Однако мой руководитель был доволен. После окончания тракта Илья подошел ко мне, потирая руки.
– Гуд, гуд, вери гуд, – твердил он. – Еще несколько штрихов, и подпишем с тобой контракт.
– Какие штрихи? – опасливо спросила я. Что на этот раз – заставят уменьшить нос? Предложат поменять пол?
– Твой провинциальный говорок. Сегодня же пойдешь к преподавателю по речи.
Вот теперь я по-настоящему оскорбилась.
– Позвольте, но я не первый день работаю с текстом, я восемь лет начитывала свои репортажи, два года занималась с репетитором – бывшим диктором Ленинградского телевидения…
– Вот в этом-то и проблема. У тебя типично питерский выговор. Наш Серафим Борисович это исправит.
Единственным светлым лучиком в окутавшей меня тьме был тот факт, что надоевший чемодан с инструментами у меня забрали. Слишком большая ценность, на полном серьезе сказал Илья, бережно принимая поклажу и отдавая мне обратно мою расписку, которую я тут же порвала в клочки.
Но теперь тяжким грузом на душу легли уроки речи.
Сам Серафим Борисович мне понравился. Невысокий пожилой дяденька в очках, бывший декан одного из факультетов ГИТИС'а, кладезь различных закулисных историй, а также сплетен о бездарных депутатах Госдумы, которых он учил ораторскому мастерству. Мы сидели с ним в его кабинете на третьем этаже "Останкино".
Неприятным сюрпризом стало то, что Илья оказался прав. Серафим Борисович быстро доказал, что у меня действительно был акцент.
– Посудите сами, уважаемая Александра Викторовна, – преподаватель ни в какую не желал называть меня Алексой. Дикция у него была удивительная. Каждый звук на своем месте. – Сразу видно, что вы приезжая. Произнесите, будьте любезны, это слово!
– Какое? Приезжая?
– Вот! – торжествующе воскликнул Серафим Борисович. – Вы слышали, как вы это сказали? Твёрдо! При-е-з-жая. А надо как?
– Как? – недоумевающе спросила я.
– При-е-ж'ж'ая, понимаете? Мягко, смягчая сочетание "з" и "ж"! Это должен быть единый мягкий "ж"!
– Вообще-то я восемь лет произносила это слово без смягчения…
– Вот опять! – прервал меня Серафим Иванович, доставая из ящика стола толстенный зеленый фолиант с золотыми буквами "ГИТИС" на нем. – Вы сказали "восем", Александра Викторовна, а не "восемь". Снова слишком твёрдо! – Он полистал книгу. – Берите листок, ручку, записывайте домашнее задание. Выучить произношение слов "визжать" и "брюзжать", – он произнес это с двойным мягким "ж": "виж'ж'ать" и "брюж'ж'ать". К этому моменту мне уже самой хотелось визжать и брюзжать от досады, причем с твердыми как орех согласными.
– Знаете песню "В Петербурге сегодня дожди?" – спросил он меня, на секунду отвлекаясь от своей книжки. Меня удивил его неожиданный интерес к моим музыкальным пристрастиям, однако я кивнула. Песню эту я, разумеется, знала, хоть и не слишком любила подобную музыку.
– Обратите внимание, Александра Викторовна, что Алла Борисовна Пугачёва спела ее в типично московском стиле, – он довольно мелодично напел отрывок: – "Ты звонков моих больше не жди // В Петербурге сегодня дож'ж'и". Чувствуете? Даже рифма у нее не получилась из-за классического столичного смягчения слова "дожди"! Вот на это вам и нужно ориентироваться.
– Понятно, – пробормотала я.
– Также сделаете дома упражнения для дикции "Чистим зубы", "Маляр", "Прилипала", "Коврик", "Болтушка", "Лошадка" и "Экскаватор", показываю! – он начал выделывать языком какие-то невообразимые движения и издавать несусветные звуки. Рот у него ходил ходуном. – Будьте любезны повторить, уважаемая Александра Викторовна!
Боже, вот уж не думала, что в двадцать семь лет мне придется вести себя как в детском саду! Было очень неловко на глазах у пожилого, солидного человека широко открывать рот, шевелить языком (со стыдом чувствуя, что язык у меня неповоротливый, вроде лопаты), мычать и щелкать.
– У вас довольно вялый речевой аппарат, – подвел итог Серафим Борисович, вдоволь насмотревшись на мою артикуляцию. – Записывайте: потренировать дома фонационное дыхание. А сейчас мы будем ставить опору.
В течение получаса мы делали своеобразную зарядку. Суть гимнастики заключалось в том, что надо было медленно произносить "Буря мглою небо кроет", держа руки то на ребрах, то на нижних брюшных мышцах, сгибаясь и разгибаясь, чтобы почувствовать, как звук исходит буквально из глубин тела и резонирует где-то глубоко в голове.
После занятий я чувствовала себя вымотанной, как после тяжелого марафона. Мне стало жутко стыдно перед Васей. Я же все время так снисходительно-презрительно исправляла ошибки в его речи! Смеялась над ним, критиковала его за необразованность, чувствовала свое превосходство. А оказалось, что я сама ничем не лучше. Столичные профессионалы быстро поставили меня, грамотейку, на место.
– Что нельзя приготовить, не разбив яиц?
– Э-э-э, яичницу?
