— Сюда! Скорее! — крикнул он сновавшим с носилками санитарам. — Раненый под завалом. Командир!..
Якунин не ошибался. Иван Фесенко служил в 4-м Украинском полку имени Дзержинского. Где-то на военных дорогах они наверняка встречались. Выбравшись из канавы, Якунин, облепленный грязью, уже намеревался подойти к знакомому красноармейцу, как его громко и властно окликнули:
— Лейтенант, подойдите сюда!
Худющий майор в круглых очках оказался комиссаром полка НКВД.
— Становитесь во второй ряд! — приказал он, кивнув в сторону дома.
За стеной Якунин с удивлением обнаружил группу командиров. Тут были капитаны, лейтенанты, полковники, представители пехоты, артиллерии, авиации, даже моряки.
— У меня взвод, — попытался было объяснить Якунин. — Пусть неполный, но надо его собрать.
— Это мы и делаем, — пояснил майор. — Ставим всех в строй. Надеюсь, вы не возражаете, лейтенант?.. Пожалуйста, сюда!
— Есть! — козырнул Якунин и пошел к указанному месту. Фесенко между тем вместе с другими солдатами продолжал по распоряжению того же майора растаскивать образовавшиеся после бомбежки завалы.
Родом Иван был из Донбасса. Там погиб его отец, боровшийся за установление Советской власти. Фесенко-младший намеревался вначале, как и многие его сверстники, пойти в шахтеры, а жизнь распорядилась по-другому: отчим увез его в село. Но не лежала у Ивана к землеробству душа. Он долго искал свое дело, работал то в одном месте, то в другом, покуда не выбрал редкую для деревни профессию портного, или, как говорили у них, шва-ля. Ребята над ним подтрунивали: бабья, мол, специальность. Но и завидовали. Зарабатывал он хорошо, от заказчиков отбою не было, потому как шил Иван и зипуны, и армяки, и шубы. Да не просто шил, а по высшему разряду, с придумкой.
Когда в тридцать девятом Фесенко призвали в армию, то и тут пригодилось портняжье искусство. Его сразу же определили в полковую швейную мастерскую. Дел там было невпроворот. Он чинил обмундирование, кроил гимнастерки, шил брезентовые чехлы для машин и орудий.
Возможно, так и не выучился бы стрелять — огневой подготовкой с мастеровыми занимались редко, — не случись войны. Полк бросили на оборону Киева, и все тыловые подразделения пошли на передовую. Пришлось-таки Ивану Фесенко сменить портняжью иглу на винтовку. И тут оказалось, что у него твердая рука, редкое хладнокровие и меткий глаз — настоящие снайперские качества.
Послышалась команда: «Кончай работу! Строиться!..» Развернув карту, майор давал последние указания:
— Двигаемся по дороге на Харьков. Не исключено, что немцы ее уже перерезали. Будем пробиваться. Иного пути все равно нет!
Колонна сводного батальона двинулась по улице. Справа и слева горели подожженные фашистскими бомбами дома. Рядом со сгоревшими стояли белые мазанки, утопающие в садах. Выбивающийся из разукрашенных резными наличниками окон огонь казался ненастоящим. Разум отказывался понимать, почему все это приходится бросать. Шагая мимо, солдаты и командиры только стискивали зубы и опускали глаза.
Якунин кинул прощальный взгляд на горящие хатенки. Между ними метались испуганные женщины, подростки, спасая жалкий, годами нажитый скарб. А он, полный сил мужик, боец, ничем не мог им помочь. Дорого дал бы Якунин за то, чтобы сейчас, немедленно броситься в атаку и стрелять, стрелять, пока хватит патронов.
Вдали показались каменные казармы, принадлежавшие авиаторам. Они тоже горели. Огнем были охвачены и военный аэродром, расположенный за Борисполем, и длинные приземистые армейские склады, забитые всевозможным военным снаряжением. Из-за угла вывернули тягачи с зенитками. «Неужто те самые, что я пропустил через мост?» — обрадовался Якунин. Он поискал глазами ершистого политрука, но Чулкова нигде видно не было.
Комиссар, ведущий колонну сводного батальона, остановил зенитки. Подбежавший к нему капитан стал что-то горячо доказывать, отчаянно размахивая руками. Майор перебил и, сердито поблескивая стеклами очков, распорядился:
— Пойдете с нами как артиллерийское прикрытие!
— Но мне комдив приказал, — растерянно воскликнул капитан. — Нас ждут в квадрате…
— Выполняйте последний приказ! — оборвал майор. — Сколько у вас снарядов на орудие?
— Шесть-семь, не больше. Это НЗ.
— Негусто, — помрачнел майор. — Считайте, что время расходования НЗ наступило. Стрелять только по моей команде.
Одна за другой покидали Борисполь сводные колонны рот и батальонов. В одной из них оказались Поповьянц и Бумагина. Медсанбат (вернее, те несколько машин и повозок, что уцелели при отступлении), попав под обстрел, был рассеян и практически перестал существовать. Очередная бомбежка застала их на одной из центральных улиц. Спасаясь от осколков, Поповьянц и фельдшер рванули в ближайший двор. Оба втиснулись в щель, где уже было полно народу. Прижавшись друг к другу, они переждали налет и когда, измазанные вязкой глиной, выбрались наверх, Сара улыбнулась:
— Ох и вид же у вас, Рафаэль Степанович! С такими руками да в хирургическую…
Поповьянц поглядел на девушку и с облегчением подумал: замечательно, что она не теряет присутствия духа. Только за сегодняшний день они уже трижды попадали под бомбежку. Этого достаточно, чтобы выбить из колеи любого. Хорошо, что у него такая мужественная спутница. Держится молодцом. С ней не пропадешь.
