Лиза поблагодарила Полину и пошла к себе, думая, что не так уж была справедлива к жене отца.
– Только не пей больше четырех, слышишь? – крикнула ей Полина вдогонку.
Алехин проснулся от оглушительного пения птиц. Солнце неистово рвалось в комнату сквозь наглухо задернутые шторы темно-зеленого бархата. Хрустальные консоли тяжелой барочной люстры поймали несколько лучей и теперь отбрасывали блики по росписям на потолке. В плафоне прихотливой формы была изображена толстушка с розовыми сосками и складчатыми ножками. Она покоилась на облаках в окружении младенцев с крылышками. «Настоящий XVIII век, – зачем-то подумал Алехин, – какой-нибудь Тьеполо. Триумф Венеры». У него затекла левая рука. Казалось, что она была окаменевшей деревяшкой, которая зачем-то лежала под головой и давила на шею. С титаническим трудом Кен вытащил руку, и та бессильно шлепнулась рядом. Солнце слегка позолотило волоски на предплечье. «А руки такие загорелые, волосатые, сильные. Обожаю мужские предплечья», – в сознании неожиданно всплыла абракадабра Ксантиппы. «Так… я в Кап-Ферра, у Лизы. С нами Ксантиппа Пылкая, – Кен поморщился. В голове был невообразимый мусор из слов и ощущений. – Я пошел в парк. Цикады. Устрицы. Хрущобы. Антиной. – Он поднялся и подошел к зеркалу. – Надо меньше пить». Оттуда смотрело голое взъерошенное чудовище со здоровенными мешками под глазами. Лицо заметно округлилось и почернело. «Б…., – прошипел Алехин. – Надо меньше пить, – повторил он. – Член уже не стоит. – Между ног болталось что-то, абсолютно не характерное для обычного алехинского утра. Он зашел в ванную и жадно присосался к крану. Потом смочил волосы, расчесал их и стал искать сигареты. Сознание постепенно возвращалось. – Я видел в парке человека. Он напал на меня. Ой, и Лиза здесь». На кровати явно кто-то был. Из-под одеяла торчали милые темно-русые кудряшки. Алехин бухнулся в постель и прижался к макушке девушки. Облако родного любимого запаха наполнило его силами. «Не все потеряно», – удовлетворенно заметил Кен и слегка отдернул одеяло. Солнце позолотило пушок на точеном плечике. Алехин жарко приник к нему и тут же отпрянул. Что-то было не так. Он потрогал Лизу. Она не шелохнулась. Тогда Алехин стал тормошить и звать ее. В комнате стало оглушительно тихо. Он повернул ее к себе лицом. Лиза бессильно обрушилась на подушку. Глаза были закрыты. Тут он заметил, что она не дышит. Алехин прижался к груди, обтянутой тонкой маечкой. «Холодная. Вся холодная». Он не слышал стука ее сердца. «Лиза!» – закричал Алехин и тряхнул ее. Тело покорно подалось вперед, но голова упала на подушку. «Мертва. Она мертва», – пронеслось в голове главного редактора.
Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 17-й день
Хвала святым апостолам, жива королева Иоанна. Как только чума обрушилась на Аквы, она покинула город и укрылась в небольшом замке, построенном ее дедом. Отсюда королева написала мне письмо, больше заботясь об участи своего Энрико, чем о других делах. Я же, беспокоясь о хрупкости всего в этом мире, приказал ей от имени господина папы немедленно явиться в Авиньон на его суд. Дал ей понять, что папа колеблется и может признать Венгра законным королем Неаполя, если госпожа не попытается его переубедить. Новым письмом вызвал сюда Людовика, чтобы прижал королеву с другой стороны.
Сегодня же прогуливался с понтификом по стенам дворца. Воздух стал совсем теплым. Несмотря на смерть, царившую в городе, там, наверху, жизнь казалась вечной и непобедимой. Голубое небо рассекали стрижи, стремительные в своем полете. Ярко светило теплое солнце, пели птицы, легкий ветерок доносил до нас сладкий запах лугов и трав. Казалось, нет никакой чумы и не было.
– Сын мой, – обратился ко мне понтифик, – уверен ли ты в невиновности королевы, не падет ли ее грех на нас?
– Уверен, святой отец. Королева виновата лишь в том, что не покарала истинного убийцу своего мужа.
– Ну, не за это мы будем ее судить, – лукаво улыбнулся Климент, – нам, хвала Господу, достаточно ответить только на один вопрос: убила или нет.
– Нет, отче, не убивала и не знала о том, что делал Людовик в спальне ее мужа.
– Аминь. За остальное ответит Иоанна перед другим Судией, – папа осенил себя крестным знамением и, помолчав, спросил: – Говорил уже с ней о деле? – В глазах Климента загорелся огонек, который видел я у игроков в кости.
– Рано, отче. Должны довести ее до нужного состояния. Советую вам принять ее холодно и не разговаривать нигде, кроме как в консистории[54], чтобы чувствовала себя подсудимой, но не королевой.
– Хороший из тебя получится папа, – сказал вдруг Климент. Я смиренно склонил голову, ожидая его благословения. Когда получил желаемое, продолжил:
– Вызвал сюда Людовика.