– Неправильно! "Яишницу"!
***
#скажимосквенет
Несколько дней прошли словно в анабиозе. Мозг мой будто впал в кому, защищаясь от потока новых впечатлений. Я послушно ходила к репетитору, выполняла его домашние задания, радуясь, что в номере отеля никто не видит эти ужимки и не слышит эти блеяния; потихоньку осваивалась в студии, привыкала к плохим инструментам; обедала в "Останкино", ужинала в отеле; созванивалась с папой, рассказывая о своих успехах. По требованию Элеоноры я даже записалась на конец декабря в клинику пластической хирургии. В общем, вела насыщенную деловую жизнь.
Но внутри у меня всё онемело. Иногда мне казалось, что я всё еще нахожусь на высоте десять тысяч метров, и мой "Боинг" никак не может приземлиться. Было ощущение, что я не знаю правил, по которым тут играют. Я оказалось в какой-то другой, высшей лиге.
Марианна, слушая мои отчеты по телефону, осторожно советовала сохранять чувство собственного достоинства и помнить, что моя родина – Санкт-Петербург, культурная столица, окно в Европу, пусть даже сейчас это окно заколачивают грубыми, неотёсанными досками. Подготовка к Голому марафону, как прозвали предстоящее мероприятие журналисты, была в разгаре. Чиновники экстренно пытались привести себя в форму, записавшись в городские фитнес-клубы и перестав обедать в смольнинской столовой (ах! марципановые рогалики!). По информации Марианны, некоторые из них (чиновники, а не рогалики), не выдержав стресса, обратились к руководству страны с жалобой на Раису Романову. "Так что в паре километров от тебя, возможно, именно сейчас решают, что делать с нашей ретивой императрицей", – заключила она.
Но думать о Раисе я не могла; в мыслях постоянно маячил Вася. Я все думала, как он отреагирует, когда увидит мою программу. И подозревала, что он будет сильно разочарован. Наверное, будут вместе с Клавой-Изольдой смотреть по телику "Ремонт своими руками с Алексой Суриковой" и хохотать надо мной, обнявшись.
Тем временем, наступил понедельник. Завтра, во вторник, должен был состояться первый эфир, и я уже предвкушала удивление и зависть всех своих знакомых, когда они включат телевизор и увидят меня по федеральному каналу. А на сегодняшний вечер было намечено подписание контракта.
Мне стало как-то не по себе уже с утра. Я по привычке пошла пешком к телецентру, думая о том, что пора бы уже снять квартиру поблизости, в одной из этих "сталинок" на улице Академика Королёва. Правда, вряд ли с моей зарплатой это возможно, скорее всего, придется поселиться где-нибудь в убогих Мытищах.
Внезапно я поняла, что не могу вздохнуть. Сухой воздух, так радовавший поначалу, теперь разрезал легкие. Казалось, в грудь мне вставили острый нож и медленно его проворачивают. Хотелось прибавить влажности. Хотелось ощутить на своем лице свежий мистраль с Финского залива. Хотелось спокойного серого цвета над головой, глупая голубизна неба раздражала.
Я кое-как взяла себя в руки, вполне прилично провела тренировочный эфир; однако настроение оставалось преотвратным. Оно нисколько не улучшилось, когда сразу после тракта Элеонора отправила меня на восьмой этаж.
– Вас ждут, Алекса, переодеваться некогда, – сама она выглядела как всегда безупречно в укороченных брючках и полупрозрачной блузке.
– Но послушайте, Элеонора, я просто не могу ходить по телецентру в этом подобии купальника! – я раздраженно показала на лайкру, змеиной кожей обтянувшей мою фигуру.
– Илья сказал "немедленно", значит немедленно, – отрезала она, поправляя дорогие часы на запястье. – Вам что, не нужен контракт?
Хороший вопрос, думала я, ежась под осуждающими взглядами своих попутчиков в лифте. Чертовски хороший вопрос, думала я, заходя в хай-тек-кабинет программного директора, где собрались одетые в дорогие деловые костюмы люди, на фоне которых я чувствовала себя танцовщицей из Мулен Руж.
– Привет-привет, Алекса, проходи, садись! – приветствовал меня Илья, пока остальные мужчины сканировали глазами каждый сантиметр моего обтянутого блестящей лайкрой тела.
Я села за стеклянный стол, старательно не замечая перемигиваний участников собрания. Никого из них, кроме руководителя развлекательного вещания Алексея Орлова, еще более мрачного, чем обычно, я не знала. Представлять мне их не стали. Илья подтолкнул ко мне папку с документами и золотую ручку.
– Вот твой долгожданный контракт, Алекса, – он улыбнулся, но глаза его оставались по-прежнему жесткими. – Можешь подписывать.
Я открыла папку. Листов тридцать мелким шрифтом.
– Я бы все же хотела его сначала прочитать.
Илья пренебрежительно усмехнулся.
– Не стоит! Слишком сложно для твоей хорошенькой головки – и подмигнул с недопустимой фамильярностью.
К нему присоединился Алексей Орлов:
– Алекса, вы нас задерживаете, у нас у всех еще много дел.
Я стиснула зубы. Во мне проснулись Козерог и дочь юриста.
– Простите, но папа научил меня внимательно изучать все документы, которые мне предлагают подписать, – и углубилась в чтение.