– Я тебя очень люблю, – говорит она, и ее губы дрожат от избытка чувств, от радости. – Не знаю, что бы я без тебя делала.
Дженн заметила, что Марти не отпускает руку Хилари, даже когда прощается с гостями.
– Думаю, ты бы отлично справилась, – улыбается Дженн.
Они крепко обнимают друг друга, и Хилари обещает писать ей с Маврикия.
Краем глаза Дженн замечает Робби, который тоже со всеми прощается, стараясь при этом приблизиться к ней. Но она не должна с ним разговаривать. Она отлично знает, что случится, если они проведут вместе чуть больше пары секунд, – она чувствует это.
Дженн уже собирается уходить, когда слышит его голос:
– Это твое?
У нее екает сердце. Она оборачивается. Робби протягивает ей руку, в которой лежит что-то маленькое и блестящее.
– Моя сережка, – говорит Дженн, забирает украшение и вдевает в ухо. – Спасибо.
Их пальцы соприкасаются, и у нее по коже пробегают мурашки.
– Не за что, – отвечает он, пристально глядя ей в глаза.
Пауза.
– Ну, мне пора.
Быстро развернувшись, Дженн направилась к выходу. Она спиной чувствует на себе его взгляд, но не в силах оглянуться. Не в силах видеть эти глаза. Она быстро выходит из зала, бежит по коридору к лифтам и вздыхает с облегчением, не встретив ни одной живой души. Стоя перед двойными дверями, она вызывает лифт.
И вдруг чувствует, что он идет по коридору. Они обмениваются взглядами, он подходит ближе.
О нет.
Она снова давит на кнопку.
– Дженн! – зовет он ее.
Двери наконец открываются, и она запрыгивает внутрь. С колотящимся сердцем дважды жмет кнопку своего этажа.
Двери начинают закрываться.
Последнее, что она видит, – его недоуменное лицо в стремительно сокращающемся пространстве между ними.
Она ушла. Хорошо. «Ты все сделала правильно», – хочется сказать ей прямо в лифте. Но она сильно расстроена. Тяжело дышит, слезы застилают глаза. У меня возникает сильное желание обнять ее, но нельзя. Нельзя рисковать и пугать Дженн, когда я так близок к тому, чтобы поговорить с ней еще раз.
Если она сейчас войдет в номер, может, мне удастся поговорить с ней через дверь?
Должен же быть какой-то способ.
Еще два этажа. Давай, думай. Лампочки в лифте загораются одна за другой, как будто отсчитывая время. Осталось всего ничего. Сейчас, наверное, около часа ночи, а значит – этот день уже наступил.
Меньше суток до того, как мы окажемся в машине.
Лифт наконец останавливается, она выходит и идет по коридору. Перед своим номером она замирает и стоит, уставившись на дверь.
Что она делает?
Просто войди внутрь.
А потом я вспоминаю. Я знаю, куда она сейчас пойдет.
Она поворачивается, смотрит на что-то и хмурится, – стол в дальнем конце коридора, на нем растение с красными лопатообразными цветами. Я узнаю его. «Это листья, а не цветы», – сказала она в наше первое Рождество. Потом улыбнулась и поцеловала меня.
Это пуансеттия. Ее «рождественская звезда».
И прежде чем я успеваю ее остановить, она резко разворачивается и устремляется к лифту в сиреневом облаке своего платья.
Стоя перед его дверью, она раздумывает, зачем вообще сюда пришла. Этого не должно было случиться, ведь она себе обещала.
Дункан. Австралия. Правда.
Но в ее сознание прорываются и другие слова.
Никогда не знаешь, что будет завтра.
Мысли о Лив до сих пор причиняют ей боль, – этого нельзя отрицать. Перед глазами все еще стоит картина, которую она увидела в ресторане. Но в конце концов, все мы люди. Все мы делаем ошибки. И все мы можем измениться, разве не так? Надо только открыть свою душу.
Она не знает, как лучше поступить. Но одно она знает точно: ее сердце трепещет при виде Робби.
Может быть, так будет всегда.
Она стучит в дверь. Слышит какой-то шум, звук приближающихся шагов, скрежет металла, и вот он перед ней. Уставшее лицо выражает недоверие. Робби уже переоделся в синюю футболку и шорты и выглядит теперь таким уязвимым. Как будто не может понять, что происходит.
Она целует его, и знакомые ощущения накрывают ее с головой: его запах, вкус, его тело… Он подхватывает ее на руки, и она слышит, как щелкает дверной замок. Он молча несет ее в комнату, где царит полумрак. Спотыкаясь, они движутся к кровати, не отрываясь друг от друга, она чувствует прикосновение его сильных рук под шелковым платьем. На мгновение они замирают, а потом, не говоря ни слова, она начинает медленно стягивать с него футболку, обнажая крепкую грудь и по-зимнему бледные плечи. Она снимает с себя платье, и оно соскальзывает на пол. Долю секунды они смотрят друг на друга, и взгляд его карих глаз в тусклом свете комнаты пробирает ее до глубины души. А потом, прижавшись друг к другу еще сильнее, они опускаются на мягкую белоснежную гостиничную кровать.
