— Расшибиться можно, — помолчав, сказал Шульгин, размышляя о чем-то своем. — Да-а… А если нет? — повернулся он к летчику.
— Да как же нет?! — возмутился Кусаков. — У нее же угол крена задан? Задан. У нее…
— Погодите, — перебил его Шульгин. — Как низко вы сможете зависнуть?
— Ну, метра четыре… Ну, три, три с половиной… — сказал озадаченный Кусаков. — А что?
— Радируйте на «Витязь», — не терпящим возражения голосом сказал Шульгин, — чтобы они меня подстраховали. Палуба-то у них обледенела, — как бы извиняясь, закончил он.
— Вы с ума сошли?! — Кусаков посмотрел на него так, будто видел впервые.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — сказал Шульгин и шмыгнул носом.
В это мгновение он стал похож на деревенского паренька, решившего выступить в одиночку против враждебной ватаги.
12.01. Шульгин, оттолкнувшись от дюралевого пола, прыгнул вниз солдатиком.
Вертолет сильно качнуло, и он, чуть не задев винтом палубную надстройку, резко ушел в сторону.
Шульгин упал в кучу людей, сбившихся с вытянутыми руками, но от удара его тела страховавшие его врассыпную разлетелись по обледенелой палубе.
— Товарищ врач, — подбежавший матрос стал помогать ему подняться, — что вы глаза-то закрыли? У нас тут ничего страшного нет.
Веки Шульгина дрогнули и медленно поднялись.
— А я не здесь закрыл, я в вертолете закрыл…
— Командир корабля капитан-лейтенант Гаркуша, — представился спустившийся с мостика командир «Витязя».
— Шульгин. Хирург.
— Ну, знаете, — сказал Гаркуша и с чувством пожал руку Шульгину. — Такое я впервые… Вы просто…
— Я очень испугался, — сказал Шульгин.
Тут он сильно побледнел, выдернул руку из руки Гаркуши и, с трудом преодолевая скользкую, уходящую из-под ног палубу, бросился к борту.
Ухватился за леер и согнулся в три погибели над черной пенящейся водой…
— Порядочек, товарищ капитан, — говорил Кусаков в микрофон. — Конечно, риск был, но кто не рискует, тот на пляже пиво пьет с девушками, я так считаю. Главное — был трезвый расчет, вы ж меня знаете, я без этого не могу!
Когда Шульгин спустился в кубрик, где матросы по-прежнему держали попеременно на вытянутых руках раненого, все движения его приобрели необходимую осмысленность, несуетливую четкую быстроту. Одновременно он совершал несколько действий, из одного возникало другое, переходило в третье, давало начало четвертому: он прополаскивал горло у раковины, а руки уже тянулись за четвертинками лимона, что подавал ему фельдшер Максимыч; жуя лимон, он тут же свирепо тер руки щеткой с мылом, в то же время уже вглядываясь в раненого. И разговаривал так же — сразу с несколькими.
Шульгин — фельдшеру, склоняясь над раненым:
— Вы видели, как это случилось?
— Я видел, товарищ врач, — ответил рослый старшина, один из державших Королева.
— Слушаю. — Шульгин, ухватившись за никелированный поручень, еще ниже склонился над раненым, весь в ожидании, когда же фельдшер снимет повязки. — Быстрее, пожалуйста! — обратился он то ли к фельдшеру, то ли к старшине, а может, к обоим сразу.
— Так я говорю… — обстоятельно начал старшина. — Это примерно семнадцать тридцать было… Командир поднялся к нам на палубу…
— Самую суть, пожалуйста… — перебил его Шульгин, в нетерпении сам принялся снимать последние тампоны. — Да-а… Тут не врач, тут портной нужен… Куда пришелся удар, вы видели?
— Так точно. Сивак, подмени меня! — приказал старшина матросу, что появился в дверях. — Вот, товарищ врач… — он шагнул к Шульгину, подняв руку и намереваясь показать.
— Назад! — строго приказал Шульгин. — Открытая рана! — И фельдшеру: — Халаты всем немедленно!
— Да у меня только три… — смущенно сказал фельдшер, доставая из шкафчика халаты.
— Значит, тем, кто ближе! И живее! — И старшине: — Быстрее, пожалуйста.
Тот резанул себя ребром ладони от правого плеча к левому боку:
— Вот!
Шульгин — фельдшеру:
— Давление?
Шульгин — старшине:
— Точнее. Сверху — вниз или снизу вверх?
Старшина замялся:
— Кажется, так… — Он провел ладонью наоборот, от живота к плечу. — Мишка закричал…
Фельдшер — Шульгину:
— Давление восемьдесят на сорок…
— Худо. — И старшине: — Значит, сначала трос ударил потерпевшего по животу, а потом в плечо?
— Вроде… А, может, наоборот… Не скажу точно, товарищ врач.
— Худо. Надо точно. — Фельдшеру: — Группа крови?
— Не знаю. У меня сыворотки ист.
— Плохо. Возьмите у меня в сумке.
Фельдшер нанес сыворотку для анализа на тарелки, капнул на каждую крови раненого.
— Внутривенно капельницу. Глюкин! Полиглюкин!
— Доктор, — взмолился фельдшер, — у меня же не четыре руки!
— Сейчас должно быть двадцать четыре, — жестко сказал Шульгин, продолжая обследовать раненого, простукивая пальцами грудь, живот. — Инъекции аналгетики, наркотики, кордиомин!
— Первая группа… — сказал фельдшер, споро вставил трубку капельницы, и тут же стал наполнять шприц из ампулы.
Кусаков, возвращаясь на «Мурманск», опять заблудился в сплошном молоке.
— На «Мурманске», — балагурил он по рации, а сам беспокойно поглядывал по сторонам, вниз и на счетчик горючего, — как это ты меня не видишь, когда вот он я! Какие там у тебя помехи, ты что — рыбу ел?! А ты пеленгуй меня, пеленгуй! Я тебе песни буду всякие петь. Чего? Долго петь буду? А пока не запеленгуешь!
Шульгин вышел на палубу. Глотнул воздуха и на мгновение захлебнулся тяжелой ледяной сыростью. К нему скорым шагом, какой только возможен был в такую болтанку, подошел капитан-лейтенант Гаркуша.
— Все понятно, товарищ доктор… Переливание — и полный порядок… — Он принялся расстегивать куртку, как бы намереваясь снять ее тут же, на морозе.
— Что вы, товарищ капитан-лейтенант! — Шульгин схватил его за рукав.
— Как это «что вы»? — Гаркуша не понял и обиделся. — * Он же мне жизнь спас!
— Я понимаю, — Шульгин попытался улыбнуться сведенными морозом губами. — Но не здесь же…
— Да-да, конечно… Не здесь, — Гаркуша нахмурился, чтобы скрыть волнение, — вы не сомневайтесь… Вся команда, как один, доктор…
— Я не сомневаюсь.
— И еще ребята говорят: главное, что доктор здесь, значит, все в порядке…
— Ох, товарищи дорогие!.. — горько вздохнул Шульгин. — Какой уж тут порядок?.. Все очень плохо, капитан-лейтенант. Вы даже не представляете себе, как плохо!
Стрелка на счетчике горючего клонилась к нулю, а Кусакову ничего не оставалось, как продолжать свои выступления:
— Как это больше не надо?.. Это ты жене плакаться будешь, когда получку прогуляешь! Итак, продолжаем наш концерт. Музыка Калмановского на слова Исаковского. Провожали гармониста в институт… — Кусаков шмыгнул носом. — Склифасовского!..
12.16. Палубу «Витязя» раскачивало, как качели в парке.
Гаркуша и Шульгин стояли у лестницы па мостик, и удары волн то плотно прижимали их друг к другу, то старались растащить, разбросать.
— Вы что? — Гаркуша сдувал с верхней губы соленые брызги. — Вы понимаете, что вы говорите?
— Да, — устало сказал Шульгин. — Понимаю.
— Ты… — ненавистно выдохнул Гаркуша, до боли сжимая кулаки. — Он мне жизнь спас! А ты, тварь трусливая…
Шульгин вздрагивал от этих слов, как от ударов, и все ниже опускал голову.
— Значит, вы… — Гаркуша все-таки сумел себя сдержать и сказал «вы», — вы — врач — будете сложа руки смотреть, как умирает человек? И даже не попытаетесь помочь?!
В штурманской «Мурманска» Нечаев смотрел на путевую карту.
— Доложите погоду и ледовую обстановку в районе «Витязя», — сказал он штурману.
— Вот «Витязь», — показал штурман точку на карте. — До берега им сорок — сорок пять миль. Ледовое поле может снова преградить им путь.
— Ветер?
— Девять баллов.
— Скорость?
— Примерно восемнадцать узлов.
— Значит, им еще два часа ходу в лучшем случае… — размышлял Нечаев. — Хотя какой же он лучший? Пареньку-то тогда каюк… Крышка…
— Да-а, — сокрушенно вздохнул штурман, — с таким ранением его не довезти. Разрыв печени, перелом ребра, легкое задето. И этот подлец еще оперировать на борту отказался. Это что ж такое делается, Григорий Кузьмич? — штурман покачал головой. — Врач называется. Ведь за это судят! А, Григорий Кузьмич? Не могут не судить…
— Где мы? — прервал его Нечаев.
— Десять — тридцать пять ост, семьдесят четыре — двенадцать норд.
— Курс?
— Триста десять.
Нечаев пошарил по карманам, достал алюминиевую коробочку, потряс, но валидола не было.
— А если бы… — медленно проговорил Нечаев, — нам потребовалось встретиться с «Витязем»?
— Курс двести девяносто, — сказал штурман и показал на карте: — Я уже проложил его.
— Та-ак, — недовольно протянул Нечаев. — Значит, старый олух Нечаев еще с корабля не списан, новый капитан не успел заступить… зато штурманам раздолье… На картах рисуй, что в голову взбредет. — И строго: — Кто приказал?
— Виноват, Григорий Кузьмич, — тихо сказал штурман, — я сам… Хоть и не знаю, чем мы сможем помочь…
12.17. Гаркуша и Шульгин не замечали непогоды. Их горячий спор продолжался.
— Да вы знаете, что это «неоказание помощи»?! — голос Гаркуши дрожал от сдерживаемой ярости. — И если Королев умрет, что ждет вас, врача?!
— Даже под страхом этого… — Шульгин, не поднимая глаз, отрицательно покачал головой. — Я знаю — вы дали радио на берег…
— Погоди, — перебил его Гаркуша и стал уговаривать торопливо, просяще: — Ты же врач. Ты же должен… Даже если один шанс против тысячи, против миллиона. Ну, пожалуйста, соберись. Рискни, пожалуйста…
— Нет этого шанса! — отчаянно выкрикнул Шульгин и разом охрип, сорвав голос. — Это будет просто убийство — понятно? Час тому еще можно было попытаться. А теперь мне нужен интубационный наркоз. Теплая донорская кровь. Ассистенты и… твердый пол под ногами. А еще через полтора часа — и это никому не будет нужно. Ясно?!