— Не надо на меня смотреть. Отвернись!
До условностей ли было сейчас! Но она послушно отвернулась, напомнив, чтоб не забыл выбросить нижнюю рубашку.
— Это еще зачем? — возмутился Поповьянц, не терпевший насилия.
— Рафаэль, — сказала девушка с упреком, пожалуй, впервые назвав врача по имени, — к чему давать врагу козырь? Белье-то на тебе солдатское… — А сама, прислушиваясь к ворчанию, раздававшемуся за спиной, думала: «Какой он еще мальчишка!»
Хотя оба были почти одногодками, Сара чувствовала себя значительно старше и опытнее. Рафаэль слишком эмоционален. Не далее как вчера утром во время одной из атак, когда роту прижало к земле пулеметным огнем, Поповьянц вдруг вскочил и с криком «За Родину, ура!» устремился вперед. Ох как она за него испугалась! В упор били фашистские автоматы, над полем неслись тысячи пуль, и каждая в любой момент могла его сразить.
Рафаэль упал. У нее оборвалось сердце. Убит? Ранен?.. Она выскочила из окопа, рванулась вслед за ним. Рухнула рядом, увидела его испуганный взгляд и… заревела. Ну не мальчишка ли? Глаз да глаз за ним нужен.
Они пошли прямо по шпалам. Поповьянц в кургузом пиджачке шагал размашисто. Сара, едва поспевая, почти бежала. Справа показались домики под соломенными крышами, сараи, заборы. Несколько хатенок было разрушено, от них остались печные трубы.
— Наверное, Артемовна, — неуверенно сказал Поповьянц. — Точнее то, что от нее осталось. Хутор раз пять вчера переходил из рук в руки.
Еще издали они увидели копошившихся на поле людей. Человеческие фигурки, как муравьи, сновали вокруг скирд, то появляясь, то исчезая. Чем занимались люди, стало понятно, когда они подошли ближе. С поля недавнего боя убирался страшный урожай войны.
— Нам дальше нельзя! — испуганно вскрикнула Сара.
— Как же мы без людей? — возразил Поповьянц. — Да и назад пути нет. Восток ведь там, — кивнул он на Артемовку.
Сара первая заметила немцев. С автоматами в руках они стояли чуть поодаль, наблюдая за работавшими пленными красноармейцами.
— Фашисты! Бежим! — шепнула она, увлекая Поповьянца вниз с насыпи. Но было уже поздно, их заметили.
— Хальт! — прогремел грозный окрик. Послышался лязг взведенного затвора.
— Мы беженцы, — шепнул ей Поповьянц. — Только ради Бога, ни одного слова, иначе…
Сара поняла. Рыжеволосая, курносая, зеленоглазая, она вполне могла сойти за русскую или белоруску. Единственное, что выдавало ее национальность, — грассирующее «р».
Немецкий солдат, окинув по-юношески тонкую фигуру По-повьянца подозрительным взглядом, ткнул в него автоматом и рявкнул:
— Юде?
Сара чуть не закричала, но, вовремя вспомнив предупреждение, прикусила язык.
— Нет, — замотал головой Рафаэль. — Армянин. Слыхал? Армения, Кавказ!..
— О Кауказус! — понял солдат, неожиданно обрадовавшись чему-то. — Кауказус гут! — И показал стволом автомата в сторону хутора. — Шнель.
— Нам не туда. Найн! — воскликнул Поповьянц, пытаясь восполнить незнание языка бурной жестикуляцией. — Нам в Борнсполь!..
— Шнель! — сердито прикрикнул немец и угрожающе поднял автомат.
Понурив головы, оба торопливо, теперь уже не по своей воле, зашагали к Артемовне. Подошел еще один немец, помоложе, что-то сказал конвоиру. Тот лишь брезгливо отмахнулся.
— Спрашивает, обыскал ли нас? — шепнула Сара. — Предполагает, что под лохмотьями спрятаны ценности.
— Откуда ты знаешь немецкий? — удивился Поповьянц.
— В школе учила.
— Я тоже. Еще и в институте. А понимаю не больше десятка слов.
— Не забывай, что я знаю язык своих предков, который, к сожалению, очень с немецким схож…
— Тихо, я понял. — И, наклонившись к ее уху, сказал: — Тебе нужно придумать имя. Нейтральное имя…
От неожиданности глаза Сары округлились и стали похожи на две незрелые виноградины. О чем она подумала в это мгновение? Не о том ли, что имя, данное человеку в момент рождения, становится таким же неотделимым от него, как кожа. И еще: что в имя, придуманное родителями, вложен определенный смысл, ее судьба…
— Лидия! Отныне я Лида! Так звали мою погибшую в боях за Киев подругу. А отчество, если позволишь, возьму твое.
— Дело за фамилией.
— Ее можно было бы и не менять. Впрочем, Бумагина… Бумагина. А что если Кулагина?
— Подходит. Теперь, что бы ни случилось, ты Лидия Степановна Кулагина.
На окраине хутора они увидели вблизи пленных красноармейцев. На людей больно было смотреть, настолько они были измождены. Заросшие щетиной, грязные, оборванные, пленные стаскивали убитых в силосную яму, а раненых на шинельных волокушах заносили в длинный крытый соломой амбар. Туда-то и затолкали конвоиры Поповьянца и Бумагину.
В полумраке они разглядели сидящих и лежащих на земляном полу людей. Было их не меньше сотни. Большинство — в военной форме, некоторые в гражданском платье, но явно с чужого плеча, что, очевидно, и вызвало подозрение немцев. Лица встревоженные, настороженные, глаза лихорадочно поблескивают.
