А вот скажите: как, по мнению противников митрополита, должен был поступить «настоящий православный»? Саботировать, вредить ненавистному правительству на каждом шагу, ослабляя и без того еле живую Россию, приближая поражение в надвигающейся войне? Во имя чего? Гибель державы — не слишком ли высокая цена за возможность беспрепятственно проводить службы? Тем более, не факт, что оккупационная администрация вообще позволит их проводить…
Вроде бы ясное и понятное заявление произвело, как говорят в народе, «эффект разорвавшейся бомбы». Есть данные, что 90 % приходов возвратили митрополиту Сергию декларацию — впрочем, данные не слишком надежные. Как бы то ни было, с ней согласились далеко не все, причем по самым разным причинам. Кто-то действительно считал, что верующему не о чем говорить с атеистическим государством — такие вскоре стали мучениками за веру, как митрополит Петр. Некоторые ушли в раскол, другие ограничились тем, что не поминали власть за литургией. Но многие и приняли Декларацию — а почему они не должны были этого делать?
Впрочем, природа сопротивления была не только религиозной. Настоящее противодействие началось после того, как Сергий стал увольнять на покой сосланных епископов и перемещать действующих. Попробуй пойми: почему Иосиф, митрополит Ленинградский, ушел в раскол — потому что был не согласен с «Декларацией», или потому, что его перевели в Одессу?
Были и такие, кто не противодействовал активно, а просто не поминал Сергия или советское правительство за литургией, не молился за власти «Богохранимой страны нашей Российской». Вообще-то с точки зрения Церкви — это серьезный проступок, и наказание последовало незамедлительно, вплоть до запрещения в служении. Вот интересно: а как бы в 1912 году поступили с теми, кто перестал поминать императора?
ОГПУ тоже реагировало. Почему? Да очень просто! Неверующему советскому правительству было абсолютно безразлично, молится ли о нем Церковь. А вот врагам его было не все равно: если, вопреки прямому повелению, в храме не молятся о российских властях, значит, этим людям можно доверять, вовлекать в антисоветскую работу. Пришел, услышал, завербовал. Такое положение ОГПУ не устраивало категорически, и на «непоминающих» обрушились репрессии: аресты, ссылки, высылки в такие места, где их настроение не имело значения для безопасности государства.
Многие, впрочем, поплатились за дела мирские, как в примере со священником, кулаком и лавочником. Известно, что многие священники агитировали против колхозов. Казалось бы, что священнослужителю за дело, каким образом крестьяне пашут землю, вместе или порознь? А вот кулаку было дело — колхозы вышибали из-под него кормовую базу, бедняков. А с кем священник чай пьет?
Помните, патриарх Тихон говорил об антисоветчиках в своем окружении? Так ведь и они никуда не делись. Кто-то затаился, а кто-то и открыто заявлял, что не собирается связывать свою судьбу с судьбой атеистического государства. Всякое случалось, особенно близ границ, — например, шпионаж. Нет, секретов никаких священник или церковный староста передать не могли, а вот держать конспиративную квартиру — самое милое дело. С другой стороны, и чекисты, особенно в 1937 году, часто «били по происхождению», не искали доказательств на тех, кого считали врагами советского государства. Как говорится, Бог им всем судья, Он разберет, кто мученик, а кто нет. Но вот почему они — патриоты, а митрополит Сергий — предатель, этого я уразуметь не могу.
…На другом фланге находилась подпольная «Катакомбная Церковь», или, как их еще называли, «Истинно православные христиане» — они уже открыто не подчинялись митрополиту Сергию и считали большевистскую власть властью антихриста. Попытавшись разобраться в причинах претензий, я пришла к выводу, что они были опять же чисто политическими, без вероучительного подтекста. При Алексее Михайловиче хотя бы различным количеством перстов крестились, а здесь и того не было. Ну не нравилась им большевистская власть! Пока правительство поощряло обновленцев, еще можно было говорить об «истинности православия», а когда оно договорилось с Церковью, то вообще непонятно, в чем его смысл. Расхождение было исключительно в заповеди о повиновении властям земным.
А что же происходило на той стороне? В эмиграции оказалось достаточно не только священников, но и епископов, в основном тех, кто был во время Гражданской с белыми и ничего хорошего от большевиков не ждал.
По белую сторону фронта тоже приходилось как-то налаживать церковную жизнь, а общения с московским священноначалием, по понятным причинам, не было. Патриарх такую ситуацию учел в своем постановлении от 7/20 ноября 1920 года, издав руководство к действию для епископов на случай, если их епархия потеряет контакт с высшим церковным начальством. Архиереям или группе архиереев давалось право принимать на себя всю полноту церковной власти на своей территории. Но еще раньше, в мае 1919 года, в Ставрополе было образовано Временное Высшее Церковное Управление Юго-Востока России, которое в ноябре 1920 года получило легальную основу. А поскольку русские церкви за границей контакта с Москвой также были лишены, ВВЦУ ЮВР заявило, что они тоже находятся в его подчинении, и после естественного перемещения сторонников белых за границу стало именовать себя Высшее Русское Церковное управление за границей.
