Этот стол был у нас в Ларчфилде.
– Когда ты переехала? – спрашивает она.
– Где-то пару лет назад, – отвечает мама, не оборачиваясь. Она двигается быстро, по-птичьи, открывает своими тонкими пальцами банку с чаем, кладет по пакетику в разномастные чашки. – Получилось очень удачно, – я как раз смогла наконец вывезти наши вещи со склада. Хотела сделать сюрприз к твоему приезду.
Неужели это было так давно?
Дженн уже собирается извиниться за то, что не приехала раньше, но вовремя себя одергивает. Ей нужна передышка. Она больше не может занимать позицию взрослого в их отношениях. Да и сейчас она приехала к матери в гости, а не наоборот. Снова.
Словно прочитав ее мысли, мама оборачивается и говорит:
– Я очень рада, что ты приехала… И прости, что я так и не добралась до Эдинбурга.
Дженн внимательно изучает глубокую царапину на столе. Мама сделала ее, когда я была маленькой.
– А я в последнее время путешествовала, если честно, – говорит Дженн, поднимая глаза.
Мама разливает кипяток по чашкам и смотрит через стол, выражение ее лица при этом почти решительное.
– Что ж, я надеюсь, ты обо всем мне расскажешь. Ты ведь останешься у меня ненадолго? Нам есть о чем поговорить, Дженни.
Они разговаривают еще час или около того, потом мама зажигает по всей комнате свечи и достает хлеб и оливки, чтобы перекусить перед ужином. Вылавливая из глиняной миски блестящую оливку, Дженн думает: это так необычно, что мама решила купить продукты. Она… готовилась к ее приезду?
Дженн, совсем как нормальный человек, который делится с родителем впечатлениями о заграничной поездке, рассказывает о своих приключениях, о работах Ботеро, которые она видела в Медельине, о Национальной галерее в Мельбурне. Мама показывает ей несколько своих картин с последней выставки. Она весьма неплохо зарабатывает, продавая корнуолльские пейзажи.
Примерно год назад познакомилась с Фрэнком. Он зашел в галерею, и они разговорились. Он местный, владеет небольшим отелем, вдовец. Они стали вместе ужинать раз или два в неделю, сначала все развивалось медленно, а потом, через пару месяцев, он вдруг спросил, не хочет ли она познакомиться с его детьми – они уже взрослые и оба живут в Лондоне. Слушая об их совместных ужинах жаркими летними вечерами и прогулках по пляжам, Дженн не может избавиться от чувства сожаления. Обо всем этом она мечтала в детстве и юности, и вот теперь, много лет спустя, мама воплощает ее мечты. С другой семьей.
Мама продолжает рассказывать о своем Фрэнке, о том, как он присматривает за ее хозяйством, чтобы она могла больше рисовать, и Дженн грустно улыбается в душе. Мама действительно прошла долгий путь, сумела заработать приличные деньги и арендовать неплохой дом, но, видимо, есть в человеке вещи, которые изменить почти невозможно.
– Так о чем ты хотела со мной поговорить? – спрашивает наконец Дженн. Она вспоминает сообщение, которое получила от матери, когда была в Дарлинг-Харборе: «Надо поговорить».
Мама меняется в лице.
– Мы можем обсудить все потом, – говорит она и, прежде чем Дженн успевает что-то ответить, добавляет: – Давай просто насладимся этим вечером.
Я сижу на кухонном диванчике, сжимая голову руками. С тех пор как мы оказались здесь, я пытаюсь сообразить, что же было написано в том письме. Может, это была какая-то ненужная копия…
Не тупи, Робби.
Если она сожгла его, значит, была серьезная причина.
На заднем плане какое-то шкварчание. Кто-то что-то готовит. Но сейчас неважно кто. Неважно что. Я пропускаю какую-то болтовню мимо ушей, – мне нужно понять, что делать дальше. Понять, как ее спасти. Я закрываю глаза, пытаясь продраться сквозь туман в моей голове.
Двадцать девять
Она просыпается, почуяв запах кофе и бекона, и обводит глазами маленькую спальню. На подоконнике расставлены банки из-под варенья с ракушками. По сиреневым стенам, над деревянным шкафом и креслом-качалкой, развешаны мамины картины c видами Корнуолла. Есть даже маленький пейзаж с Эдинбургским замком. Идеальная гостевая комната.
Специально для меня?
Накинув старенький халат, висевший на двери, Дженн спускается на кухню. Мама уже возится у печи, соскребая подгоревшую яичницу, бекон, сосиски и гренки и раскладывая все это по тарелкам.
– Доброе утро, – говорит Мэриан, поднимая голову от сковороды. На ее лице написано отчаяние. – Я тут решила кое-что приготовить тебе на завтрак.
– Спасибо, – улыбается Дженн, садится за стол и наливает себе чашку крепкого на вид кофе.
Мама приносит наполненные доверху тарелки и ставит их на стол. Так странно. В Эдинбурге ничего подобного никогда не было. Мэриан на мгновение замирает над своей тарелкой, будто не понимает, что же она такое приготовила.
– Итак, – начинает она, отложив вилку. – Чем бы ты хотела сегодня заняться?
