Я сглотнул вставший в горле комок.
– А больше подарков не было.
Она стала осторожно разворачивать бумагу. Та даже не была ничем перевязана или склеена, просто очень аккуратно сложена.
Внутри обнаружилась какая-то нежно-сиреневая ткань. Дарина осторожно приподняла ее. Встала, расправила.
Это было платье. Платье из тонкой полупрозрачной сиреневой ткани.
– Вот блин, – сказал я. – Словно в магазин сходил… думал, там что-то поинтереснее…
Я замолчал. Дарина стояла, прижимая платье к плечам. Потом сказала:
– Отвернись, переоденусь.
– Можно подумать, я чего-то не видел… – буркнул я, отворачиваясь.
– Глупый, – сказала Дарина. – Я хочу, чтобы ты сразу всё увидел… а, мальчишкам не понять…
За спиной шуршало.
– Помоги застегнуть, – попросила она.
Я повернулся. Дарина стояла, отвернувшись, придерживая молнию на спине. Я осторожно застегнул ее.
Жница повернулась, отступила на шаг. Робко спросила:
– Ну как?
– Ты очень красивая, – сказал я.
Дело было не в этом, если честно. Дарина и раньше была красивая. У жниц, кроме странного цвета глаз и очень гладкой кожи, внешних различий с людьми нет. Но взгляд цепляется за комбинезон, и ты сразу чувствуешь: перед тобой не человек. А в платье она стала обычной коротко стриженой девчонкой. Только глаза и выдавали.
– Лучше… чем раньше? – спросила Дарина.
Я понял, что тут нельзя сказать ни «да», ни «нет».
Шагнул к ней и поцеловал. Она жадно ответила.
Мы медленно, обнимаясь и целуясь, подошли к окну. Дарина развернулась у меня в руках, попросила:
– Сними…
Я расстегнул молнию, она дернула плечиками, сбрасывая платье, стоптала его, нагнулась, упираясь локтями в подоконник. Ничего не говоря, всё и так было понятно. Я расстегнул одной рукой джинсы и вошел в нее. Мы оба были готовы с того момента, как я постучал в дверь.
– Максим…
Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла – и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвем эту связь – случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звезды погаснут.
– Я так боюсь, Максим… – шептала Дарина. – За тебя, за стратега, за Наську, за всех…
– Не бойся…
– Не могу. Я боюсь Инсеков, боюсь тех, других…
– Прежних.
– Да, Прежних… Я всего боюсь, я стала такая трусиха… Пока тебя не было, я ничего не боялась. Мне казалось, всё страшное уже случилось. А теперь боюсь…
– Жалеешь?
– Что ты появился? Нет, нет, нет!
Я поцелуями заставил ее замолчать. Забыть, хоть на несколько мгновений, этот страх.
Но сам я не мог его выбросить из головы.
– Я всё сделаю, чтобы ты не боялась, – прошептал я. – Поверь, ничего плохого не будет. Всё уже прошло, всё случилось, страшно больше не будет…
А потом она уснула. Просто уснула, прижимаясь ко мне. И даже чуть-чуть во сне улыбалась.
Я лежал рядом, смотрел на нее и осторожно гладил по щеке. Кожа была слишком гладкая, у людей такой не бывает. Но мне это нравилось.
Раскрытый томик Куприна валялся рядом. Я закрыл его, глаз выхватил фразу: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться».
Ну да, конечно!
Сочинителям всегда хотелось трагедий и страстей. А сами небось отказались бы от такого счастья.
Расчеты, компромиссы…
Без них вообще что-то в этой жизни возможно?
Я осторожно встал, укрыл Дарину одеялом. Здесь всегда тепло; видимо, тот мир, куда отправляют из этого Гнезда – теплый, влажный… и мягкий?
Но я подумал, что жнице будет уютнее, если ее укрыть.
Тихонько одевшись и даже набросив плащ (как-то я с ним мгновенно сжился), я вышел.
В коридорах царило безмолвие. Наверное, когда в этих помещениях располагались две сотни Измененных, было иначе. Шумели и галдели куколки, они же почти обычные дети. Носились по своим делам (мне казалось, что, когда нет рядом людей, они передвигаются гораздо быстрее) жницы. Тренировались (им же надо тренироваться?) стражи. Разве что монахи молча сидели в своих комнатах-кельях перед компьютерами и книгами (не знаю уж, какова их роль, наверняка что-то, связанное с информацией).
Но сейчас это было почти пустое Гнездо.
– Где стратег? – спросил я.
И почувствовал недовольное движение Гнезда.
Ему не нравилось, что я ищу куколку.
Что оно знало, что оно могло прочитать в моих мыслях?
И могло ли помешать?
А чему именно?
Я ведь и сам не понимал, чего хочу.
Кроме одного – я не дам Дарину в обиду. Может быть, речь идет обо всем мире, но так уж случилось, что сейчас для меня мир – это Дарина.
– Мне нужно поговорить со стратегом, – сказал я как можно спокойнее.
Гнездо ответило. Неохотно, с сомнением, но я понял, куда идти. Стратег и двое мальчишек-куколок были недалеко от «защищенной зоны», в каком-то зале. Я смутно уловил образ помещения, здоровенный рояль в углу, целую гору подушек и матрасов…
– Спасибо, – ответил я.
Гнездо молчаливо следовало за мной.
