— Я тоже рада, — отозвалась Сара. И оттого, должно быть, что она, оказавшись в окружении своих, потеряла бдительность, буква «р» прозвучала с заметной картавинкой.
Гришмановский пристально поглядел на девушку. Она смутилась.
— А вы знаете, Лида, — поспешил Гришмановский на выручку, — я в детстве тоже ужасно картавил. Потом попался хороший логопед. Дефект речи исправить несложно. И вообще его может никто не заметить, если помалкивать.
Он давал ей тот же совет, что и Рафаэль. Сара посмотрела на моряка с благодарностью.
— Я постараюсь… помалкивать, — тихо сказала она.
— Вот и отлично, — удовлетворенно заметил Гришмановский и, подозвав распоряжавшуюся возле школы Горунович, познакомил ее с вновь прибывшими.
Евдокия Степановна Поповьянцу понравилась. Миловидная, белокурая, синеглазая, она, оказавшись в обществе двух врачей, держалась несколько стесненно и в то же время по-деревенски радушно. Горунович тотчас предложила Поповьянцу и Бумагиной поселиться у нее: места хватит, есть свободная комната с большой кроватью.
— Как, вместе? — удивленно спросила Сара, выдав себя с головой.
Горунович поспешно заверила, что она со своим мужем жить будет, конечно, отдельно. А по тонким губам Гришма-
новского скользнула усмешка, но он ее тут же подавил, сделав вид, что ничего не заметил.
— Вы не поняли, Лида, — пояснил Гришмановский, выразительно глядя на нее. — Для вас с мужем, — последнее слово моряк произнес с ударением, — Евдокия Степановна выделяет отдельное помещение, где никто не будет мешать…
Краска снова залила лицо девушки. На сей раз она промолчала и вслед за Поповьянцем двинулась к дому Горунович. Когда их оставили вдвоем, Поповьянц упавшим голосом сказал:
— Извини, ради Бога. Иначе я не мог тебя защитить.
— Не оправдывайся, пожалуйста, — остановила его Сара. — Надо было просто предупредить. А этот… Афанасий Васильевич проницательный мужик.
В дверь заглянула девушка. Ее блестящие карие глаза смотрели испуганно.
— Вы будете лекаря? Прощенья просим. Там один солдатик, сдается, помирает…
— Иду. А ты кто?
Дивчина, стоявшая на пороге, была рослой, крепкой, с горделивой осанкой.
— Ольгой Кирилловной зовут. Сандружинницы мы. Навроде медсестер.
— Солидный ты человек, Кирилловна, — улыбнулся Поповьянц, надевая оставленную Горунович рубашку.
— А мне иначе нельзя. Бригадиром я была до войны.
— Ну тогда другое дело, — развел руками Рафаэль и поглядел на Сару. Глаза его впервые за сегодняшний день повеселели. — Пойдем, что ли, с Ольгой Кирилловной?
— Разумеется. Теперь я не только твоя… операционная сестра, — спешно построила фразу Сара, и оба поняли, что неловкости больше не будет.
— А вы, Ольга Кирилловна, не согласитесь быть процедурной сестрой?
— Ой, что вы! Я не умею…
— Не отказывайся, Оля, — сказала Сара, обнимая девушку за плечи. — Доктор Поповьянц набирает штат Кучаковского госпиталя. Небольшая подготовка у тебя есть. Остальному научим. Практика, как ты понимаешь, у нас будет обширная.
Раненый, о котором шла речь, лежал в каменном здании школы возле окна и уже не стонал, а хрипел. Глаза закрыты, дыхание тяжелое, прерывистое. На щеках багровые пятна.
Поповьянц снял с ноги повязку, машинально отметив, что наложение шины сделано не совсем грамотно: в местах костных выступов не было положенных в таких случаях ватных прокладок. Ранение было осколочным. Бедро сильно отекло, кожа стала синюшной.
Сзади подошел Гришмановский, заглянул через плечо и все понял.
«Газовая гангрена, — подумал Поповьянц, — ногу не спасти». Он поднялся с колен и, взяв моряка под руку, увлек в сторону.
— Надо оперировать, — сказал тихо, — иначе… — Он не продолжил фразы, но и без слов все было понятно.
— А чем? Ни пилки, ни скальпеля, ни шелка…
Неуверенность, прозвучавшая в словах Гришмановского, задела горячего по натуре Поповьянца. Вскинув голову, он в упор посмотрел на собеседника. Конечно, ему не так много лет, но кое в чем он давно научился разбираться.
Моряк взгляда не отвел. Глубоко посаженные глаза его сощурились и стали серыми, точно их присыпали пеплом.
— Вы что-то хотели возразить, коллега? — спросил он.
— Я хотел сказать, что для операций действительно нужны соответствующие условия и хотя бы минимальный набор хирургических инструментов.
— А если нет ни того, ни другого? — ехидно спросил Гришмановский.
