За столом пустуют уже три стула, и атмосфера накаляется до предела. Дженн вертит ножку бокала с лимонадом, на внутренней стороне ее ладони маленький пластырь телесного цвета – от осколка стекла.
Я даже не подозревал, что мое пьянство может так влиять на других людей. В конце концов, это был мой день рождения. Разве я не имею права делать что хочу? И пить сколько влезет?
– Боже правый! А где же мой пудинг? – восклицает мама, усаживаясь наконец на место. Она недоуменно разглядывает свою тарелку. У Струана, притаившегося рядом с ней, все личико измазано липким соусом.
Фай тихонько посмеивается с другого конца стола:
– Прости, мам.
– Прости, ба, – лопочет Струан, помахивая ей ложкой.
Тут все стали хохотать, что значительно снизило градус напряжения. Даже Макс отрывается от телефона и в изумлении качает головой, глядя на сына.
– Чего тут такого смешного? – раздается голос.
В комнату входит Робби с очередной бутылкой пива в руке. Он улыбается, но выглядит ужасно: белый как полотно, волосы всклокоченны. Извергнув из себя обед, он смотрит вокруг мутным взглядом и цепляется за бутылку, как за спасательный круг.
Дженн меняется в лице, и мама смотрит на нее с беспокойством.
– Время пить чай, – объявляет мама.
Газон хрустит от мороза, и Дженн плотнее закутывается в шерстяной клетчатый плед. На кованом столике перед ней поднос с молоком и печеньем и большой красный заварочный чайник, – Джилл всегда заваривает в нем чай, несмотря на трещину в ручке. От чайника поднимаются клубы пара и улетают в морозное светло-серое небо.
– Как работа? – спрашивает Джилл, наливая чай в две одинаковые китайские чашки.
– Все хорошо, – кивает Дженн, стараясь сфокусироваться на вопросе. – Осталось окончить шестой год специализации. А потом сдать экзамены на консультанта[27].
– Ты когда-нибудь остановишься? – улыбается Джилл, делая глоток из своей чашки.
– Наверное, в медицине у всех так.
– Но ты особенная. Ты это знаешь? И еще… Надеюсь, Робби не обижает тебя? Да, он мой сын, но, если он причинит тебе боль, ему придется иметь дело со мной.
Джилл улыбается, но за этими словами скрывается кое-что болезненное: другие люди тоже заметили, как изменилось его поведение, и от этого почему-то становится еще хуже.
– Я просто не понимаю, что происходит, – тихо говорит Дженн. – Он был так счастлив со мной, когда мы только познакомились.
– Именно потому, что он встретил тебя.
Дженн поворачивается к ней в недоумении.
– Ты что-то сделала с ним, – продолжает Джилл. – Благодаря тебе он проявил все самое лучшее, что в нем есть. Я знаю, о чем говорю, ведь это мой сын, Дженн. У него очень доброе сердце и большой потенциал. Ты как будто открыла его. А каким чудесным ребенком он был, – произносит она и улыбается, погружаясь в воспоминания, – таким любящим, со всеми обнимался, всех смешил. Уж в этом он был неподражаем. В любом месте, где бы он ни появился, становилось светлее и теплее.
Дженн невольно улыбается при этих словах. Да, он такой. Ее Робби. Ей тоже становится с ним светлее и теплее.
Иногда.
– Никогда не забуду, какое представление он устроил на пятидесятилетие тети Бет, – продолжает Джилл, и в ее глазах заплясали огоньки. – В свои десять лет он заставлял смеяться до упаду полную комнату людей. Ты можешь в это поверить?
Конечно, она может. Он способен рассмешить кого угодно. Поэтому люди и тянутся к нему.
– Но мы его избаловали, – говорит Джилл, откидываясь назад с чашкой чая. – Я знаю, что это так. Он был младший в семье, девочки в нем души не чаяли. Фай сажала его вот в это ведро и таскала с собой повсюду. – Джилл засмеялась, но лишь на мгновение. – Он застрял в своем детстве, когда все было легко и просто и он получал все, что хотел. Если ему нужны были деньги, мы их ему давали. Когда он захотел путешествовать, мы все оплатили. Я знаю, это моя вина, но я надеялась, что рано или поздно он возьмется за ум. Как девочки. Я думала, может, он повзрослеет, когда вернется из Франции, но в сущности ничего не изменилось. Бесконечные вечеринки и попойки. До тех пор, пока он не встретил тебя…
Джилл останавливает взгляд на Дженн.
– Я на самом деле думала, что… – Джилл осекается.
– Что мы поженимся? – заканчивает Дженн.
Джилл вспыхивает. Сразу опускает взгляд и смахивает невидимые крошки с колена.
– Ну да. Мне казалось, все к этому идет. Или что-то типа того.
Какое-то время Дженн молчит, пытаясь осмыслить услышанное. Она и сейчас не особенно стремится выйти замуж, но ей хотелось бы чего-то большего, чем у них есть. Чтобы Робби любил ее, как в самом начале, чтобы она занимала главное место в его жизни, как было на протяжении первых четырех лет их отношений.
И если сейчас этого нет, будет ли когда-нибудь вообще?
О боже. Она и подумать не может о том, чтобы расстаться с ним.
Она любит его все так же сильно.