Комната и впрямь была большая, со здоровенной картиной на стене, изображающей концертный зал с музыкантами и публикой в старомодных одеждах. Что-то древнее, советских времен.
В углу и впрямь стоял большой белый рояль. На нем пытался двумя пальцами музицировать мальчик, который вчера спрашивал, можно ли поиграть на приставке. Анна и второй мальчик стояли рядом, слушали. Мне показалось, что они одеты еще более причудливо, чем раньше. На стоящем мальчике были ярко-розовые джинсы со стразами, совершенно девичьи – я уверен, что раньше он бы ни за что их не надел. Анна накинула великоватый ей халат: темно-синий, унылый, больничного вида.
Похоже, им стало совершенно безразлично, что носить.
Куколка продолжал терзать рояль. Из-за валяющихся повсюду ковров и подушек звук шел глухой, еще хуже, чем можно было ожидать.
– Ты не умеешь, – сказала Анна насмешливо. – Ты продул!
– Я вечером буду уметь! – упрямо ответил мальчик.
– Вечером нещитово! Сейчас ты не умеешь!
– Я сказал, что сегодня сыграю!
Анна кивнула:
– Верно. Но третий концерт не сыграешь!
– Сыграю!
– У тебя пальцы так не растянутся. Физически невозможно в данном теле.
– Растяну!
– Сегодня не успеешь.
Мне стало не по себе.
Они уже были не совсем человеческими детьми.
– Привет, – сказал я.
Куколки уставились на меня.
– Музицируете? – спросил я.
– У вас плащ красивый, – сказала Анна, будто зачарованно. – Он… такой…
Дался всем этот плащ! Я в нем ничего необычного не замечал.
– Вы словно и есть, и нет, – продолжила стратег. Нахмурилась. – Я вас в нем не считаю.
– Чего?
– Не считаю. Не считываю. Не вижу, – пояснила она. – Я Ромку считаю, он не сможет Рахманинова сыграть. А вас – совсем нет. – Куколка дернула плечиками. – Непонятно…
Я кивнул. Мне-то стало понятно. Конечно же, Продавцы не делают случайных подарков.
Так понравившаяся Наське шкатулка – чтобы она на нее залипла и не крутилась вокруг.
Сиреневое платье Дарине – чтобы у меня захватило дух. Чтобы я осознал, что не могу ее потерять. Чтобы мы занялись сексом, и она уснула.
И обычный с виду плащ для меня – чтобы стратег не могла меня «посчитать». Не почувствовала что-то неладное, опасное.
Я машинально опустил руки в карманы.
Нащупал что-то твердое в правом.
Странно. Вроде не было раньше?
Я вынул руку – на ладони лежал леденец. Самый обычный, шарик на палочке, в яркой обертке.
– Ух ты! – сказала Анна с тем же восхищением, как Наська, увидевшая шкатулку. – Малиновый!
– Да… вроде… – сказал я.
– Мой любимый! Вы его… себе?
Я замер. Как все просто-то!
Всего лишь дать конфетку ребенку.
Я ведь не знаю, что это за леденец. Лежал в кармане плаща. Все претензии к Продавцу.
– А можно мне? – с жалобной ноткой попросила куколка.
– Максим!
Я обернулся. Наверное, вид у меня сейчас был как у подозрительного гражданина, взявшегося угощать конфетами малышей на детской площадке.
Но это оказалась Милана. Она стояла в дверях, смешно растрепанная и явно обрадованная моим появлением.
– Здорово, что ты уже пришел, – сказала она. – Пойдем? Елена зовет, выпить чая и поговорить. Она такие вкусные беляши сделала!
– Как ты меня нашла тут? – спросил я.
– Гнездо позвало. Я же в Призыве! – Она посмотрела на конфету в моей руке. Кивнула: – Они уже поели, им можно. У тебя одна?
– Одна, – сказал я. – Вот… в кармане валялась. Только одна.
– Я сладкое не люблю, – сказал мальчик, мучающий рояль. У него уже начинало получаться что-то похожее на музыку.
Нет, они больше не люди.
Дарина – человек, Наська – человек. А эти куколки – Измененные.
– Я шоколадные люблю, – сказал мальчик в розовых джинсах. – Леденцы, фу!
– Ты глупый! – сказала стратег. И заглянула мне в глаза: – Можно?
– Максим, ну дай ты ребенку конфету! – велела Милана. – И пошли.
– Ага, – сказал я. – Сейчас.
И протянул ладонь с леденцом стратегу.
Глава пятая
Я чувствовал Гнездо.
А оно меня.
В сознании прокатывались какие-то растерянные, смятенные образы. Гнездо ощущало неладное, но у меня и самого не было уверенности в том, что я делаю…
Нет, вру.
Уверенность была.
Не было знания.
Я просто понимал, что стратег сейчас умрет.
Или не прямо сейчас, а к вечеру.
Быть может, когда все уже забудут про леденец.
Случаются же у них неудачные Изменения? Да наверняка…
Прежним не будет нужды нападать на Гнездо. И уж тем более уничтожать всю Землю, как боялись Лихачев и Продавец. А вся Земля – это не только миллиарды людей, которых я не знаю и никогда не увижу. Это Дарина, Милана. Это мама и папа. Это Наська, это двое мальчишек-куколок. Это наши ребята-серчеры. Это всё, что у меня есть, всё, что имеет смысл.