— Макс, а не рано ты на судьбе крест поставил?
— У тебя есть предложения?
— Попробую помочь, если сгоняешь по указанному адресочку.
Вечером Афганец доложил мои предложения собравшейся публике.
— Так ты всё-таки Н-ский? — усомнился Упырь. — А мы прошлись — и ни одна собака о тебе не плачет.
На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи — колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.
Сели ужинать, мне объявили:
— Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.
После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.
— Я с ним лягу, — вызвалась Кащеевна.
— Проспишь.
— Так привяжите.
— В коморку запереть, — предложил трактирщик.
— Со мной заприте.
И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса — единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.
— Ну что, басенький, повеселимся? — Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.
— Это вряд ли.
— Почему?
— Физиология, — я кивнул на апатичное его лежание.
— А я кое-чего припасла, — лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. — Пей, закусывай.
Я глотнул из горлышка.
— Пей, пей.
Афродита начала раздеваться.
О, Господи, да неужто водкой можно отвращение залить?
Пей, пей — Надежда сделала мне знак. И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал — головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам — пригладил голову Надюхе.
— Брось — не подъёмное то дело.
Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:
— Давно такой?
— Да нет, после травмы — с женой всё получалось.
— Красивая у тебя баба?
— Молоденькая совсем.
— Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали — голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.
— Что так?
— Позарилась — следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.
— Что ж не пожилось?
— Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить — глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие — мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, меня материнства — сам судил. Вот так я здесь.
Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.
— Ломать судьбу не пробовала?
— А зачем? Мне нравится.
— Эта грязь?!
— Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное — свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а — и жрём, и пьём от брюха кажный день.
— Всяку дрянь.
— И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря — мужики тебя задаром не выпустят отсюда.
— А ты?
— Что я?
— Ты помогла бы мне бежать?
— И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь — встань на ноги. Ну, встань, встань — я погляжу.
Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала — в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.
— Ты со мною?
— А пройдись.
Кащеевна взирала на меня почти что с материнской нежностью.
Сделал шаг, второй…. И чёрт меня дёрнул кинуть взор в сторону. От резкого толчка в области мозжечка меня швырнуло назад. Как не махал руками, пытаясь сохранить равновесие, как ни взбрыкивал ногами, пол из-под меня выскользнул, поменялся с потолком местами, а потом рухнул с высоты прямо на лицо. Бетонный пол, с которого вороватые руки сняли паркет.
— И-и-и-и, ходила. — Кащеевна перевернула меня и затащила на голые свои бедра, ногтём выковыряла застрявшие камушки из кожи лица. — Я, когда напьюсь, такая же.
— Вроде не очень пьян, — посетовал.
— Вот скажи, буржуй, на что ты годен? Не имени своего не помнишь, ни дома — денег с тебя не получить. Ходить не можешь — обуза ты. Мужики ещё немного потомятся и бросят свою затею, тебя бросят — как станешь жить? Хоть бы хрендель работал, а так….
Она хлопнула ладонью в пах.
— Вон, никакой жизни. Другой мужик сейчас загнулся бы, трясясь над сокровищем своим, а ты….
Кащеевна допила из бутылки и завалилась на бок.
— Спать буду. Замёрзнешь — подкатывай. Всё врут про меня мужики….
Я холода не ощущал, спать с нею бок обок, и не собирался. Лежал, пялился в два чёрных квадрата, как картины на серой стене. Звёздные ландшафты в окнах выбитых. Вон там, кажется, дугою выгнула хвост Большая Медведица. Выше Малая должна быть — не видать.
Наверное, не спит и смотрит в небо звёздное моя Наташа, в тонком, китайского шёлка, пеньюаре у раскрытого окна. Иль из кровати, притиснув уснувшую Катюшу. Что будет с вами, милые, если не сумею выбраться из этой ямы выгребной?
Едва рассвет обозначил контуры помещения, поднялся на ноги. Мне хотелось проверить свербевшую в повреждённом черепе мысль: можно ходить — головой вертеть нельзя.
Поднялся и прошёл, как истукан — прямо лицо, ни взгляда в сторону. Присел, развернулся на корточках, поднялся и в обратный путь.
Хожу. Хожу! И пол из-под ног не скачет, и голова почти что не вальсирует. Главное — не делать ей движений резких.
Это открытие не должно стать достоянием гласности. Пусть бичи по-прежнему считают меня беспомощным. Потому, находившись, сел у стены и принялся ожидать пробуждения Кащеевны иль смены караула. Но манили, как запретный плод, оконные проёмы. Хоть одним глазком взглянуть с высоты второго этажа на окрестности. Может, город увижу, и буду знать, в какой он стороне. После неудачи с лидерством, вернулась мысль о побеге.