– Даже не знаю. – Дженн разгребает горку еды по тарелке, обдумывая ответ. – Я слышала, есть красивая тропа в Сент-Айвс[54]. Но ты занимайся своими делами. Не обращай на меня внимания.
По лицу Мэриан пробегает тень, морщинки у глаз становятся глубже.
– Я хотела бы провести этот день с тобой, если ты не против.
Дженн удивлена.
– Разве тебе не нужно заниматься своим рисованием?
– Нет. – Мама качает головой и улыбается. – Нет, сегодня мне не нужно заниматься своим рисованием.
– Хорошо, – помолчав, кивает Дженн. – Отлично.
Они выходят на прогулку. На улице гораздо холоднее, чем вчера. Дорожка проходит между высоким диким кустарником, с одной стороны над ним нависают деревья. Дженн чувствует в воздухе запах морской соли, сырой земли и зелени. Вот бы собрать этот запах в банку и унести с собой.
– Не могу поверить, что ты до сих пор ее носишь, – говорит мама, показывая на сумку Дженн.
Дженн поворачивается к ней, потом быстро опускает глаза на сумку, когда-то принадлежавшую отцу, и проводит рукой по прохладной коже.
– Ну, она прошла проверку временем.
Мама молчит. Какое-то время слышатся только звуки их шагов и крики чаек в небе.
– Иногда вещи живут гораздо дольше, чем их хозяева, – произносит она наконец.
Внезапно у Дженн перед глазами появляется письмо, и к горлу подкатывает ком. Где-то внутри вскипает чувство вины. Она открывает рот, чтобы ответить, но потом сама себя останавливает.
Еще не время. Не сейчас.
– Смотри! – говорит мама, показывая куда-то в сторону. Дженн с облегчением переводит взгляд в направлении ее руки.
А там, между деревьями, где листва круто спускается к белоснежному песку, показался Сент-Айвс. Море усеяно чудаками-серфингистами, серебристая вода омывает мыс, вдоль берега тянутся белые здания. И Дженн позволяет своему сознанию унестись туда, оставив мрачные мысли позади.
Гуляя по гавани, они забредают в кафе с открытой верандой. Оттуда видно, как вдалеке на воде покачиваются на ветру маленькие лодки и буйки, а по пляжу туда-сюда прохаживаются отдыхающие. Когда мама заходит внутрь, чтобы сделать заказ, у Дженн в сумке зажужжал телефон. Хилари.
«Девичник в субботу в два. Ты приедешь?»
Дженн никак не свыкнется с мыслью, что всего через пару дней она возвращается в Эдинбург. И может прийти к Хилари на праздник, будто она и не уезжала. Но ведь она уезжала. И как прежде уже не будет, хотя они разговаривали несколько раз по телефону, когда Дженн была в стране Оз. Дженн тогда держалась отстраненно, хотя и понимала, что Хилари это сбивает с толку.
Дженн быстро печатает ответ: конечно, она приедет, уж это-то она не пропустит. Ей и так было неловко из-за того, что она не участвовала в подготовке к свадьбе. Все-таки она подружка невесты.
– А вот и я, милая, – говорит мама. В руках у нее две хлипкие на вид чашки с блюдцами. Ее разноцветный шарф развевается на ветру, щеки порозовели после прогулки. Корнуолл ей к лицу.
Устроившись за столиком, они несколько минут мирно сидят в тишине, пьют чай и разглядывают гавань. Дженн снова задается вопросом, что же мама хотела с ней обсудить. Она уже собирается заговорить об этом, но в конце концов приходит к выводу, что торопиться не стоит, – такое ощущение у нее возникло еще вчера вечером. К тому же она отлично знает: вытягивать из человека правду бесполезно, это ни к чему хорошему не приведет.
Пусть все произойдет в свое время, когда они обе будут готовы.
– Итак, – заговорила мама, – что запланируем на среду?
Дженн пожимает плечами и улыбается:
– Да не нужно ничего планировать. Ведь это просто еще один день рождения.
– Ничего подобного, – улыбаясь, отвечает мама. – Это твое тридцатилетие.
Тридцать
Зеленая печурка. Стол, заваленный всякой всячиной. Серый свет из окон. Аромат кофе и выпечки. Я снова на кухне у Мэриан. Дженн сидит на диване и читает. Мама над чем-то колдует в углу кухни.
После вынужденной прогулки в Сент-Айвс мне чуть полегчало, ярость немного утихла, и это хорошо. Все-таки моя мама была права: свежий воздух – бальзам для души. Когда я был ребенком, мы часто гуляли на природе. Собирали малину и ежевику, а когда возвращались домой, пекли пироги с оставшимися ягодами, которые я не успевал съесть.
Так странно сейчас вспоминать о таких обыденных вещах, которые, скорее всего, утеряны безвозвратно. На самом деле я никогда не ценил эти простые мимолетные радости, которые разделяешь с любимыми людьми.
На кухне что-то гремит, и Мэриан с гордостью идет через кухню, держа на вытянутых руках монструозное сооружение, отдаленно напоминающее многоярусный торт. Он опасно кренится, и лиловая глазурь стекает на поднос.
Дженн исполнилось тридцать.
17 октября.