– Могу я тебя кое о чем попросить? – говорит Джилл и накрывает ее руку своей. Дженн быстро поднимает глаза.
О чем она? Лучше скажи, что делать!
– Просто… Дай ему немного времени, чтобы разобраться в себе, – медленно произносит Джилл. – Он одумается. Я уверена. Иначе он потеряет самое лучшее, что было в его жизни.
Дженн не отвечает, только улыбается.
Джилл права. Просто нужно дать ему время и не забывать о том, как сильно она его любит.
И какой он все-таки хороший парень.
Неделю спустя
Кругом люди. На открытых прилавках продают мыло и сыр. Холод собачий. До меня доносится густой ароматный дымок – паэлья. Я на открытом рынке в Стокбридже.
Дженн нигде не видно, но я очень рад, что предыдущий эпизод наконец закончился. Слишком болезненно было наблюдать за ней.
Я и знать не знал, что между ними состоялся такой разговор: моя собственная мать попросила мою девушку подождать, пока я остепенюсь. Оказывается, она меня поддерживала.
У меня сдавило грудь.
Значит, вот как я выглядел в их глазах? Как избалованный ребенок, который думает только о себе?
Да, на дне рождения я был не в лучшей форме, но сейчас начинаю думать, что, пожалуй, был не в форме большую часть времени. И в том, что у них состоялся такой разговор, нет ничего хорошего.
Даже можно сказать, это очень плохо, хуже и быть не может.
Но я на сто процентов уверен, что здесь, на открытом рынке, я точно не мог ничего натворить.
Знакомые голоса за спиной. Оборачиваюсь. Дженн и Хилари идут в мою сторону с коричневыми стаканчиками с кофе в руках. Закутанные, с порозовевшими носами, как будто гуляли очень долго, что вполне вероятно: Дженн с Хилари могли болтать часами. Чаще всего предметом их разговоров были бывшие парни Хилари, но сегодня она восторженно рассказывает о том, как Марти принес ей в постель завтрак и кофе из новой кофейни. И я не могу сдержать улыбки. Марти так о ней заботится.
– Это здесь! – восклицает Хилари, оборвав свой рассказ на полуслове.
Я прослеживаю за ее взглядом. Сырная лавка.
Они подходят ближе и начинают дегустировать образцы на прилавке.
– Это он? – спрашивает Дженн, попробовав третий сыр.
Хилари внимательно читает названия, написанные от руки.
– Кажется, нет. Тот был мягче. Извините, пожалуйста, – обращается она к толстощекому мужчине за прилавком. Тот улыбается. – Я ищу любимый сыр своего жениха, но не могу вспомнить название. Такой мягкий французский сыр с сильным ярким вкусом.
Эпуас. Вот что это за сыр. В нашем ресторане он всегда есть на сырной тарелке.
Как и следовало ожидать, через пару секунд мужчина вынимает головку эпуаса и отрезает кусочек на пробу для Хилари. Как только она положила его в рот, ее глаза загорелись.
– Да! – говорит она с радостной улыбкой. – Это он! Дайте мне пару головок, пожалуйста. И еще баночку острого чатни, вон ту. И овсяных лепешек, он их обожает.
– Отлично, мы сделали это. – Дженн с улыбкой наблюдает, как мужчина складывает покупки в пакет. – В котором часу приезжают его родители?
– Кажется, очень рано, – отвечает Хилари, нахмурив брови. – Они всегда приезжают слишком рано, хотя, пожалуй, это их единственный недостаток, так что я не жалуюсь. Ты видела, сколько выпивки они купили для помолвочной вечеринки в прошлые выходные?
Вспоминаю родителей Марти – Венди и Билла. Хилари абсолютно права: они очень добрые и щедрые люди, всегда заботятся о других больше, чем о себе.
Для меня они были как вторые родители.
Хилари расплачивается, и они пробираются обратно между прилавками, когда лучи послеполуденного солнца уже начинают меркнуть в небе.
– Чем вы с Робби собираетесь заняться в эти выходные? – В ее голосе прозвучала какая-то странная нотка.
Помолвочная вечеринка, осколки стекла.
Проклятье. Меня снова охватывает чувство стыда. Я ведь даже не извинился после этого.
Но тогда я и не предполагал, что за подобные вещи следует извиняться.
– Ничего особенного, наверное, просто будем отдыхать, – отвечает Дженн и опускает взгляд на тротуар. – Робби, кажется, сегодня работает.
– Знаешь, после всего, что ты мне рассказала, думаю, тебе стоит посвятить вечер себе. Горячая ванна, бокал вина. Тебе нужно расслабиться.
Я и забыл, что Хилари единственная, с кем Дженн могла обсуждать такие темы. Причем только при личной встрече, как мне однажды сказала Хилари. Чтобы сломать ее барьеры, нужно говорить с ней с глазу на глаз. Сейчас, когда я думаю об этом, мне интересно, связано ли это с ее мамой и с тем, что Дженн не хотела ее лишний раз беспокоить. Она привыкла держать все в себе – не только плохое, но и хорошее. И предпочитала личный разговор текстовым сообщениям или телефонным звонкам. В отличие от меня, с моей болтливостью, она могла довериться только тем, кто ей по-настоящему близок. Тем, кому она действительно небезразлична.