Во время нашей беседы дверь приоткрыл пожилой человек. Янош вышел ему навстречу. Пожал руку.
— Дедушка Игнац, извини, что не могу сейчас с тобой поговорить — у меня гость из Москвы. Вечером сам к тебе загляну.
Старик понимающе закивал. Янош проводил его до порога. Еще извинился. Одной этой маленькой сцены было довольно, чтобы понять, за что любят в Эбэше председателя.
Венгерские села чем-то похожи. Одинаковая — серое с бурым — добротная штукатурка домов, черепичные крыши. Дома приземистые, похожие на наши в Ставрополье и на Кубани. Они сменили беленые домики хуторов и давние продолговатые дома в селах (сыновья, отделяясь, пристройками удлиняли отцовский дом). Старинные жилища сегодня редкость. Этнографы разыскивают их по всей Венгрии. Разобрав по кирпичику, перевозят и заново ставят в музее близ Будапешта.
Нынешнее строительство в селах в основном следует сложившейся в этом веке традиции. Но молодежь, отделяясь от стариков, строит дома не только по типовым современным проектам, но также и «по журналам». Нередко видишь прихотливую лестницу по-над стеной, особый шик — камышовая крыша «под старину». Такими домами-коттеджами застроено курортное побережье озера Балатон. И вот островками они появились и в селах. Глядя на такое жилище, трудно поверить, что еще в 1949 году восемьдесят процентов домов сельской Венгрии имели земляные полы.
Строят много. Социолог, с которым мы говорили на эту тему, сказал: «Никогда еще за всю тысячелетнюю историю сельская Венгрия так интенсивно не строилась». Это следствие хорошо налаженного хозяйства, быстрого, почти скачком возросшего материального благополучия сельского жителя, поворота в миграции населения: уходили когда-то из сел в города, сейчас обратный поток. Объясняется это тем, что молодежи в селах легче, чем в городе, обзаводиться жильем. Молодежь составляет сорок процентов населения сел. Это активная и мобильная сила, позволяющая кооперативам ставить смелые хозяйственные эксперименты. «Я человек сельский, — сказал председатель кооператива «7 ноября» Янош Бодо, — многое помню. Села сейчас как полнокровные ульи в погожее лето. И люди напоминают трудолюбивых пчел».
Янош Бодо не только хороший хозяин, но и дальновидный, мыслящий человек. Разговор с ним принял несколько неожиданное для меня продолжение. «Сельский житель сейчас в полтора, а то и в два раза зажиточнее городского. Он с деньгами, он активно покупает строительные материалы, автомобили, соответственно достатку обставляет свой быт. Волей-неволей он способствует повышению цен. А рабочий и служащий в городе имеют фиксированную зарплату. Хозяйственная реформа не дала в промышленности пока столь быстрых и впечатляющих результатов, как на селе. Понимаете ситуацию? Вагон начинает бежать впереди паровоза. Я опытный экономист и хорошо понимаю: стратегически судьба сельского хозяйства зависит от промышленного развития. Значит, паровозу необходимо поднять пары. Но слепо копировать сельский опыт, по-моему, неразумно».
Янош Бодо имеет в виду трудовые хозяйственные коллективы (ТХК), довольно широко распространившиеся в Венгрии в последнее время. Суть их в том, что группы рабочих на предприятиях, объединяясь в бригады, трудятся дополнительное время — три-четыре часа. Трудятся эффективно, заинтересованно, давая дополнительную продукцию, технологические разработки и повышая свой жизненный уровень. По поводу этих бригад в венгерской печати много дискуссий, Бодо считает этот путь неприемлемым: «Четыре часа дополнительного труда на селе при участии всей семьи — это не то же самое, что на заводе. На заводе предельно эффективным должен быть восьмичасовой рабочий день. На этом твердо надо стоять. ТХК можно принять лишь как временную переходную меру».
Кооператив, руководимый Яношем Бодо, — хозяйство высокоэффективное. Село Сабади, где расположен кооператив, зажиточное. Но и тут дальновидный Янош видит проблемы. «Нельзя допустить, чтобы, обрастая жирком, люди обособлялись, жили лишь интересами своего дома. На побуждать их общаться не только на работе. Надо отрыва их от хлева и телевизора, приобщать их к духовным и общественным интересам села». Это не только благие размышления умного председателя. В содружестве с уроженцем Сабади писателем Варгой Чаба Янош Бодо разработал «программу культурной жизни села». В соответствии с замыслом в Сабади строится центр («сливовая косточка» называют ее по рисунку на генеральном плане села). Тут будет Дом культуры, библиотека, танцевальный зал, магазины. Стройка уже идет. Движется и дело, задуманное сельскими интеллигентами. В селе уже действует народный университет. С беседами в нем выступают не только местные учите агрономы, экономисты, но также профессора из Будапештского университета, писатели, музыканты. Тут действуют кружки кройки и шитья, вязания, ткачества, хорового пения, изготовления игрушек из кукурузных початков (старинный промысел Сабади).
Янош Бодо попросил задержаться в селе до вечера, и я увидел, как много радости доставляют людям встречи в кружках. В одном из них я принял даже участие в пении — «Катюшу» тут знают и любят.
Варга Чаба познакомил меня также с группой сельских журналистов-общественников — выпускают восьмистраничную ежемесячную газету с сельскими новостями, советами по хозяйству, похвалой отличившимся, с критикой и дискуссиями…
К характеру жизни в селе Сабади присматривается вся Венгрия.
