– Они от меня не отстанут, Сема. Единственный выход – найти проклятый диск и отдать им!
– Диск? – недоверчиво переспросил Марцевич.
– Ну, не знаю… а что еще? Может, флешку или бумажные документы, какие-нибудь записи…
– Послушай, тебе надо изменить внешность!
– Как?
– Волосы перекрасить, очки темные носить, одеваться по-другому, хотя бы временно…
– А работа? А квартира? Меня в любом случае найдут…
– С работы можно уволиться, жилье снимать…
– Уволиться? На что же я жить-то буду?
– Ладно, спи! – сказал он, глядя на пятна лихорадочного румянца на ее щеках. – Я подумаю, как нам быть…
Она послушно закрыла глаза. Когда ее дыхание выровнялось и горестные складки в уголках губ разгладились, Марцевич сходил на кухню, налил себе четверть стакана водки и выпил. Ему тоже необходим отдых. Поспать бы! Но не получится… Черт! Его машина осталась в мастерской, надо съездить, забрать. Возможно, придется увезти Леру на время из города. И вообще, лучше, чтобы авто было под рукой.
Он позвонил своему механику и попросил пригнать «Шкоду» к дому.
– Ключи возьми у ребят, не помню, кому их сунул… Да, давай…
Водка ударила в голову, и Марцевич полез в холодильник в поисках еды. Обед он пропустил, пришла пора ужинать. День пролетел стремительно, за окнами уже потемнело. Жуя бутерброд, он выглянул во двор – вдоль дорожки горели синеватые фонари, отчего казалось, что все облито лунным сиянием. На самом деле погода на улице испортилась, небо затянули тучи и закрыли луну. Было слышно, как на соседнем балконе балагурят двое мужчин, раскатисто хохочут – курят, наверное, и сбрасывают пепел на белье, которое сушится этажом ниже. Обычная жизнь обычных людей: прийти после работы домой, выпить пива, поваляться на диване у телевизора, поругаться с женой и на боковую. Скука…
Марцевич думал о Лере, о своих чувствах к ней, о том, что будет завтра…
Лере снился Артур. Ее ум ни на минуту не прекращал искать выход из создавшегося положения, – даже во сне. Странно, но она понимала, что спит, что все не по-настоящему: и Артур, который ведет машину по проселочной дороге, и сама эта машина, и черный лес по сторонам, и холодный ночной воздух…
– Ты же умер, – говорит она Артуру.
Он поворачивается к ней, улыбается, качает головой:
– Ерунда… Подумаешь! Это ничего не меняет.
– Твоя жена хочет меня убить…
– Глупости.
– Куда мы едем?
– Туда, где нас никто не отыщет, – на край света… Мы там уже были. Забыла?
– Я больна, – опомнилась Лера. – Я вижу тебя в бреду…
– Жизнь и есть бред…
– Я боюсь!
– Ничего. Нормальное состояние для человека.
Он вел себя как обычно – словно был таким же живым, как и она, и выглядел как живой – без дырки от пули в голове, без костюма, в котором его похоронили. По-прежнему в джинсах, в кашемировом пуловере… Стало быть, она тоже мертва?
Лера, похолодев от жуткой мысли, взглянула на себя в зеркальце.
– Тебе идет платье из шелка…
– Я не ношу шелка!
– А в тот раз надевала…
Она вспомнила. Платье из шелка, которое он привез ей в подарок, – яркое, широкое, собранное в складки на талии. Она надевала его только однажды…
Тогда он сказал, что покажет ей свою «лесную хижину».
– Как ты могла забыть?
Ей стало неловко, словно он застал ее с другим мужчиной или поймал на лжи. К счастью, отвечать не пришлось, они приехали. Фары джипа уперлись в железные ворота, выкрашенные зеленой краской.
– Выходи, подруга, – небрежно бросил Артур, когда они оказались во дворе. – Вот он, мой приют обетованный!
Вокруг «хижины» росли сосны, старые плакучие березы и кусты боярышника. Сам домик терялся среди деревьев – неказистый, темный от времени, с ломаной крышей и маленьким деревянным крыльцом, – похожий на трухлявый гриб.
– А он не обвалится? – робко спросила Лера.
– Не бойся. Это он с виду древний. Бревна крепкие, крышу я перекрывал в прошлом году, так что входи смело, располагайся. Хозяйкой быть не предлагаю, сама понимаешь: при живой жене язык не поворачивается…
Лера опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Мог бы промолчать, хоть здесь о жене не говорить. И тут же одернула себя, не расстраивайся, это всего лишь сон. Кривое зеркало сознания…
Продавщица из магазина фототоваров не знала подобных слов: в школе едва тянула, даже родители-ученые не смогли приобщить ее к чтению. «Как в интеллигентной семье вырос ребенок с девственно-чистыми мозгами? – удивлялся Артур. – Не обижайся. Именно такой ты мне нравишься: наивное и непосредственное дитя Эроса! Ум безнадежно испортил бы тебя. Пример тому – моя дражайшая супруга. Женщине достаточно быть красивой. Интеллект – печать дьявола на ее ангельском облике. Если дама и умна, и хороша собой – это уже совсем другое существо, опасное и непредсказуемое…»
Впрочем, иногда сознание Леры вдруг начинало жить отдельной жизнью, постигая вещи, недоступные ее ограниченному рассудку. Особенно во сне. Как будто разбивалась невидимая скорлупа, выпуская мысли на волю…
Внутри «лесная хижина» представляла собой запущенное жилище отшельника: голые деревянные стены; закопченный очаг, сложенный из природных камней; грубая мебель, керосиновые лампы и толстые свечи в железных подсвечниках. Пыль, всюду толстый слой пыли. Лере стало не по себе…
– Я не собираюсь тебя убивать, – рассмеялся Артур. – Успокойся. Ты дрожишь как осиновый лист…
Она заметила разлитую на его коже желтоватую бледность и сообразила, что имеет дело с покойником. Эта мысль не придала ей бодрости.
