Когда они наконец отрываются друг от друга и поворачиваются к Марти, он так внимательно на них смотрит, будто пытается понять, в чем тут дело.
Или понять меня?
Но секунду спустя из битком набитой кухни раздаются новые голоса, и Робби с Марти спешат туда, хохоча во все горло. Момент упущен.
Она делает глоток вина и улыбается, думая о том, как же ей нравится громкий, яркий мир Робби, полный вечеринок, путешествий и веселья.
Этот мир так далек от нее.
Иногда она задается вопросом, почему он вообще с ней.
Вдруг это просто очередная интрижка?
От этой мысли у нее внезапно кружится голова, и она стремительно шагает к раковине на кухне, кивая по пути новым знакомым. Достав из сушилки чистый стакан, она наливает воды и залпом выпивает. Ни с одним парнем у нее не было ничего подобного. Вся жизнь как будто перевернулась с ног на голову, и теперь непонятно, что к чему.
Сзади нее какой-то шорох, и вокруг ее талии снова обвиваются знакомые руки. Взглянув на отражение в окне, она видит Робби, уголки его губ приподняты. И она снова тает у него на груди.
– Смотри, – шепчет он и показывает вперед через ее плечо.
В кухонное окно летит вихрь снежинок, потом еще один. Она поворачивается к Робби, и он берет ее за руку.
– Идем, – говорит он и уводит ее из переполненной кухни в прокуренный коридор. Схватив ключи со столика в прихожей, он открывает дверь, они выходят на холодную лестничную клетку и спускаются на два пролета вниз, на первый этаж.
Вставив ржавый ключ в скважину обшарпанной двери, Робби толкает ее, и ледяной воздух тут же пробирает Дженн до костей. Вместо привычной зеленой лужайки она видит восхитительное сверкающее снежное одеяло. Его края окаймляет листва, словно присыпанная сахарной пудрой. На улице очень темно, но окна в квартирах вокруг горят, как свечи.
Дженн выдыхает, и пар изо рта рассеивается в ночном воздухе.
Как давно идет снег? Ее ноги проваливаются в сугробы, оставляя едва заметные следы. Дойдя до середины лужайки, она поднимает голову и смотрит в величественную пустоту неба. Сверху снова сыплются миллионы крохотных пушинок, словно там, наверху, кто-то разорвал наволочки.
– Кажется, еще никогда в декабре не выпадало столько снега.
– Точно, – отзывается Робби. – Но, помнится, я уже видел такое, когда был еще ребенком. Хотя, может, мне просто показалось…
Опустив взгляд, она понимает, что все это время он за ней наблюдал, и в его глазах столько нежности! Мир вокруг приглушенно-белый, и она мысленно возвращается к зимам из собственного детства: синие пластиковые санки, ухабистые белые склоны, папа в серой шапке. На мгновение все это предстает перед ней удивительно реалистично.
– Нет, тебе не показалось, – говорит она наконец.
Одинокая снежинка опускается на ее ресницы, и она моргает, чтобы избавиться от холодной тяжести. Ее окружают сотни и тысячи снежинок, с каждой секундой их становится все больше, и внезапно Робби оказывается прямо перед ней.
– Сегодня я хотел обсудить с тобой кое-что, – говорит он.
– И что же? – Она бросает на него быстрый взгляд. Сердце заколотилось в груди.
Наверное, это оно. Наверное, он передумал.
Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Ну, в общем… – Он набирает воздуха. – Я просто хотел поговорить о том, можем ли мы быть парой.
Он произносит слово «пара» так, будто это самая забавная вещь на свете, какая-то глупость. Но в его глазах отражаются неподдельная искренность и волнение.
Внезапно до нее доходит смысл его слов, и она улыбается.
Он чувствует то же, что и она.
– Я думаю, вполне можем, – говорит она и нежно его целует.
Когда они наконец отрываются друг от друга, Робби наклоняется и голыми руками зачерпывает горсть снега. Он принимается лепить шарик, и его глаза сверкают озорством.
– А ведь твоя вечеринка сейчас проходит без тебя, – говорит она.
Робби пожимает плечами:
– И что?
Он отступает от нее на шаг, и она начинает пятиться, видя уже готовый снежок в его руках.
– Не смей! – кричит она со смехом, грозя ему пальцем.
Пробегая через пятно света, льющегося из его кухонного окна, она испытывает странное ощущение, что за ними наблюдают. Она резко поднимает голову, но в запотевшем окне никого не видно. Остается только ощущение.
Чувство, что они не одни.
Две недели спустя
Передо мной ряд узких серых шкафчиков. Под ногами зеленый виниловый пол. Посередине скамейка. Окон нет, но по верху пробковой доски с приколотыми записками развешана синяя мишура. Это место мне незнакомо. Мое сердце бешено колотится. Я не могу сориентироваться. Это слишком жестоко – меня как будто перебрасывают из одного места и времени в другое без всякого предупреждения. И я понятия не имею, где окажусь в следующий раз.
В прошлый раз я, по крайней мере, попал в свою квартиру. Я помню эту вечеринку рождественских свитеров, которую устроил пять лет назад.
Очередное непонятное воспроизведение событий из моего прошлого.