Поповьянц разозлился окончательно. Как же Гришмановский намерен действовать дальше? Собрать людей, свезти их под крышу и уложить на солому — только часть дела. И не самая главная. Не сидеть же, сложа руки, в ожидании манны небесной? Рафаэль мог бы, конечно, добавить, что у него нет не только необходимых инструментов, но и нужного опыта. Хирург с годичным стажем… В мирных условиях его ни к одной самостоятельной серьезной операции не допустили бы. Но сейчас обстоятельства необычные. Они даже не на фронте, а в тылу врага…
— Мы, кажется, распределили обязанности, Афанасий Васильевич, — сурово сказал Поповьянц, и было странное несоответствие между молодостью говорившего и уверенностью, звучавшей в его словах. — Разошлите крестьян во все концы и обязательно к Артемовке. Пусть ищут в санитарных машинах любые медикаменты. А я уж пока как-нибудь выкручусь…
Глаза Гришмановского потеплели, в голосе прозвучало уважение:
— Прости, Рафаэль! Прости, я подумал… Впрочем, не все ли равно, что я подумал. Ты здесь главный и пока единственный хирург. Действуй!..
Подозвав Ольгу Комащенко, Поповьянц дал ей задание найти нитки и иголки.
— Какие? — недоверчиво переспросила Ольга, слышавшая разговор врачей.
— Самые обычные, портняжные. И еще пилу… Желательно лучковую. Поняла? Беги…
Сара липших вопросов не задавала. Лишь задумчиво сказала, что пока не придумала, как быть с автоклавом.
— Попроси у местных женщин котел размером побольше. Продрай с песочком… Чем не стерилизатор? Поспрашивай у стариков бритву. Кто-нибудь наверняка имеет. Простую опасную бритву… Ее тоже в котел.
Увидев Олексиенко, сидевшего возле школы, Рафаэль окликнул его:
— На вас, Марк Ипполитович, возложены обязанности завхоза. Правильно?
— Навроде того, — не без гордости отозвался Олексиенко.
— Мне нужен самогон. Много самогона. Достанете?
— Потукаем, — пробормотал ошарашенный Олексиенко. — Для сугрева, значит? Это мы понимаем…
Рафаэль улыбнулся. Не хотелось разочаровывать деда, но врать было ни к чему.
— Нет, Марк Ипполитович, первачок нужен в сугубо медицинских целях. Вместо спирта. Позаботьтесь, пожалуйста, о его постоянном запасе.
Через два часа все было готово. Поповьянц тщательно вымыл руки, продезинфицировал их самогоном и в сопровождении Сары шагнул в маленький класс-операционную, где на столе лежал раненый. Так началась его первая операция в Кучаковском госпитале.
Гришмановский терпеливо ждал. Глядя со стороны, никто бы не подумал, что он волнуется и тревожится за исход ампутации. Сидит человек на крыльце, беспечно помахивает прутиком, точно ему больше делать нечего. Во рту цигарка, фуражка сбита на затылок.
Военврач умел держать себя в руках, но он более чем кто-либо другой понимал, насколько важна для них эта первая операция. Успех Поповьянца вселит в раненых надежду на исцеление, поднимет жизненный тонус, поможет выздоровлению. И наоборот, если хирурга постигнет неудача, сам факт этот посеет в душах уныние и безысходность. Да и сам Поповьянц еще слишком молод, чтобы не поддаться сомнениям в собственных способностях. И тогда будет совсем худо.
Тихо подошла Валя Голубь, присела рядом.
— Не переживайте, Афанасий Васильевич, — сказала мягко. — Все обойдется, вот увидите.
— А если нет? — спросил он. — Представляешь, какой это будет удар для остальных… Боюсь, не выдержит хлопец. Без помощи сколько часов лежал, крови потерял много. Сердце может сдать.
— Выдюжит, — сказала Валя убежденно. — В таких условиях человек как бы второе дыхание приобретает.
— Твоими устами да мед бы пить, — сказал Гришмановский.
Уверенность девушки подействовала ободряюще, и он с благодарностью подумал: хорошо, что Валя рядом. С виду она истинный одуванчик, дунет ветер посильнее — вмиг улетит. Но была в ней, несмотря на внешнюю хрупкость, внутренняя сила. Валя не только помогала управляться с ранеными, но заботилась также о нем. Ходить бы Гришмановскому голодным, если бы не девушка, умевшая находить с местными жителями общий язык. Она достала продукты, выстирала его белье. Да и поселились они в одной избе, только в разных комнатах.
— Не пойти ли нам до дому? — спросила Валя. — Вижу, намаялись вы за день, Афанасий Васильевич.
— Посидим еще немного. Поповьянц, наверное, скоро выйдет… — Однако Гришмановскому не удалось дождаться конца операции. К нему подбежал деревенский паренек и, оглядываясь по сторонам, спросил:
— Дяденька, ты моряк?
— Разве в форме не разбираешься? — серьезно отозвался Гришмановский, поправляя фуражку. Глаза его затеплились. Он очень любил детей и когда-то мечтал стать педиатром, а пришлось лечить не коклюши и ветрянки, а стреляные и колотые раны.
Паренек сделал таинственный знак рукой и, наклонившись, прошептал на ухо:
— Дядька Родион задание дал найти моряка. Понятно? Сказал, чтоб быстро и секретно… Давай, дяденька, иди до него.
— Веди, коли велено, — сказал Гришмановский, поднимаясь с крыльца.
Родион Павлович Пащенко звал моряка не зря. К тому были серьезные основания. Еще в полдень, когда во всю нахлестывал дождь, осторожно звякнуло окно. Стучали со двора. Туда можно было пройти только задами, а на огородах грязь непролазная. Когда Родион Павлович с опаской открыл дверь, на пороге стоял Кравчук.
— Григорий Антоныч! — воскликнул Пащенко, не веря своим глазам. — Вы ж на восток подались?
— Подались, да не добрались, — хмуро отозвался председатель колхоза.
— Что так? Да вы заходите в хату!