– Отпусти меня… – прошептала она. – Я не хочу умирать…
– Это уж как карта ляжет…
Лера попятилась, наткнулась на тяжелый сундук и чудом удержалась на ногах.
– Осторожнее, – хохотнул Артур. – Мне терять нечего, а вот тебе…
Его ледяная рука легла ей на плечо, дыхание обдало могильным холодом. Она закричала, дернулась и… проснулась. Ее тело бил озноб. Из кухни прибежал Марцевич, принес чай и мед, подал чашку.
Она вяло покачала головой:
– Не надо, само пройдет…
Семен стоял у постели, ожидая, пока стихнет приступ.
– Я знаю, где он мог спрятать… – хрипло вымолвила Лера.
– Что, диск?
– Неважно… В «лесной хижине».
Глава 21
Матвей зевал, а у Астры сна – ни в одном глазу. Ночью пустился дождь, и его мерный стук погружал в дрему. Несколько чашек кофе, которые выпил Карелин, подействовали вопреки правилу.
– Прекрати клевать носом! – рассердилась она.
– Я засыпаю…
– Пока не прочитаешь дневник, никакого «засыпаю»!
Она не шутила.
– Может, завтра? На свежую голову?
Астра чуть ли не силой усадила его за компьютер.
– Читай!
Ему ничего не оставалось, как сделать вид, что он читает. Сидеть у экрана, когда веки сами собой опускаются, было пыткой – хоть спички вставляй. Глаза невольно заскользили по строчкам…
По мере того, как Матвей углублялся в повествование, его сонливость рассеивалась…
Как многие люди, я в очередной раз решил начать новую жизнь. После развода. Сжигая мосты в прошлое, я сдуру спалил все свои юношеские тетради, которые хранили отголоски моих странных фантазий и мечты о славе. Больше всего страниц я посвятил мукам творчества и любовным страданиям. Я мнил себя этаким молодым Буниным, влюбленным в каждую травинку, каждый малиновый закат и каждую милую девушку, соизволившую бросить на меня игривый взор. Я мнил, что открою читателям загадку великой русской души…
Я начал вести дневник в пятнадцать лет, как только в моей голове засела идея стать писателем. На крайний случай – журналистом. Я представлял себе поездки по всему миру, встречи с интересными людьми, задушевные беседы и эксклюзивные интервью, опубликованные в самых популярных изданиях. О гонорарах я тогда не думал. Воспитывая меня, бабушка – интеллигентка до мозга костей – внушила мне стойкое отвращение к меркантильности, корыстолюбию и деньгам. На этой почве взросли и буйно заколосились мои первые разногласия с отцом. Мы пускались в философские споры, доходя до взаимных обид. Я считал отца черствым, расчетливым прагматиком, а он меня – невежественным сентиментальным юнцом. И оттого наши словесные баталии становились ожесточеннее.
Когда я окончил школу и передо мной встал выбор, куда поступать: отец настаивал на финансовом факультете, а я бредил журналистикой. Надо отдать ему должное, он позволил мне попробовать. После позорного провала в МГУ мне не оставалось ничего, кроме перспективы отправиться в армию. Он нарочно не вмешивался и наотрез отказался задействовать свои связи, чтобы помочь мне «откосить». Здоровье у меня было отменное, и я попал в пограничные войска, где добросовестно исполнил долг перед Родиной. После чего мои тело и дух закалились, а сентиментальность вкупе с графоманией приказали долго жить.
Моя мама, напуганная дедовщиной и «горячими точками», плакала, глотала лекарства и слала мне слезные письма и посылки. Но черт оказался не так страшен, как его малюют, я благополучно отслужил и вернулся в Москву. Отец увлек меня банковским делом. Его предложение поработать охранником в одном из отделений усыпило мою бдительность. Я был ироничен, эрудирован, физически крепок, хорош собой, имел успех у девушек и нуждался в собственных деньгах. Я ценил независимость. Снова садиться за парту казалось мне унизительным.
Очень скоро я проникся атмосферой финансовых операций, кредитов и таинства накопления капиталов. Шелест купюр перестал казаться мне чем-то неприличным, а проблему образования разрешило заочное обучение.
– Я знал, что ты образумишься, – посмеивался отец. – И станешь отличным менеджером. Весь в меня!
Нам удалось осуществить несколько собственных проектов – он был доволен, а я ощутил вкус к финансовым сделкам.
– В нашем промысле главное – не терять головы, – говаривал он.
Отец уверенно называл банковский бизнес «нашим», и я больше не возражал.