– Господи, зачем? – святой отец поморщился, словно наступил на жабу.
– Знает он о прелюбодеянии Иоанны с камерарием ее Энрико. Королева очень беспокоится о жизни своего наложника. Уверен, что Людовик будет громогласно требовать выдачи несчастного. В своем письме посвятил он три строчки описанию тех пыток, которым намерен предать юношу.
– Похоже, Иоанна попала в надежную западню, – довольно улыбнулся понтифик.
– Видит Бог, сама себя туда загнала.
– Ну ты, маленький Хуго, не прибедняйся. Думаю, что нет в этом мире человека более опасного для тебя, чем Иоанна, если, конечно, узнает правду.
– Правда известна вам, святой отец, и Господу.
Мысленно же добавил, что и тебе, мой дорогой дневник, тебе доверил даже то, о чем побоялся сообщить господину.
– Хорошо, если так, – с сомнением заметил папа. – А что ты намерен сделать с Энрико?
– Это частный вопрос, не достойный вашей милости, – не хотел говорить понтифику, что принял решение пожертвовать Энрико. Чтобы восстановить мир в королевстве, нужно вернуть Иоанну на ложе к Людовику. Не о мальчиках надлежит ей думать, но о мужах, которые мечом проложат ей дорогу в Неаполь. Конечно, Людовик захочет наказать и Иоанну. Ведь сам писал нам об этом. Но объясним ему, кто он есть на самом деле. Прелюбодей, совративший королеву, и убийца ее мужа.
– Знаешь, как называется это место? – вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.
– Помойка, отче?
– Запомни, – укоризненно покачал головой Климент, – место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. – Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.
– Вы о чем, отче?
– О том, что тебе надлежит все знать. – Я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил: – Не хочу я больше крови. В этой истории достаточно пролито крови.
– Но разумнее будет отдать Энрико Людовику, чтобы успокоился и насладился местью.
– Придумай что-нибудь. Ты же у меня сообразительный, – отрезал святой отец и жестом показал, что аудиенция закончена.
Ницца, комиссариат полиции
Алехин уже однажды пережил смерть близкого человека. Ему и тогда казалось, что он был виноват. Не защитил, не уберег, не смог остановить того, кто убивал из-за тупой необъяснимой страсти. «Я приношу несчастье», – убеждал себя Кен в какой-то мелодраматической пошлятине. Хорошо, если бы он делал это только про себя. Но главный редактор поделился своим выводом с комиссаром криминальной полиции Комндомом, которого вызвали в Кап-Ферра, поскольку он уже занимался исчезновением отца Лизы. Комиссару казалось в высшей степени подозрительным, что Алехин постоянно попадается на глаза. Услышав про несчастья, которые главный редактор якобы приносит, Комндом важно спросил:
– Мосье, вы хотите сделать признание?
– Признание? Да, комиссар, я хочу сделать признание. Ее убили из-за меня.
– Мосье, – причмокнул губами комиссар, – вы находились в комнате, когда мадемуазель Климофф выпила яд. Вы дали его ей?
– Я?! – растерялся Алехин. – Какого черта мне убивать Лизу?
– Очень просто, мосье, обычная ревность. Или вы и теперь будете говорить про какую-то средневековую тайну?
– Что значит «и теперь»? Вы соображаете, что несете?! – закричал Алехин. Комндом надменно посмотрел на него и заявил:
– Не советую говорить со мной в таком тоне. Я представляю здесь республику!
– Вы представляете здесь республику идиотов! – оскалился Алехин.
– Мосье, я научу вас уважать закон и его представителей. Объявляю вам, что вы арестованы по подозрению в причастности к убийству мадемуазель Климофф.
– Вы спятили?
– Взять его! – твердо скомандовал комиссар.
Алехина скрутили и увели из дома. Полина Одоевская сидела на террасе вместе с Ксантиппой Пылкой. Последнее, что услышал Кен, были слова Одоевской:
– Прекрасно! Я всегда говорила Лизе, что он человек не нашего круга.
Кена доставили в Ниццу и поместили в обезъянник. Его соседями оказались огромный негр в майке-алкоголичке, албанец и молдаванин. Будучи в белых фланелевых штанах и замшевых лоферах, Алехин внес последний штрих в панораму основных социальных слоев Лазурного Берега. Теперь в камере сидели: сутенер, наркодилер, гастарбайтер-нелегал и обитатель олигархической виллы. Негр дружелюбно толкнул Алехина в плечо и одобрительно сообщил, что у него красивые лоферы.
– Твои пять евро – мои шюз, – предложил негр.
– Нет, мосье, – вежливо отказался Алехин. Негр закачал головой.
– Твои шесть евро.
– Лучше соглашайся, он ночью все равно снимет, – доверительно сообщил молдаванин.
– Ночью?! Я не собираюсь здесь оставаться на ночь! – возмутился Алехин. Мужики заржали.
– Он не собирается! – пуще всех ржал чернявый албанец с тонкой шеей.
– Мошенничество с кредитками? – сочувственно поинтересовался молдаванин.
– С чего ты взял?
– Значит, наркотики, – констатировал албанец, – знаешь Штыря?
– Твои семь евро – мои шюз, – снова вступил в разговор негр.