— Господи, и куда ж мы с тобой лезем-то, — вырвалось у Ольги. — Что нам больше всех надо?..
— Да не одним нам, — возразила Варвара. — У Кати Конченко дитя малое, а все одно собирается.
— Какая Катя? Та, что недавно Пащенкой была?
— Она. Сказала: пять братьев воюют да муж… Кто знает, может, своих кого найду. Мало ли мужиков с нашего села да с округи воюют. А коли не местные, все равно живой живому пособлять обязан.
— Не срами меня, Варя, — махнула рукой Ольга. — У самой сердце плачет.
В тот день, 20 сентября, как и в предыдущий, люди в поле не выходили. Какая уж тут работа, когда кругом пальба. Залетел шальной снаряд на улицу, и два дома, как корова языком, огнем слизнуло. Жители в погреба попрятались — надежнее места в деревне не найти…
Не успели девчата отойти от села на полкилометра, как сзади заурчали моторы. Оглянулись и обмерли. Катят по дороге мотоциклы с колясками. На каждом по два немца в касках кричат, хохочут. Рукава засучили, словно на живодерню собрались. И пулемет спереди торчит. Еле успели в кювет сигануть, благо болото тут вплотную к дороге подходит, и осока растет чуть не в человеческий рост.
Моторы давно затихли вдали, а напуганные девчата все еще не решались выйти из укрытия. А когда выбрались на дорогу, увидели Ульяну Хобту и Ганну Лукаш. В селе жили две Ганны, и обе, хоть и не родственницы, носили одну фамилию. Поэтому ту, что сейчас отправилась со всеми в поле, а она была посолиднее, девчата называли Ганной Семеновной.
— Добре, что встретились, — обрадовалась Ульяна, обнимая Варвару. — Гуртом сподручнее… А нас Лаврентий Гаврилович послал. Ступайте, говорит, девчата, к раненым на подмогу.
— Горуновичиха тоже с ним по хатам бегает, сандружину скликает, — добавила Ганна. Она испытывала к фельдшерице особую благодарность и искреннюю привязанность за постоянную медицинскую помощь ее детям.
Ганна Семеновна была старше своих подружек, давно вышла замуж. Невысокая, круглолицая, плотная, она славилась сильным характером и даже ходила как-то размашисто, по-мужски, а голос был зычный, грубоватый.
— Тебя-то куда понесло? — упрекнула Ольга.
— С мамой моей сговорилась, что ли? — всплеснула руками Ганна. — Она тоже за подол хватала.
— Трое деток… А коли с тобою что случится? Не по ягоды идем, Ганна Семеновна.
— Не нагоняй страху, — сердито отрезала Лукаш. — Пошли быстрее.
Хутор Артемовка состоял из двух десятков хатенок, образовавших единственную улицу. Дворы задами выходили в поле, слева упиравшееся в железнодорожное полотно. Тут пролегала ветка Киев — Харьков.
Перед глазами девчат открылась жуткая картина. Впереди, насколько хватало глаз, дымясь, лежала перепаханная снарядами земля. Вывороченная наизнанку, она почернела, разверзлась воронками. И на той земле валялись солдаты в самых нелепых позах, трупы лошадей, покореженные орудия, полуобгоревшие машины, мотоциклы, разбитые повозки, сожженные танки и бронетранспортеры…
Пораженные, стояли на краю поля девчата. Тут и бывалые люди растерялись бы, не сразу сообразив, с чего начать. А они, молодые, красивые, жизнерадостные, впервые вплотную столкнулись с тем чудовищным, беспощадным, что зовется войной.
Из-за кустов вдруг донесся стон; в другой стороне послышался высокий протяжный голос. Варвара и Ольга бросились на зов и увидели красноармейца с вывернутыми под неестественным углом ногами. Глаза его были закрыты, губы закушены до крови.
— Ой лышенько, что делать? — запричитала Ольга. — Его с места тронуть нельзя…
— Шины давай, — решилась наконец действовать Варвара. — Я помню, как надо те шины накладывать. А сверху забинтуем. У тебя в сумке йод есть?
— Трохи осталось, что Горуновичиха давала…
Ульяна с Ганной, прижимаясь друг к другу, пошли наугад в другую сторону и тоже обнаружили раненого. Красноармеец полулежал в воронке. Нижняя часть лица — сплошная рана, едва затянутая бурой коркой запекшейся крови. Зрелище было настолько ужасающим, что девчата в испуге отпрянули. Первой пришла в себя Ганна.
— Для чего пришли? В гляделки играть? — прикрикнула она. — Перевязывать будем.
— Мамоньки, сколько ж тут бинтов потребно, — прошептала Ульяна. Она никак не могла унять дрожь.
— И то правда. У Горуновичихи всех медикаментов — на десяток человек. Ты вот что, Улька, пойди пошукай, — распорядилась более решительная Ганна. — Бачишь машину с червовым крестом? В ней погляди.
То и дело поминаемая девчатами Горунович была в этот момент тоже на подходе к Артемовне. С ней шли четыре сан-дружинницы и Билык.
Директор школы и фельдшерица были не просто знакомы. Горунович, вдовствующая несколько лет, вышла замуж за учителя Ивана Степановича Гладуна, давнего приятеля директора. Поженились они по любви, но, поскольку были не венчаны, на селе о них говорили: сошлись. Билык часто бывал у них в доме. А жила фельдшерица с мужем и сыном в той же избе, где размещался медпункт. Хата была казенной, данной ей сельсоветом. Принадлежала она прежде Ефрему Комащенко, мужику не слишком зажиточному, но, как говорили в Кулакове, справному и потому, очевидно, попавшему в лихие годы под раскулачивание. Дом был просторный, в несколько комнат, однако пол земляной, крыша соломенная.