Поднялся на ноги, пошёл. По телу холодок — а ну, как кувыркнусь в окно второго этажа, и мордой — обо что там? Ткнулся в межоконную стену, спустился на пол — без выгибонов, так надёжней. На четвереньках добрался до проёма, уцепился за кирпичную кладку, высунулся наружу. Вижу карьер, справа цех, слева темнеет котельная…. Вот башкой крутить нельзя — тошнит. Где же город?
Вижу карьер, за ним дорога, лес…. и зарево. Вот он город — ночное зарево огней.
Вспомнил: я уже был возле поганого карьера и на щебзавод с Рамкуловым заглядывали — в планах было реанимировать производство.
Далековато. Идти вокруг карьера, потом через лес, кладбище. Можно по дороге, но так ещё дальше.
Побега план созрел — нужно подгадать момент, когда бичи опять упьются, и ноги в руки, прямо голову держать….
Дневного сторожа для меня не нашлось.
— Можа ты? — спросили Надюху.
— Да толку-то — не мужик ён, не му-жик.
— Дак что же, здесь запрём?
— А если сиганёт в окно?
— Убьется — туда ему дорога.
— Дак мы же за него хотели выкуп.
— Сдаётся, ни хрена нам за него и не дадут.
— Тогда чего валандаться — башку разбить да и сожрать.
— Обожди жрать, — вступилась Надя. — Сам помнишь, как прибился — ради Христа просил. Два дня подряд жевал любую гадость — едва сумели накормить. А этот скромненький, не просит ничего.
— Так запирать-то будем?
— Запрём, а там будет видно: сиганёт, так вечером со свежениной будем.
Я сидел ко всему безучастный, спиной к стене и вытянув конечности. Только мысли скакунами вдаль неслись — вот он момент: один и без охраны. Задача, правда, усложняется: второй этаж не первый, но и не третий, слава Богу.
Меня заперли и ушли.
Подобравшись к окну на четвереньках, украдкою смотрел, как бичи гуськом покинули территорию завода, и пошли в обход карьера. Справа пошли, нахоженной тропой — значит, мне надо слева обходить, чтобы, не дай Бог, случайно с ними не столкнуться.
Когда их спины скрылись за отвалами, приступил к осуществлению первой, самой опасной части побега — из темницы второго этажа.
Верёвки нет — спуститься не на чем. Если разорвать в полосы костюм и нижнее бельё, да связать? Не думаю, что может получиться что-нибудь надёжное. Оставим это.
Может, альпинистом прокарабкаться возможно? Глянул в проём оконный — кирпичной кладки ровная стена, не то руке и глазу зацепиться не за что.
Остаётся прыгать.
Что внизу? Внизу имеем заросли лопуха. И что там скрыто под листьями широкими лишь Богу известно одному. Хорошо, если обычную отмостку, а если груду битого кирпича иль борону вверх зубьями. Ну, тогда смерть или увечье.
Прикинул толщину кирпичной кладки. Если зацеплюсь ладонями за кромку наружную, полметра выгадаю до земли, но вряд ли смогу подтянуться и влезть обратно в комнату. Зачем мне возвращаться? А мало ли…. Вдруг что-нибудь не так.
В сомнениях прошел, наверное, час.
Надо на что-то решиться, решил и вскарабкался на оконный проём. Перевернулся и медленно-медленно стал выдвигать наружу тело. Неспешность не от взвешенности движений, а от бешеного вращения окружающего в глазах и голове. Вот мои ноги коснулись кирпичной кладки. На локти опираюсь, держась за внутренний край стены. Потом одну руку опустил, вторую — всё, повис на пальцах, над землёй…. Ну, учитывая мой рост, до неё не меньше трёх метров. В принципе, разве это высота? В прежние-то годы…. Только что там внизу?
Надо прыгать — обратной дороги нет. А я намертво вцепился в щербатые кирпичи и не могу себя заставить разжать эту хватку. Не ко времени и месту философия настигла.
Видел бы Билли, что сказал? Своё обычное — слабак. Но ведь не он давал мне силы в критические минуты их применения, он только будил в моих генах возможности далёких предков. Весьма далёких. Например, способность Дианы к левитации, возродилась из тех глубин времени, когда материя, созданная энергией, рождала Вселенную и законы гравитации. Как бы мне сейчас не помешала ма-аленькая, малюсенькая совсем, ну просто капельная, сила антигравитации.