Во время поездки представился еще случай мимоходом заглянуть в Эбэш к Яношу Портере. Встретились мы друзьями. За кофе, бросая в чашечку сахар, Янош сказал:
— Восьми лет узнал вкус сахара. Рассказать, как?
В здешнем степном районе осенью 1944 года гремели танковые бои. Село Яноша оказалось как раз в полосе столкновения.
— Немцы спешно угнали скот. Но держались тут крепко. Нас пугали: «Русские вам покажут». Бой мы слышали, сидя в укрытии. А потом стихло. И вдруг дверь открылась — на пороге стоял офицер. Лицо закопчено, рука перевязана. Меня, стоявшего с краю, офицер потрепал по вихрам и сказал: «Идите все по домам». Меня офицер задержал. Достал из сумки что-то белое и положил мне в ладонь. Увидев растерянность, показал: в рот, в рот! Так я впервые в жизни попробовал сахар.
У Яноша две дочери, Агнеш и Рита. Учатся в университете и в гимназии. Неплохо знают русский язык, помогают нам в разговоре с отцом. Историю с сахаром они знают давно, с самого детства. А теперь понимают и символический ее смысл.
— Все, что было — голодное детство, бедность, хождение в институт босиком, — дочери знают по моим рассказам. Им трудно поверить, что все это было, так изменилась жизнь. Мой долг, наш долг — объяснить молодым истоки всех перемен.
Проводив дочерей, на крылечко, где мы сидим, Янош выносит из дома шкатулку и молча ее открывает. Я вижу три заржавевших патрона, ремень с позеленевшей пряжкой, пуговицы, алюминиевую ложку, почерневший значок с надписью «Гвардия»…
— Недавно сносили в селе постройку, и возле стены бульдозер поддел… Тут шли бои. Могу представить, как это было: бежал человек и скошен был пулей или осколком.
Привалило… Эти железки помогли опознать: советский солдат. Я как узнал — сразу же прибежал… Прах хранится вон там, в уголке сада, — сколотил деревянную урну, бережно прикопал. Теперь обдумываю, как лучше захоронить. Кладбища в Эбэше нет — хороним своих в Дебрецене, на городском кладбище. Но для этой могилы местечко найдем обязательно. Обязательно!
До сельсовета, где ожидала машина, с Яношем мы прошлись по селу пешком. У Дома культуры я обратил внимание на доску из мрамора в обрамлении аккуратных веночков.
— О чем-то память?
— Тут написано: «Слава Советской Армии — освободительнице».
В первый же год, когда Янош стал председателем, была установлена эта доска.
На этом месте я сделал снимок на память. На фотографии — Янош Портере, сельский человек, в судьбе которого отразилась судьба нынешней Венгрии.
Что может кооператив
Зеркало состояния сельского хозяйства — городской магазин. В этом смысле любой продовольственный магазин в Будапеште дает немалую пищу для размышлений. Слово «изобилие» наиболее точно выражает то, что ты видишь. Есть все, что только может растить земля и что искусно выращено, собрано, по-хозяйски переработано, любовно упаковано, расфасовано, вежливо продается. Восемнадцать сортов колбасы, сорок два сорта сыра. Фрукты, овощи — как будто они только сегодня с ветки и с грядки. Разумеется, никаких очередей. Никто не покупает продукты впрок, потому что завтра он может купить их свежими и в нужном количестве. Осторожно спрашиваю у венгерских друзей: были когда-нибудь очереди? Да, отвечают, в пятидесятых годах надо было рано вставать, чтобы купить хлеба и мяса. Это были, насколько помнится, годы коллективизации Венгрии? Да. То были годы «второй» разумной кооперации. И что же? Да вот результаты перед глазами…
Большая часть земли в Венгрии сегодня принадлежит кооперативам (семьдесят процентов) и госхозам (около двадцати пяти процентов). Остальное — приусадебные участки крестьян, рабочих, интеллигенции, земли единоличников. Изобилие продовольствия — результат умелого, эффективного хозяйствования на земле. Впечатляющи темпы развития производства. И понятен интерес во всем мире к венгерскому опыту.
Не хлебом единым жив человек, однако все радости жизни идут во след хлебу. Венгерские продовольственные магазины я, признаюсь, рассматривал как музеи. А громадный Музей сельского хозяйства в Будапеште был как бы их продолжением. Поездив немало по миру, впервые я видел музей, в коем прослежено все — от истоков хозяйствования людей на земле до эволюции венгров-кочевников, ставших едва ли не лучшими в Европе полеводами, садоводами, животноводами, огородниками. Современная агрокультура тут рождалась не по счету «раз-два», у нее глубокие корни. Достаточно сказать, что первая в Европе Высшая сельскохозяйственная школа была открыта в 1797 году тут, в Венгрии. Трудолюбие венгра-земледельца, его страсть «копаться в земле» обращают на себя внимание каждого посетившего эту страну. Экспозицию музея в Будапеште венчает выставка рисунков деревенских детей: косят сено, стригут барашка, режут свинью, пасут гусей, собирают яблоки, доят корову, чинят на поле красный комбайн. Это не воспоминание о лете городских ребятишек, это жизнь, в которой сельские дети принимают участие с самых первых шагов. Она для них дорога и естест