— За деревней раненых полно. Живые… Еще живые. Погибнут люди! — отрывисто заговорил Крутских, ибо это был он.
Когда взрывная волна отшвырнула его на болото, младший лейтенант потерял сознание. Сколько продолжалось забытье, он не помнил, очнулся в темноте. Сквозь прорехи в облаках выглядывали звезды… Он попытался приподняться и застонал от боли. Затылок разламывало, плечи одеревенели, спина, словно чугунная, не гнулась. Перед глазами все плыло, к горлу подкатывала тошнота.
Собравшись с силами, Крутских с немалым трудом выполз на пустынную дорогу. Пошатываясь, встал. Звезды то тускнели и расплывались, то становились радужно крупными, яркими. Он сделал шаг, другой, покачиваясь от слабости. Колени не слушались, подгибались. Хотелось лечь и снова забыться, но он пересилил себя. Пошел медленно, осторожно. Неожиданно споткнулся и упал на лежащего поперек дороги человека. Ощупал: руки стали липкими от крови. Приложил ухо к груди — сердце стучит… Сделав невероятное усилие, младший лейтенант поднялся и тут же услышал чей-то стон, чей-то вскрик…
«Сколько их? — с отчаянием подумал Крутских. — Может, и мои солдаты здесь? Помочь, немедленно помочь! Нужно найти людей, сам не управлюсь. Должны же быть поблизости жители?»
На хуторе стояла глухая тишина. Никаких признаков жизни. Даже лая собак не слышно. Крутских толкнулся в ближайшую хату пусто, в соседнюю — никого. Пошатываясь, вышел за околицу и медленно побрел по дороге. Им владело сейчас единственное желание — встретить хоть кого-нибудь. Не могли же все попрятаться, уйти, погибнуть!
Свет мелькнул внезапно — впереди, у самой земли. Даже не сразу поверилось в удачу. Может, галлюцинация? Он закрыл глаза, открыл — огонек продолжал гореть, манил, притягивал к себе, и Крутских, отбросив осторожность, пошел на мерцающую в ночи точку, все убыстряя шаг. Последние метры он почти бежал, с трудом удерживая равновесие, пока не наткнулся на изгородь. Перед ним оказалась хата с высокой крутой крышей. Крайнее оконце ее было освещено…
Пока Крутских ел, жадно глотая поданную Евдокией Михайловной заправленную салом картошку, Дворник, сидевший напротив, в упор разглядывал ночного пришельца. Глаза красные, припухшие, под ними темные круги, а ведь совсем молод, едва за двадцать перевалило. Руки дрожат, как в лихорадке. Видя, что парень все время порывается что-то сказать, он жестом останавливал его, приговаривая:
— Подкрепись, поговорим потом… Да не бойся, у своих ты. А насчет раненых мы уже знаем. Чуть рассветет — поедем.
— Нельзя ждать! — воскликнул Крутских. — Там же бойцы кровью истекают!
— Не агитируй, хлопец. Мы и сами с разумением. Только в темноте поисками заниматься толку мало. Кого во мраке сыщешь? Сейчас ложись, немного поспи…
Через пару часов Василий Ерофеевич выглянул в окно и решительно поднялся. Он разбудил сына, велел запрягать лошадей.
— Ты Ваню не брал бы, а? — попросила Евдокия Михайловна. — Мал он на раненых глядеть. Лучше я пойду…
— Нет, жена, по мирному времени он бы еще в маленьких ходил, а сейчас детство кончилось. Мужик он, пусть ко всему привыкает. А у тебя тут других забот полно. Поесть наготовь, да поболее.
— А где людей разместим? Не на один ведь день? — спросил Крутских.
— Ты прав, служивый, — отозвался Василий Ерофеевич, — квартирование — важный вопрос. Не занять ли нам детский сад? Он тут близко…
— Вот это дело!
— Так и поступим. Слушай меня, жена, — беря из рук сына вожжи, сказал Дворник, — детский сад отопри, соломой пол погуще притруси, чтоб, значит, людей не на голые доски класть… Ну, хозяйствуй!
Небо на востоке только чуть посветлело, когда со двора Василия Ерофеевича Дворника одна за другой выехали возы. Дребезжа и подпрыгивая на ухабах, они покатили по еще темной притихшей улице. За ними следом потянулись из села разномастные повозки и телеги.
Ехали братья Томилины и Лукаши со своими сыновьями. Поспешали Олексиенко с Гладуном. Горячили коней Родион Пащенко и Кирилл Заяц. Торопились Григорий Дорофеевич Литвиненко, Иван Прокофьевич Глядченко, Андрей Алексеевич Литус… Все, кто имел лошадей, быков или смог добыть их хотя бы на время у соседей, направлялись сейчас к Артемовке.
Опасность подстерегала на каждом шагу. Бой хоть и кончился, но то здесь, то там еще слышались одиночные выстрелы, — это уходили на восток, отстреливаясь, разрозненные группы красноармейцев. Можно было легко напороться на неразорвавшуюся мину, а то и просто угодить под случайную пулю. Да и встреча с вражеским патрулем не сулила ничего доброго: фашисты не стали бы разбираться, кто ты и зачем выбрался из дому в такую рань.
Но там, среди болот, погибали свои! Сельчане это понимали, потому и было в коллективном порыве нечто сильнее страха.