Но тот момент, когда мы вдвоем стояли в снегу и я предложил ей стать моей девушкой, я совсем забыл. Как же я боялся, что она мне откажет. Да, я понимал, насколько мы разные и как она выделялась из моей идиотской компании. Но что-то в ней заставляло мое сердце биться чаще. Она отличалась от всех девушек, с которыми я встречался раньше, с их вычурными нарядами и пустой болтовней. Дженн была умной и доброй, и только благодаря ей я захотел стать лучше. Быть лучше.
Из-за нее я по вечерам спешил домой, вместо того чтобы тусить до утра. Я приглашал ее на бранч, и мы без конца спорили об идеальном завтраке (для нее это был сэндвич с беконом, для меня – сытный английский завтрак), а потом забегали к моим родителям на чашечку пресловутого чая. Только благодаря ей я стал задумываться о будущем, потому что впервые в моей жизни кто-то по-настоящему поверил в это самое будущее.
Поверил в меня.
Откуда-то доносится грохотание. Так. Мне надо срочно понять, где я нахожусь. Осматриваюсь, пытаюсь найти хоть что-то знакомое.
Запах.
Воздух пропитан запахом антисептика, мыла и чего-то еще, что я никак не могу определить. Что-то неприятное. Точно! Это больница. Я никогда не любил больницы. Я попадал туда только пару раз, в юности, когда получал травмы из-за пьяной болтовни после паба. Однажды, когда я сбрил щетину, Дженн заметила шрам у меня на подбородке. Помню, мы лежали в постели, она провела пальцем по кривой линии шрама и сказала: «Как будто ты всегда улыбаешься…»
Шаги за спиной. Я резко оборачиваюсь и вижу, как она входит в комнату в голубом медицинском костюме. Мое сердце подпрыгивает. Значит, мы в больнице Дженн, в Эдинбурге.
Подойдя к шкафчику, она набирает код, и дверца открывается с металлическим стуком. Грациозным движением она сбрасывает с себя мешковатую блузу и бросает ее в ближайший контейнер. На ней остается обтягивающая серая футболка. Какая же она худенькая! Сквозь тонкую ткань проступают лопатки. Она снимает брюки, а затем черные легинсы. Видя ее здесь, в обычной рабочей обстановке, я немного успокаиваюсь.
Где-то глубоко внутри я наконец понимаю, что каждый раз вижу какие-то события из ее прошлого. Не моего.
Я путешествую во времени?
Не будь идиотом, Робби.
Меня не оставляют мысли о грузовике, – он был слишком близко. И слишком реален. А потом… пустота. И вот ее прошлое перед моими глазами.
Что все это значит?
Мне больно.
Я оборачиваюсь и вижу девушку невысокого роста, с красивыми, широко расставленными глазами и волосами песочного цвета, собранными в хвост. Это Хилари.
Вчера я был на ее свадьбе.
Я имею в виду – в реальном мире.
– Привет, – улыбается ей Дженн и берет сумку и синее пальто из шкафчика. – Ты закончила?
– Наконец-то, – отвечает Хилари, плюхается на скамейку и смотрит на Дженн. – Это был тот еще денек, а я ведь должна была уйти час назад. Ну ладно, теперь мы свободны и можем насладиться Рождеством, да? – Она снимает брюки. – Пора уже напиться как следует!
В этом вся Хилс. По крайней мере, такой она была раньше.
– Точно! Мы это заслужили. – Дженн снимает с головы повязку, которая держит волосы.
Она надевает куртку, закидывает за плечи рюкзак, достает велосипедный шлем и запирает шкафчик. Дженн уже собирается уходить, но Хилари ловит ее взгляд:
– Слушай, Дженн, я хотела кое-что спросить…
Дженн смотрит на нее, держась за дверную ручку.
– Ты уже получила ответы из больниц в Сиднее?
Дженн открывает рот, чтобы ответить, но затем снова закрывает. Наконец произносит:
– Да… На самом деле из обеих прислали приглашения.
– Да ты что? Это так здорово! Когда ты едешь?
Секунду помолчав, Дженн отвечает:
– Ну… Я, наверное, не поеду.
– Что?! Ты серьезно? – в ужасе восклицает Хилари. – Но ты же так хотела! Ты ведь мечтала об Австралии!
Я ничего не понимаю. Она никогда мне об этом не рассказывала. Даже не упоминала ни разу, что хочет работать за границей.
Дженн улыбается, стоя у открытой двери.
– Мечты меняются, – отвечает она и с загадочным видом переступает порог. – С Рождеством, Хилари.
Хилари ерзает на скамейке:
– Ты с кем-то встречаешься? Я так и знала! Это тот самый парень из паба? Ну, давай рассказывай!
Но Дженн, фыркнув, выходит за дверь. Я проскальзываю следом за ней.
На улице кромешная тьма и жуткий холод, особенно сильно ощущаемый после тепла в больнице. Я весь продрог в своей кофте. Удивительно, что я вообще чувствую холод. Все это ужасно реалистично. Именно так, как и было бы на самом деле.
Дорожка посыпана гравием. Я помню, что снег в том году выпал и сразу растаял, оставив на Рождество только ледяные коричневые холмики по всему городу. Снег в Эдинбурге никогда не лежит долго. Все это сейчас кажется таким далеким. Я шагаю за Дженн к велопарковке, чувствуя себя преследователем и защитником одновременно.