чего от него никто не ждал.
«Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно… Все мои антисоветские действия… изложены в обвинительном заключении Верховного Суда. Признавая правильность решения Суда о привлечении меня к ответственности… раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи.
При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархически-белогвардейской контрреволюции»[83].
До сих пор спорят, подлинное ли это заявление, и если да, то каким образом власти вынудили Патриарха его написать. (Кстати, несмотря на этот шаг, он был впоследствии канонизирован как исповедник, что еще больше все запутывает.) Могли найти какой-нибудь убийственный компромат. Хотя есть и другое решение загадки. В Донском монастыре Патриарх пребывал, как считается, в полной изоляции от внешнего мира. Но была ли эта изоляция действительно полной? Неужели же и газеты ему не приносили, и следователей не допускали, и «поговорить» никто из власть имущих не приходил? Тот же Сталин, к примеру, — а уж он умел убеждать.
Так что Патриарх вполне мог узнать, что и Россия собрана почти вся, и хозяйство налаживается, и заключенных отпускают (даже если оттого, что их негде содержать, — но ведь отпускают же!) Да, к Церкви большевики относились холодно и отчасти враждебно, но к стране и народу — хорошо, и не видеть этого было невозможно, как и не видеть сверхусилий власти, чтобы поднять державу. Так что вопрос: «Кто твой ближний?» из евангельской притчи переместился в реальную жизнь, и почему Патриарх не мог вспомнить эту притчу, задать себе вопрос и на него ответить?
Естественно, Тихона тут же радостно освободили из-под стражи, и он занялся организационными вопросами — за годы борьбы с большевиками церковная организация пришла в состояние невыразимое, и вертикаль управления приходилось, по сути, создавать заново. Советскую власть он не полюбил, но от него любви и не требовали, достаточно было лояльности, «повиновения властям земным».
В апреле 1925 года патриарх Тихон умер. После него главой Церкви стал патриарший местоблюститель митрополит Петр (Полянский), однако он с советской властью договариваться не стал. Человек воистину несгибаемый, он более десяти лет провел в заключении, на уступки не пошел и был расстрелян в 1937 году. Митрополит Петр сделал свой выбор, став мучеником за веру, за свое понимание Православия.
После его ареста фактическим главой Церкви стал самый крупный из церковных деятелей, принявших советскую власть, — архиепископ Владимирский и Шуйский Сергий (Страгородский), будущий Патриарх, личность незаурядная даже по тем временам, богатым на крупных людей. О. Георгий Шавельский называет его «умнейшим и благочестивейшим» — такая оценка из уст противника большевизма многого стоит. Было и еще одно качество. Поначалу поддержав обновленцев, Сергий быстро разобрался, с кем имеет дело, ушел от них и увел свою епархию. Когда начала восстанавливаться «патриаршая» Церковь, он покаялся за этот краткий «обновленческий» эпизод, но не потихоньку, как другие епископы, а публично, в храме за литургией. Такой вот человек.
У него был совершенно иной подход к происходящему: он исходил не из того, что в советской власти неприемлемо для христианина, а наоборот — что в ней можно принять.
Митрополит Петр, например, заявлял, что «социальная революция строится на крови и братоубийстве, чего Церковь приять не может». (Вообще-то говоря, любая власть строится, помимо прочего, и на этом, пример чему — деятельность на посту «хозяина земли русской» главного героя этого очерка. Однако Церковь его принимала и прославляла.) Сергий же еще в 1924 году, в послании по поводу созыва Поместного собора, писал совершенно о другом[84]:
«…Занимать непримиримую позицию против коммунизма, как экономического учения, восставать на защиту частной собственности для нашей православной (в особенности, русской) церкви значило бы забыть свое самое священное прошлое, самые дорогие и заветные чаяния, которыми, при всем несовершенстве повседневной жизни при всех компромиссах, жило и живет наше русское подлинно православное церковное общество».
Несколько неожиданный подход, не правда ли? Не о землях, храмах, сброшенных крестах и отобранных преференциях, а об основном конфликте современного (и не только современного) мира: о непримиримом противоречии десяти заповедей и золотого тельца. «Не можете служить Богу и маммоне»[85]. Ну, и о несогласии со священным правом частной собственности. Вокруг этого права и вертелись события Гражданской войны — а вы думали, белая идея заключалась в чем-то другом?
(Кстати, священной частная собственность впервые была провозглашена во Франции в 1789 году, в «Декларации прав человека и гражданина»: «Статья 17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения». И вот что любопытно: большевики в своей революции постоянно сообразовывались с французской, но 17-й пункт тихонько замылили.)
Дальше, впрочем, владыка Сергий пишет еще интереснее:
«Что этот строй не только не противен христианству, но и желателен для него более всякого другого, это показывают первые шаги христианства в мире, когда оно, может быть, еще не ясно представляя себе своего мирового масштаба и на практике не встречая необходимости в каких-либо компромиссах, применяло свои принципы к устройству внешней жизни первой христианской общины в Иерусалиме, тогда никто ничего не считал своим, а все было у всех общее /Деян. IV, 32/. Но то же было и впоследствии, когда христианство сделалось государственной религией, когда оно, вступив в союз с собс