6. ИНОГО ВЫХОДА НЕТ
Над дорогой клубился зябкий утренний туман. Выползая из болота, он медленно растекался по полю, густо затопляя низины и сглаживая воронки. Сквозь прорехи в мутной слоистой пелене, затягивающей землю, проглядывали то лошадиная морда, замершая в мертвом оскале, то покореженный ствол пушки с продырявленным щитом или человеческая рука, изогнутая в последнем рывке. Все это появлялось внезапно, точно выпрыгивало из болота как привидение, вызывая нервную дрожь. И тотчас исчезало.
Местами туман сгущался настолько, что ноги тонули в нем, как в молочном киселе, и тогда у двух совершенно обессилевших людей возникало ощущение, словно они шагают в пустоту. Поповьянц и Бумагина невольно придерживали шаг, стараясь ступать как можно тверже.
Всю ночь оба, боясь остановиться, проблуждали по незнакомой местности, то выходя на разбитую снарядами и бомбами дорогу, то еле плетясь по превратившимся в топь полям. Сводная рота, с которой шли на прорыв, перестала существовать еще вчера. Большинство бойцов полегло в многочисленных бесплодных атаках, а жалкие остатки были рассеяны пулеметными очередями.
Поповьянц и Бумагина чудом остались живы. Уже в сумерках, насквозь промокшие и озябшие, они с трудом выбрались из зарослей осоки, долго плутали в поисках дороги, потом сбились окончательно с пути и попали на пашню. Лишь под утро подошли к железнодорожной насыпи и там решили дождаться рассвета. Рухнув в густую траву, они прижались друг к другу, чтобы хоть немного согреться, но, несмотря на чудовищную усталость, задремали всего на час-полтора. Проснулись окоченевшие и, ежась от утренней прохлады, двинулись дальше, неизвестно куда.
Из-за тумана в трех шагах ничего нельзя было разглядеть. В одном месте Сара, оступившись, едва не скатилась в глубокую воронку. И тут силы оставили ее. Девушка заплакала.
— Держись, не смей раскисать, — прикрикнул Рафаэль, понимая, что только строгостью, а не жалостью может заставить свою спутницу преодолеть слабость. — Скоро придем…
— Куда?
— Хутор где-то здесь должен быть. На карте видел.
— Артемовка? До нее от Борисполя не больше десятка километров, а сколько идем!
— По прямой близко, но мы кружим.
Разговаривали они вполголоса, точно страшились разбудить тех, кто навечно заснул на погруженном в молочное безмолвие поле. Тишина вокруг стояла непробиваемая. После вчерашнего ада, когда вокруг все гудело и дыбилось, а человеческие крики сливались с диким ржанием коней и ревом моторов, эта тишина казалась особенно зловещей. Звуки глохли в ней, как в вате, оставляя звон в ушах. Даже шум шагов бесследно растворялся в пронизывающей сырости.
Дождь, прекратившийся ночью, все вокруг пропитал влагой. Мокрой была земля, трава, мокрыми были кусты, с которых при малейшем прикосновении срывались гроздья брызг. Даже воздух отяжелел и при вдохе будто застревал в горле.
Впереди показалась будка путевого обходчика. Крыша ее была снесена снарядом, отчего строение скособочилось. Рядом находился переезд. Поповьянц схватил спутницу за руку.
— Мы же тут вчера были, — воскликнул он. — Точно помню разбитый фонарь на шлагбауме.
— Выходит, всю ночь протоптались на месте?
— Следопытов из нас не получится, — сокрушенно вздохнул Поповьянц. — Карты нет, а без нее далеко не уйдешь.
— Давай держаться железной дороги.
— А в какую сторону идти? Где Киев, где Харьков? Не знаешь?.. Я тоже. А главное — где немцы? Как говорится, налево пойдешь — коня потеряешь, направо — головы не сносить…
«Как хорошо, что Рафаэль, несмотря на безнадежность положения, способен пусть горько, но все же шутить», — подумала Сара. Сама она едва держалась на ногах и была страшно подавлена. Прошедшее казалось кошмарным сном. Отступление, разгром, гибель. сотен людей… Не окажись рядом надежного товарища, давно бы потеряла голову. А ведь считала себя сильной, мужественной, способной хладнокровно действовать в любых критических ситуациях. На «скорой», где она когда-то работала, всякое бывало, а на фронте — и говорить не о чем…
Как ни странно, но Поповьянц думал о том же. Не будь с ним девушки, он бы сразу потерял уверенность. Присутствие человека, ощущение, что в тебе нуждаются, побуждало к решительным поступкам.
— Надо разведать, — сказал он. — Пойдем осторожно, пока не наткнемся на станцию или разъезд. Тогда и разберемся, в каком направлении двигаться дальше.
— Хорошо. Одну минуту…
Сара бросилась к будке в расчете найти там какую-нибудь одежду. Поповьянцу необходимо снять форму. На нем красноармейское обмундирование и при встрече с немцами, что было вовсе не исключено, это могло плохо кончиться. Сара еще накануне в какой-то разбитой легковушке обнаружила целый ворох платьев. Взяв самое простенькое, она перепоясалась ремешком и выглядела теперь совершенно по-граждански.
Поиски увенчались успехом. В будке нашелся сундук с рабочей одеждой обходчика. Ситцевая рубашка, парусиновый пиджачок, брюки — все потрепанное, замасленное. Брезгливый Поповьянц поначалу наотрез отказался переодеваться, однако Сара настояла. Ведь предстоит пробиваться к своим, возможно, придется переходить линию фронта, и без маскировки не обойтись. Он неохотно согласился и сердито сказал: