люди вознесутся к богам!
– Все это замечательно, Ахилл, – одобрительно заметил Оуэн, изобразив подобие улыбки. – Но что вы поняли из всего этого? Что убийца читал Филона? Разве это удивительно для мастера преступлений?
– Нет, но все же я считаю, что это приоткрывает нам его личность.
– Его личность скрыта от нас. И мы должны во что бы то ни стало распознать его лицо!
– Я думаю, он любит прекрасное…
– Его эстетическое чувство нам известно, и не надо больше ничего доказывать. Но зачем вы мне говорите все это? – добавил Оуэн, бросив на меня косой взгляд.
– Из-за одной фразы того же самого Филона. Скорее всего безобидной, но не знаю, почему, только мне кажется, что она связана с нашей загадкой… «Красота, как и солнце, когда оно появляется, мешает видеть то, что ее окружает».
Оуэн, заинтригованный, подался вперед и медленно повторил эти несколько слов, смакуя каждый слог, а затем вынес свой вердикт:
– Очень интересно, Ахилл. Вам удается, хотя и очень редко, быть на высоте, и я радуюсь, что когда-то выбрал вас в качестве друга. Очевидно, эта фраза привлекла ваше внимание из-за слова «красота», связанного с «чудесами», о которых мы все время говорили, а также из-за солнца, которое мы тоже часто упоминаем. А еще эта зона, «которую нельзя увидеть», но она, естественно, относится к истине, которую мы так долго ищем…
Оуэн внезапно вскочил и начал быстро шагать по гостиной, соединив у рта кисти рук, крайне сосредоточенный.
– В этих словах есть своего рода вызов, – наконец заговорил он. – Парадоксальный вызов, игра света, создающего такую ослепительную красоту, что она освещает темные зоны, но в то же время затемняет их все тем же блеском. Это прекрасное разоблачающее солнце, которое, с другой стороны, отменяет теорию Амели Долл, согласно чему ее любимый Гелиос постоянно создает свет вокруг себя…
– Черное солнце в некотором роде?
– Может быть, но я предпочитаю видеть освещенное место и противостоять этому парадоксу. И нет ничего парадоксального, если придерживаться того, что красота, когда она появляется, затмевает все вокруг, потому что приковывает к себе все взгляды. А солнце, по существу, создает свет, когда появляется на небосклоне. Оно подчеркивает красоту вокруг себя и тем самым ослепляет нас…
Оуэн внезапно остановился, повернулся ко мне и буквально выкрикнул эти слова:
– Вы понимаете, Ахилл? Мы ослеплены красотой! Это и есть вызов: преступления, блестящие, как звезды на небе, струящиеся золотом, утонченные и свежие, как цветы, унизанные жемчугом росы, настолько прекрасные, что они мешают видеть нам истину!
– Все это очень хорошо, – сказал я, помолчав. – Но больше-то мы ничего об этом не знаем!
– Может быть, – заметил Оуэн с горькой улыбкой, – но убийца играет с огнем! С большой дерзостью часто приглашая нас полюбоваться его произведениями искусства, он кончит тем, что сожжет себя!
Инспектор Уэдекинд, сидя в кабинете Скотленд-Ярда, размышлял о положении дел с таким лихорадочным рвением, что каждое мгновение рисковал разрывом вены, неестественно вздувшейся у него на виске. Он постоянно консультировался со своими сотрудниками и узнавал новости от агентов, которые сменяли друг друга на подходах к усадьбе Северн-Лодж. Сейчас оттуда после дежурства прибыл рыжий сержант Джонсон, молодой человек с открытым взглядом.
– Вот уже шесть дней прошло, как нам прислали эту проклятую картину, – ворчал Уэдекинд, жуя свою сигару. – И ничего! Что-то наш убийца не выполняет своих обязательств!
– У него связаны руки! – уверенно заявил Джонсон.
– Откуда он может знать о слежке? Я официально приказал, чтобы вас никто не видел!
– Мы делаем все возможное, – ответил Джонсон. – Но нас может увидеть какой-нибудь человек из деревни и шепнуть пару слов Брукам, а они, оценив ситуацию, поймут, что мы там не для того, чтобы слушать пение птиц.
– Надо просто наблюдать за выходом подозреваемых из дома и при случае следить за ними!
– Мы именно этим и занимаемся. Но до сих пор не наблюдалось ничего подозрительного. Мистер Денхем два раза ездил в город. Первый раз в лавочку, второй раз в паб. Мистер Брук-младший отправился в Лондон только один раз, чтобы прогуляться возле Стренда. Те, кто следил за ним, уверены: он ничего не совершал.
– А по ночам?
– Мы слышим малейший шум. И вряд ли им известно, где находится наш наблюдательный пост. Мы предельно бдительны, несмотря на лес, прилегающий к усадьбе. Находясь на достаточном отдалении от дома, мы контролируем все стратегические места…
– Значит, – продолжал инспектор, сжимая кулак, – кто-нибудь из них попытается найти другой выход!
– Об этом мы тоже думаем. И хочу уверить вас, шеф, что у нас все под контролем!
Когда молодой полицейский удалился, Уэдекинд взял лист бумаги и хорошо заточенным карандашом нарисовал на нем пирамиду, на которой поставил большой вопросительный знак. Затем, откинувшись назад, он задумчиво осмотрел рисунок. Потом его взгляд перенесся на карту столицы, занимавшую добрую часть стены. В его мозгу все время крутились вопросы: где? Когда? Как? Каким будет будущая сцена преступления? Какую декорацию преступник выберет на этот раз, чтобы создать свой новый шедевр?
Карта на стене была утыкана полудюжиной булавок, соответствующих наиболее вероятным местам, способным привлечь внимание преступника для совершения будущего злодеяния. Но ни одно из этих мест не напоминало пирамиду, особенно древнеегипетскую. Булавками были отмечены также три музея и несколько частных коллекций, которые теперь находились под постоянной усиленной охраной, среди них и знаменитый Британский музей, в котором находилось несколько саркофагов и других замечательных раритетов Древнего Египта.
Получив шестую «картину», Уэдекинд направил свое расследование на поиски места готовящегося преступления. Он уже представлял себе огромные заголовки в газетах: «Убийство в Британском музее»! Но понемногу его настиг скептицизм Оуэна Бернса, который нашел эту идею немного примитивной и слишком простой для разнузданного воображения убийцы.
Уэдекинд засыпал над чтением докладов своих подчиненных и разглядыванием карты Лондона, когда все булавки таинственно меняли свое место, его охватывало сонное оцепенение. Они казались ему торчавшими отовсюду, как грибы, принимавшими форму вопросительных знаков или букв полученного сообщения: «В… О.Н П. О. Х. Е. С СКОРО ВОЗНЕСЕТСЯ К БОГАМ… П. О.Х. Е..С П. О.Х. Е..С П. О.Х. Е..С».
Несколько полицейских внесли свой посильный вклад в попытку расшифровки сообщения. Один из них предположил, что буквы «О» и «Н» могут соответствовать имени «Джон». Идея была хорошая, но королевство его величества буквально кишит носителями этого имени, и проблема осталась на том же месте. Другой сделал вывод, что «В» – это предлог, а еще один предложил идею, что буква «П» могла соответствовать слову «ПАРК», а буква «С» – завершать название этого парка. Этот же полицейский продолжил свою мысль, предположив, что название парка вполне может быть «Парадайс», который находится на севере Лондона в районе Кингс-Кросс. Это совсем небольшой парк, чуть больше сквера, который, увы, никоим образом не связан с пирамидами или Древним Египтом. В конце дня Уэдекинд решил все-таки поставить там агента, не будучи убежден в необходимости этого. Просто так, на всякий случай. Он чуть было не рассказал об этом Бернсу и его другу Ахиллу Стоку – забегавшим к нему накануне – что в парке «Парадайс» некто «Джон скоро вознесется к богам», но нарастающее напряжение и тревога ожидания устранили из сферы его внимания эту деталь, и без того казавшуюся ему незначительной. Но инспектору не повезло. Потому что наши два детектива видели все намного четче…
На седьмой день после получения сообщения, примерно в десять часов вечера, когда Уэдекинд собирался идти домой после напряженного дня, он увидел, как дверь его кабинета внезапно распахнулась с необычайной силой. Одного взгляда на бледное лицо ворвавшегося к нему полицейского было достаточно, чтобы понять еще до того, как тот открыл рот, что только что произошло «шестое чудо преступления»…
Глава 16
Послеполуденные часы тридцатого июня выдались благоприятными. Ветер рассеял грозные облака, уступившие место лучезарному солнцу.
Мисс Амели была в прекрасном настроении в тот момент, когда въехала на велосипеде в ворота усадьбы Северн-Лодж. Джон Брук, смотревший на девушку из окна гостиной, нашел ее очаровательной в костюме велосипедистки и подумал, что хорошо сложенная молодая женщина, пробующая себя в этом виде спорта, все равно сохраняет свою элегантность. Тонкая гибкая талия Амели в таком костюме была особенно заметна. Его глаз художника подробно осмотрел девушку – от коротких шаровар до красивой красновато-коричневой жилетки болеро. Спортивный ансамбль прекрасно гармонировал с шерстяными бежевыми гетрами и соломенной шляпкой, обрамленной бархатной лентой светло-коричневого цвета, того же тона, что и ее смеющиеся глаза. Но эта прелестная картина, к несчастью, очень скоро потускнела.
Немного позже, под вечер, на горизонте сгустились плотные облака. Джон Брук, выйдя из дома через заднюю дверь, посмотрел на небо и пошел по аллее, ведущей к «Воротам в потусторонний мир». Собирался дождь, но еще было время, чтобы немножко пройтись по саду. Прекрасный сад, гуляя в котором он избавлялся от странного чувства неуверенности, словно ощущая настроение неба, мрачного, но местами с разрывами в облаках, сквозь которые проглядывало заходящее солнце. Интересная борьба света и теней, в которой смешивались оттенки голубого, серого, фиолетового, красного и желтого, образуя гармоничную картину, которую могла нарисовать только природа… или случайно удалось бы так смешать краски какому-нибудь одаренному художнику, например Майклу.
Джон Брук сделал несколько шагов, затем, невзначай повернувшись, заметил силуэт в одном из окон второго этажа. Это была комната его сына, но он не успел разглядеть, был ли это Пол, так как силуэт скрылся за занавеской.