— Куда путь держишь, дед? Может, подвезти? А то айда с нами на свадьбу.
— Пива хочешь? А шампусика?
Я от всего отказываюсь.
— Ну, бывай здоров.
Мы пожимаем руки и расстаёмся друзьями. Джип уезжает, я спускаюсь с трассы:
— Пойдём, Саид.
На полуденный роздых остановились в весёлой берёзовой рощице. Солнце сенится сквозь густую подвижную листву. Птички-синички по веткам прыгают, поют. Дятел трудится, а кукушка подкидышей считает. Хорошо! Мне хорошо, а пёс в пяти метрах лежит, поскуливает.
— Ты никак есть хочешь? Иди сюда, я накормлю.
Он с недоверием смотрит на мои пустые руки, хвостом виляет. Тем не менее, проползает метр-полтора.
— Иди-иди, не бойся, — я глажу своё колено. — Иди сюда, тебя поглажу.
Пёс подползает к моим кроссовкам. Не дотянутся, да и не сторонник движений резких — взаимодоверие должно быть полным. Хлопаю по траве ладонью:
— Рядом, Саид, место.
Пёс ползёт вдоль моих ног. Глажу кудлатую собачью бестолковку:
— Процедура долгой предстоит — тебе лучше уснуть.
Собака послушно кладёт её на лапы и закрывает глаза. Я тоже. В смысле, глаза. Предстоит не просто ковыряться в мозговых извилинах, а добраться до тех глубин клеточной памяти, когда наши общие предки поглощали питающие вещества из окружающей среды через кожу. Ну, Саид будет через шкуру…. Хотя нет, не только. Возможно, и шерстяной покров примет участие в насыщении организма.
Программирую собачьи инстинкты в соответствии с основными Заповедями — не укради, не возжелай…, а также защищай сирых и слабых.
То, как отлично он усвоил это, Саид доказал под вечер следующего дня, когда мы с ним, лесом бредя, вдруг вышли на окраину села. За околицей мальчишки футбол гоняли. Мой друг сорвался вдруг и громким лаем разогнал спортсменов. Когда я подошёл, они пожаловались:
— Ваш пёс, наш мячик отобрал.
Мячом служил им ёжик — живой, колючий но, видимо, немало пострадавший от пинков, полётов и падений. Я шляпу снял, сорвал пандану:
— Ах вы, ироды Иерусалимские! Вот я вам ноги все поотрываю.
Глаз Масяни вспыхнул ярким лучом и обратил в бегство маленьких изуверов. Саид преследовал их с громким лаем до самого села.
Откуда, Господи, жестокость в людях — творят неведомо чего?
Взял ком колючий в ладони. Сейчас, сейчас я вылечу тебя.
Хитросплетения маленького мозга — где, что — попробуй, разберись. Но не спеша, как часовых дел мастер, по винтику, по шпунтику вникаю я во всё и делаю свои дела.
Вернулись в лес.
— Ну, вот, приятель, боли уже нет, ушибы, переломы скоро заживут — ты только будь поосторожней.
И отпустил колючего в траву.
Он топ-топ, топ-топ и под корягу. Вылезает с пёстреньким котёночком в зубах — малюсеньким, в пол-ладошки. Тащит кроху с явным намерением придушить и пообедать.
Я опешил, Саид растерялся — стоим и смотрим.
А котёнок изловчился — царап ежа по носу лапой.
Тот зафыркал, добычу выпустил и закружил пред ней. Но как не сунется, с какой стороны не подкрадётся — навстречу лапа когтистая.
Долго это продолжалось, но развязка будет, и не в пользу котёночка, если мама не придёт. Но где ж она — не может быть такая кроха одна в лесу? Прогнал Саида прочь — может его боится?
Сумерки закрадываются в лес. Круги ежиные становятся всё уже, наскоки чаще. Пора кончать его охоту и малыша спасти — ведь кошки нет.
Беру котёночка в ладонь — он успевает и меня царапнуть. А шипит-то как — спинка с хвостиком дугой, в маленьком ротике малюсенькие клычки.
Ну, успокойся, успокойся — мы с тобой крови одной.
Глажу кроху, и котёнок засыпает у меня в руках. А просыпается совсем уже другим — ни голод ему не страшен, ни холод, ни болезни, и ни сама безносая с косой.
Идём втроём просёлком неведомо куда, и не хватает нашей компании осла да петуха.