— Кидают увечных, как бревна! — сказал кто-то со злобой. — Хоть бы перевязали, звери!
Рафаэль с Сарой переглянулись. Внутри амбара охраны не было, и они стали осторожно вдоль стены пробираться в другой конец помещения, вздрагивая и замирая всякий раз, когда снаружи раздавался окрик на немецком языке.
Длина амбара достигала не менее ста пятидесяти метров, и половина его была уже заполнена ранеными. Многие метались без сознания, в беспамятстве наваливаясь на соседей. Некоторые были кое-как перевязаны тряпками. У других сквозь дыры в обмундировании зияли открытые раны, привлекавшие мух.
— Воды! Губы смочить! — молил боец, раненный в живот, которому явно нельзя было пить.
— Ох, колено! Спасу нет, болит! — кричал его сосед с оторванной ногой.
— Братцы, — неслось из угла, — кончайте со мной!..
Картина была поистине жуткая, но и знакомая. С чем-то подобным Поповьянц уже сталкивался, выезжая на передовую. В период обороны Киева его как врача-практиканта часто посылали на батальонные медицинские пункты. Там тоже, случалось, шел беспрерывный поток раненых, нуждавшихся в срочной помощи. Приходилось оперировать на месте, зачастую под обстрелом, иногда прикрывая раненого от осколков собственным телом. Поэтому он, не растерявшись и здесь, сразу же начал привычно распоряжаться. Остановив двух красноармейцев, занятых переноской раненых, Поповьянц приказал найти ведра — в разбитых машинах их было полно — и натаскать воды в бочку, обнаруженную в углу амбара. Вода нужна была и для питья, и для элементарной гигиены. Трех других солдат из тех, что выглядели постарше, он попросил исполнять обязанности санитаров.
— Что делать-то? — спросили они недоумевая.
— Прежде всего, подавайте лежачим «утки».
— Смеешься, доктор? Где мы их возьмем?
— Используйте каски.
Бойцы поглядели на него обалдело: никак не предполагали, что каскам можно найти и такое применение.
— Живее! — прикрикнул на них Поповьянц, и солдаты засуетились.
В амбаре оказались две медсестры с санитарными сумками; они сразу приступили к перевязкам. Сару, как медика опытного, Поповьянц направил заниматься переломами: наложение шин требовало сноровки и умения. Сам же принялся за раненых, находящихся в шоковом состоянии.
Дело привычное, но как выйти из положения без самых необходимых медикаментов. Даже йод приходилось расходовать буквально по каплям, а перевязочные материалы и индивидуальные пакеты он разрешил накладывать только непосредственно на раны. Чистое солдатское белье, найденное в вещмешках, пошло на верхнюю подбинтовку.
Проходя между лежащих бойцов, Поповьянц увидел пожилого человека в изрядно потрепанном шевиотовом костюме. Мужчина стоял на коленях и осматривал у солдата простреленное бедро. По тому, как мягко, профессионально пальцы его касались тела, Поповьянц понял: перед ним медик. Мужчина поднял седую голову — глаза усталые, обметаны морщинами — и на вопрос «Кто вы?» ответил, что он доктор Михайловский из Славуты, эвакуировался, но вот… застрял.
— Так это же хорошо! — воскликнул Поповьянц.
— Что ж тут хорошего, молодой человек, позвольте вас спросить?
— Вы меня не так поняли, доктор Михайловский. Я хотел сказать: теперь нас больше!
— И вы полагаете, двое врачей могут тут что-то сделать? — отозвался Михайловский, оглядывая амбар. — Здесь многие в критическом состоянии. У этого юноши, в частности, газовая гангрена, что, как вы знаете, коллега, чревато…
Доктор не закончил фразу и поджал губы.
— Значит, бросим нуждающихся в медицинской помощи людей, даже не попытавшись хоть что-то сделать? — запальчиво крикнул Поповьянц.
Михайловский пожал плечами.
— Не надо громких слов, коллега. Все, что в моих силах, я готов делать…
— Тогда возьмите на себя вот этот угол сарая, — успокаиваясь, сказал Поповьянц.
Михайловский согласно кивнул.
— Вот только хоть немного морфина, — тихо проговорил он.
Поповьянц посмотрел на него с сожалением. Михайловский был врачом старой школы, к тому же еще, как видно, наивным человеком. До чего же он сейчас далек от реальной обстановки! Придется спустить доктора на грешную землю.
— Ничего этого у нас нет! — резко сказал Поповьянц и, перехватив умоляющий взгляд Михайловского, еще жестче добавил: — Ив обозримом будущем не будет!
Михайловский еще ниже склонил голову и, больше не сказав ни слова, повернулся к раненому. А Поповьянца позвала Сара.
— Смотри, — тихо, чтоб не услышали окружающие, сказала она, показывая красную звезду, нашитую на рукаве раненого, — комиссар! Если немцы увидят!..
Половьянц нагнулся, вытащил из нагрудного кармана раненого удостоверение личности, прочел: «Федор Павлович Чулков, политрук. 3-я дивизия ПВО».
— Куда ранен?
— В тазобедренный сустав. Тяжело. Я сделала перевязку.
— Немедленно сними с него гимнастерку!
— А вот еще одно удостоверение, — протянула Сара красную книжечку. — Я нашла ее у другого раненого. Лейтенант Якунин из дивизии НКВД. Понимаешь?