Она чувствует на себе тяжесть его тела, его бедра так естественно приникают к ее бедрам, и они словно сливаются в единое целое. Она целует его в шею, и у него вырывается почти болезненный стон.
Последняя одежда сброшена, и они остаются полностью обнаженными. Они прижимаются друг к другу так крепко, как только могут. Он смотрит ей прямо в глаза и нежно целует, – кажется, будто это мгновение длится бесконечно. А потом он приподнимается над ней, как делал уже сотни раз, и все ее тело наполняется жизнью.
Я погружаюсь в их ощущения. Растворяюсь в них. Чувствую ее пальцы на своей коже, ее губы на своих губах, ее изгибающееся тело, – мучительное наслаждение, которое я не в силах с ней разделить.
Я не могу отвести от них взгляд.
Когда все кончилось, я вдруг понимаю, что просто сижу на стуле у стола в другом конце комнаты. А они лежат на кровати, прижавшись друг к другу. Он заботливо обнимает ее, она гладит его по плечу – все как в самом начале. Когда не было никаких проблем.
Робби начинает откатываться в сторону, чтобы взять какую-то вещь.
– Куда это ты собрался? – с улыбкой спрашивает она, и он быстро оглядывается.
– Подожди, увидишь. – Он встает с кровати, роется в своем спорране[59] и что-то оттуда достает.
Вернувшись в кровать, он вручает ей пакетик мармеладок.
Он купил его в магазинчике на Королевской Миле, во время фотосессии.
Ее лицо озаряет радость.
– О, это же мармеладки! – восклицает она, восторженно улыбаясь.
И я вдруг понимаю, что этот маленький жест делает ее бесконечно счастливой.
Это всегда было так просто.
Он прижимает ее к груди, и они начинают целоваться – нежно и чувственно, чтобы очарование длилось как можно дольше. Лунный свет скользит по их телам. И я осознаю, что это самый прекрасный момент в моей жизни: просто лежать в темноте, прижавшись друг к другу. Как бы я хотел возвращаться к нему снова и снова.
И я готов сделать все, чтобы улыбка на ее лице никогда не гасла.
Чтобы этот момент длился вечно.
Тридцать шесть
Шум. Свет фар. Машина. Грузовик.
О боже! Он несется прямо на нас. Он совсем близко.
Я пытаюсь пошевелиться, надавить на педаль, закричать – сделать хоть что-нибудь. Но я по-прежнему обездвижен.
В воздухе парят частички пыли.
Дженн все так же смотрит вперед.
Времени почти не осталось.
Тридцать семь
Ее спальня в съемной квартире. Он лежит на кровати, смотрит в телефон. На нем красная кофта – такая же, как на мне сейчас. И кроссовки New Balance – как у меня.
Черт, черт, черт. Это наше последнее утро.
Все слишком быстро.
Время летит незаметно.
И грузовик уже почти добрался до нас.
Но я все-таки смогу нас спасти, если она вовремя очнется. Если я просто выверну руль вправо, чтобы уйти от грузовика.
А вдруг он заденет машину с ее стороны?
Вариантов нет. Это единственный выход.
Нужно найти ее. Поговорить с ней. Но где она?
Мы приехали сюда на следующий день. Ей надо было переодеться перед работой – первая смена начиналась в 11:00.
Робби встает с кровати, идет в коридор, я за ним.
– Дженн! – кричит он. – Я за кофе!
Звук льющейся воды.
– Хорошо, – доносится ее приглушенный голос откуда-то из глубины квартиры.
Она в душе.
Как только за ним закрывается дверь, я мчусь из спальни к ванной, и чем ближе подхожу, тем громче шум воды. Я вхожу. Внутри клубы пара. Я с трудом различаю ее силуэт за запотевшей шторкой.
– Дженн, – говорю я.
Она смеется:
– Ты, кажется, собирался сходить за кофе? Имей в виду, у меня нет времени на секс в душе.
Сердце обливается кровью.
Возьми себя в руки.
Ради нее.
Но я не могу. Просто не могу.
– Дженн, – продолжаю я, – ты только не отодвигай шторку.
– Да? Это почему же? – В голосе слышится улыбка. – Ты что, опять голый? Дай мне хоть помыться.
Она думает, я дурачусь. Но сейчас, впервые в жизни, мне нужно, чтобы она восприняла меня всерьез.
– Дженн, выслушай меня, ладно?
Я слышу, как она открывает флакон с шампунем, с хлюпаньем выливает немного на ладонь.
– Я вся внимание, – отвечает она. – Валяй.
Я глубоко вдыхаю.
– В тот вечер, у памятника, ты хотела мне что-то сказать, – говорю я, пытаясь выдохнуть. – Пожалуйста, скажи это сейчас. Я пока не могу все объяснить, просто поверь: это очень важно.
Сердце бешено колотится. Слышен звук льющейся воды. Я уже представляю, как она открывает мне свою тайну, мир вокруг нас переворачивается и исчезает, появляется машина – на этот раз в реальном времени, – и мы вместе уносимся прочь.
Просто скажи.
– О каком памятнике ты говоришь? – спрашивает она.
Я в ступоре.