Повидав на своем веку много горя и страданий, Горунович тем не менее в свои тридцать семь лет не огрубела, остро переживала чужую беду и по-бабьи жалела людей. Только профессиональная выдержка, выработанная годами и жизненным опытом, заставляла ее быть сдержанной, что нередко воспринималось окружающими как черствость.
Когда Билык в полдень пришел в медпункт, Евдокия Степановна уже готовилась к выходу. Она собрала бинты, разрезала на полосы всю имеющуюся в наличии марлю, комплектовала походные аптечки.
— Яс вами пойду, — сказал Билык.
— Пока повременим, Лаврентий Гаврилович, — отозвалась Горунович. — Там еще стреляют. Девчата побоятся.
— А санитарки на фронте? Они из другого теста сделаны?
— Так они ж на передовой…
— И у нас теперь самая что ни на есть передовая, — сухо сказал он. — Враг пришел к нам в дом… Собирайте народ. Уверен, никто не откажется.
И Горунович, отбросив сомнения, побежала по хатам. Билык как в воду глядел: девчата, ее сандружинницы, откликнулись немедленно. Софья Батюк, степенная властная чернобровая красавица, знавшая себе цену, строго сказала:
— За мной не заржавеет. Я враз. Остальных скликайте, Степановна.
А тезка ее Софья Дворник, пообещав прибыть к месту сбора через час, добавила, озорно сверкнув глазами:
— Когда будем молодых хлопчиков бинтовать, так мне чтоб самого гарного отдали…
Она была веселой, жизнерадостной, бойкой на язык толстушкой. На зависть подружкам носила красивые подаренные матерью позолоченные сережки. Та за последний год, получив в звене высокий урожай свеклы, хорошо заработала. Вот и решила порадовать любимую дочку. Будучи на совещании в области, купила ей сережки, каких в селе не было ни у кого.
Услышав слова Софьи Дворник, строгая Лида Пащенко, тряхнув пышными белокурыми волосами, гневно прикрикнула:
— Голодной куме хлеб на уме. Про что думаешь? Нашла время шуры-муры заводить!
— Смех делу не помеха, — обиделась Софья.
— Хватит браниться, девчата, — остановила их Горунович. — Разбирайте поскорее медикаменты и перевязочные средства. Там нас, может, ждут не дождутся, а вы по-пустому сцепились. Приспело время мою науку на практике применить…
Уже за околицей сандружинниц нагнала Ирина Расич. Соседи звали ее Расичкой, добавляя при этом: «Та, что в куркульской хате живет…» Маленького росточка, тонкая, она
смотрелась подростком, хотя на самом деле была значительно старше многих своих подруг. Ирина давно вышла замуж, успела родить и похоронить ребенка. Муж ее был единственным в Кучакове сапожником, ценнейшим для села специалистом. У него шили выходную обувь для деревенских праздников, а в таких случаях даже прижимистые мужики не скупятся; о бабах и говорить нечего. Сапожник был человек состоятельный, построил возле сельмага в самом центре села просторную хату, которую сразу окрестили куркульской, и привел сюда молодую жену. Только недолгим было их счастье. Уже в июне Расича призвали в армию… Ирина одна из первых в Кучакове получила похоронку.
На окраине Артемовки вновь прибывшие встретили Варвару Соляник.
— Ой девоньки, что творится, — заголосила она. — Раненые по всему полю раскиданы. Иные так ослабли, что голоса не подают…
Варвару окружили, начали тормошить, расспрашивать, но Горунович решительно вмешалась.
— Кончайте болтать! — сказала властно. — Раскудахтались. Тут не посиделки. Раненых ищите под каждым кустом, за каждой кочкой. Укладывайте на шинели и волоком… Сейчас укажу, куда сносить.
Фельдшерицу окликнула Ульяна Хобта:
— Тут один дюже тяжелый, Евдокия Степановна. Боимся подступиться…
При виде красноармейца с ранением в челюсть Горунович стало не по себе. С таким она прежде не встречалась. Однако виду не подала. Если заметят, что фельдшер дрогнула, что спрашивать с девчат? Привычно раскрыв санитарную сумку, она начала обрабатывать рану.
— Слышь, Степановна? На том конце поля наши хлопцы, пленные солдаты, убитых собирают…
— Сама видела? — всполошилась Горунович.
— Сама… Хлопчики все оборванные, смотреть страшно! Одних к силосной яме тянут. Там, видать, мертвых складывают; остальных волокут в колхозный сарай…
— И сколько их там, пленных наших?
— Небогато, десятка два. А возле них — немцы с автоматами. Подгоняют, в спины дулом тычут да ругаются…
Горунович задумалась. Ярко-синие глаза ее потускнели. На душе стало тревожно. По всему видно, фашисты распорядились очистить поле от раненых и убитых. В первую очередь выносят, конечно, своих… Но кто знает, как они отнесутся к тому, что на помощь красноармейцам пришли сельчане. Их никто не звал, и это может немцам не понравиться. Вдруг явятся сюда… Она боялась даже подумать о том, что может случиться. Девчата ведь пошли по ее да еще Лаврентия Гавриловича зову…