В этом деле есть один нюанс, без которого трудно понять дальнейшие события. Например, офицеры, даже оказавшись по разные стороны фронта, еще долго ощущали себя единым русским офицерским корпусом. А священники не только ощущали, но и формально являлись единой Русской Церковью, по объективным причинам временно разделенной на несколько частей, только и всего. Что теперь с этой ситуацией делать, не понимал никто. Точнее, враги РСФСР это прекрасно понимали: можно и нужно использовать церковные каналы для проникновения в страну и подрывной работы.
А вот как быть Патриарху? Тем более, когда война закончилась, и стало ясно, что большевики продержатся еще какое-то время. Сердцем и мыслями оставшиеся в России, может, и были с «зарубежниками», однако Совнарком, упразднивший всю старую Россию, в случае жесткого противостояния смог бы упразднить и Церковь.
В июле 1921 года оказавшийся в эмиграции митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий) предложил Патриарху учредить Высшее Управление Российской Церковью за границей, которое объединяло бы все зарубежные приходы русской Церкви под руководством патриаршего наместника. Тихон отреагировал неопределенно: должности наместника не учредил, но и инициативу не запретил, оставив все, как есть.
21 ноября — 3 декабря 1921 г. в Сремских Карловцах в Сербии состоялось Всезаграничное русское церковное собрание (позже переименованное в Собор), а ставший во главе митрополит Антоний решением этого собрания получил звание заместителя Патриарха. Но все же неопределенность в отношениях с Москвой могла бы продолжаться и дальше, если бы члены собрания смогли сдержать кипевшую в груди ненависть.
Но — не получилось. Собрание обратилось к руководителям готовившейся к тому времени Генуэзской конференции со следующим призывом: «Народы Европы! Народы мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевиков — этот культ убийства, грабежа и богохульства — из России и из всего мира»[86].
После такого заявления российскому священноначалию, как бы оно ни относилось к советскому строю, было не отмолчаться. Желающих подставить себя и Церковь под меч ОГПУ не нашлось, так что 5 мая 1922 года совместно Священный Синод и Высший церковный совет под председательством Патриарха заявили, что Карловацкий Собор канонического значения не имеет, мнения Русской Православной Церкви не выражает, и постановили распустить ВЦУЗ. В ответ эмигрантский Архиерейский Собор заявил, что указ был дан под давлением советской власти, — и учредил Временный заграничный Архиерейский Синод. Так появилась на свет Русская Православная Церковь за границей. Зарубежные приходы потом еще дробились, благо было из кого выбирать. Ушел в свободное плавание митрополит Евлогий, который никак не мог выбрать между эмиграцией и Москвой и в конце концов перешел в Константинопольский патриархат. Откололся североамериканский митрополит Платон. Но это все уже дела житейские.
Декларацию митрополита Сергия о лояльности советской власти Архиерейский Синод РПЦЗ встретил предсказуемо — постановил прекратить общение с РПЦ, поскольку она-де «порабощена безбожной советской властью». Надо полагать, в Москве облегченно вздохнули — теперь не надо бесконечно объясняться с ОГПУ по поводу отношений с «зарубежниками». Ответ не заставил себя ждать, и 9 мая 1928 г. московское церковное руководство упразднило Архиерейский Собор и Синод РПЦЗ. Те, конечно, не упразднились, но это уже не было проблемой московского руководства.
Так дальше и шло. Вплоть до самых 90-х годов в РПЦЗ называли РПЦ «пропагандистским органом КПСС и КГБ», а руководство последней в ответ заявляло: «не имеющая признания всей Православной Полноты, в силу своей антиканоничности, группа епископов, именующая себя Архиерейским Собором Русской Православной Церкви за границей, десятилетиями вносившая раздоры среди наших православных соотечественников…»[87] При этом никаких религиозных разногласий между ними не было. Все упиралось исключительно в признание или непризнание советской власти.
А ведь РПЦЗ так похожа — знаете, на кого? На большевиков дореволюционного образца, сидевших в эмиграции. Причем опирались революционеры-эмигранты на своих соратников в России, о чем послереволюционные большевики прекрасно помнили и не намерены были допускать. Отсюда и репрессии — а вы думали, все дело в иррациональной ненависти большевиков к вере? Нет, все дело в том, что церковные каналы, в силу организованности и дисциплины, были очень удобны для антисоветской работы, кто бы ее ни проводил.