Бумагина в свою очередь отметила выдержку врача. Ей, прошедшей финский фронт, да и теперь хлебнувшей окопного лиха, было не привыкать. А вот за Поповьянца она опасалась: к бомбам непривычен, вполне могут сдать нервы. Он ведь совсем молод. Лицо худое, подвижное. Выражение его постоянно меняется: то хмурое, неприветливое, то вдруг веселое, озорное. Черные, как маслины, глаза, высокий лоб и вьющаяся смолистая шевелюра. Руки не находят себе места. А пальцы замечательные, настоящие пальцы хирурга…
— Надо уходить, — сказала Бумагина, с тревогой прислушиваясь к разрывам снарядов и треску пулеметных очередей, доносившихся с северной окраины города.
— Наседают немцы. Наши тут долго не продержатся, — согласился Поповьянц. — Погоди, я сейчас…
Он подбежал к покореженной взрывом санитарной машине. Кузов был цел, и там вполне могли сохраниться хоть какие-то медикаменты, перевязочные средства. Без них, подумал Поповьянц, какой же ты врач! Он не ошибся. В машине оказалась сумка санинструктора, укомплектованная всем необходимым.
— Порядок, — крикнул он спутнице. — Теперь мы вооружены!
Им встретился командир со шпалой в петлице. Он собирал отставших от своих частей бойцов и, узнав, что Поповьянц и Бумагина медики, предложил:
— Присоединяйтесь к нам. Нужны! Формирую отряд. Пойдем на прорыв!..
Извилистая, стиснутая заборами улочка вывела их отряд в поле. За утопающими в деревьях домишками начиналось жнивье с редко разбросанными копенками. Снопы тонули в грязи, а между ними, как рваные раны земли, темнели воронки, уже заполнившиеся водой. Снова пошел дождь — мелкий, нудный, въедливый. Дорога, и без того исполосованная колесами машин и повозок, превратилась в нечто невообразимое. По обе стороны ее валялась разбитая техника, перевернутые телеги, конские трупы. Некоторые машины казались даже исправными, но со всем, что мешало движению, расправлялись безжалостно.
Впереди показалась железнодорожная насыпь. Она шла перпендикулярно их маршруту. Неподалеку от переезда маячила скособочившаяся будка. Половина шлагбаума с помятым фонарем была задрана в небо.
Внезапно на насыпи в двух местах часто-часто замельтешили огоньки. Рядом с Поповьянцем вскрикнул боец, потом другой. Колонна, попавшая под пулеметный обстрел, рассыпалась, залегла.
— Эх, пушечку бы сюда, — с тоской сказал командир отряда, пристроившийся возле врача в кювете. — Разнесли бы их к чертовой матери!
— Тут совсем близко орудия есть, товарищ капитан, — сообщил лежащий неподалеку боец.
— Позови кого-нибудь из артиллеристов, — распорядился капитан. — Лучше командира.
Через несколько минут следом за бойцом в кювет скатился младший лейтенант, представившийся командиром взвода управления 112-го артдивизиона Крутских.
— Сможешь подавить пулеметы? — спросил капитан.
— Смогу, — отозвался младший лейтенант. — Шлагбаум у нас пристрелян. Вот только снарядов…
— Что, нет совсем?
— Есть, но мало. Майор Соболев приказал без него ни-ни…
— Кто такой Соболев?
— Наш командир. Он сейчас у дальнего орудия. С ним и договаривайтесь.
Они осторожно выбрались из кювета, нырнули в озимые, росшие по обе стороны дороги. Всходы были высокие и надежно укрывали ползущих. Возле поросшей густой осокой возвышенности Крутских остановился.
— Теперь сами доберетесь. Тут рядышком. На кустарник держите…
Через несколько минут Крутских позвали к телефону.
— Подготовь исходные данные по пулеметам, — распорядился майор Соболев. — Да поточнее, чтобы не расходовать лишних снарядов.
«Уговорил-таки комдива», — подумал Крутских. Он быстро сделал расчеты, ввел поправки в угломер, прицел и передал на огневую. Раздались один за другом два выстрела. Вражеские пулеметы смолкли, и капитан поднял бойцов в атаку.
Солдаты уже приближались к железнодорожной насыпи, когда возле будки снова заговорил немецкий пулемет. Но тут опять ударили орудия. Видно, Соболев решил поддержать атаку пехоты до конца. И это дорого обошлось артиллеристам. Со стороны хутора Артемовна, расположенного за насыпью, фашисты открыли по их огневой позиции орудийный огонь.
Крутских спрыгнул в окоп, отрытый для него заботливым ординарцем. На дне хлюпала вода, но он не обратил на это внимания.
Воевал Крутских давно: в финскую был уже сержантом-связистом, а еще раньше участвовал в освобождении Западной Украины. Когда начались события на Карельском перешейке, написал рапорт с просьбой отправить на фронт. Попал в действующую армию, при взятии Выборга был тяжело ранен в грудь. Долго лежал в госпитале, а когда подошло время выписки, тут как раз и подоспел приказ наркома обороны. Всем фронтовикам, отличившимся в боях и имеющим высшее или неполное высшее образование, присваивалось звание младшего лейтенанта. Крутских попал в эту категорию, так как еще до призыва в армию закончил в Москве три курса института прикладного искусства.