Это был грот — уютная малогабаритная пещерка на вершине горы. Обрывистый склон её опоясывала бурная речушка с чистой быстрой и холодной водой. Спуститься к ней можно по узкой тропе, которую в народе называют козьей, змеившейся меж корявых сосенок и седых в трещинах скальных хрящей. Противоположная, более пологая сторона горы — царство мачтовых исполинов, сомкнувших кроны в поднебесье и обрекших подножие на вечный полумрак и прозябание. Тем не менее, густые заросли малины, акации и шиповника прижились и превратили реликтовый лес в непроходимые дебри. Сказочный привкус с намёком на "там чудеса, там леший бродит" придавал ядовито-зелёный ковёр из хвощей и папоротника. Последний, как известно, цветёт одну только ночь в году и указывает зарытые клады. На такого любителя отыскивать земные сокровища с помощью колдовских чар набрёл у подножия горы.
Присматривал место для ночлега, как потянуло дымом. Потом увидел костёр и его разжигателя — мужчину лет шестидесяти, может с гаком, высокого, сухопарого, подвижного.
— Доброго здоровья доброму человеку.
Прикрывшись от огня рукой, незнакомец ощупал внимательным взглядом.
— И вам не кашлять.
Скованный нелюбезностью, мялся, не зная на что решиться.
— Да вы садитесь, садитесь. Зачем котёнка с собой таскаете?
— В лесу нашёл.
— Так несите домой.
— Нет дома.
— Это как?
Я присел, по-турецки скрестив ноги, снял Маркизу (это всё-таки была кошечка) с плеча и опустил на землю.
— Так получилось.
— Баба выгнала?
— Нет жены.
— Детям не люб?
— И детей нет.
— Может, и дома не было?
— Был — отняли.
— Бывает, — незнакомец окончил расспросы и протянул руку. — Скоробогатов Фадей Фадеич.
В котелке над костром закипела вода.
— Сейчас чайку попьём, — сказал Фадей и бросил в неё горсть заварки.
Маркиза, наигравшись собачьим хвостом, вскарабкалась на лежащего Саида и свернулась клубочком.
— Смотри-ка, — подивился новый знакомец, — какие они у вас дружные.
Подтянул рюкзак, порылся и извлёк галету, отломил половину, бросил.
— На, Тузик, Бобик, Шарик. Как тебя там?
Саид лишь потянул носом и чихнул от попавшей в ноздри травинки. Маркиза скатилась и зашипела, выгнув спинку, готовая броситься и растерзать желтевшую в темноте галету.
— С утра закормлены, — посетовал Фадей Фадеич и покосился на меня. — А вы как на счёт подкрепиться?
На мой отказ:
— Ну, тогда по чайку.
И угостил ароматным, приправленным лесными травами, кипятком.
— Из какого роду-племени, какого сословия? — интересовался Скоробогатов. — Как зовут-величают?
Я представился.
— Было время, ворочал капиталишком — потом всё прахом. Начинать сызнова, сил нет — подался в странники.
— Звучит, как "в беглые", — усмехнулся Фадей.
— Пусть будет, коли нравится, но не каторжанин.
— Да ты не бойся, не велик и я законник — в лесах счастье мыкаю.
Чай пили без сахара по очереди из одной кружки, но выдули весь котелок.
Ближе к полуночи Скоробогатов засобирался.
— Вы как, спать будете — палатка свободна — или у костра подежурите?
— А вы куда?
— На промысел. Полночь — самое время.
— Звучит по каторжански. Можно мне с вами? А палатку сторожить пса оставим.
Осторожно ступая, Фадей Фадеич светил фонариком под ноги. Движения как у сапёра на минном поле — настолько неторопливы — и я понял, промысел начался. Шёл следом, но как не силился понять…, решил спросить. Шёпотом:
— Что промышляем?
— Тс-с-с. Следы подземных кладовых.
Скоробогатов опустился на колени, жестом поманил.
— Смотри. Видишь?
— Что это?
— Стебель папоротника. Он в полночь расцветает, если под ним таится самоцвет.
— Легенда?
— Быль.
И всего-то? Мне расхотелось шастать по ночному лесу.
— Я подожду вас у костра.
Луч фонаря упёрся мне в лицо.
— Что задумал?
— Совсем не то, о чём сейчас подумали. Неужто похож на человека, которому нужны сокровища? Дайте вашу руку.
Несложными манипуляциями в мозговых извилинах убедил Скоробогатова, что мне можно доверять. Он только подивился:
— И никакого азарта? Ну, ты, блин, не мужик.
У палатки развёл костёр поярче, под голову Саида, на грудь Маркизу — прилёг ночь коротать. Быть может, где-то на степном раздолье она нарядна звёздами, и зори, как румяна, здесь же глухой колодец — лишь запах, шорохи и тьма. Но думается хорошо: о том, о сём, как жизнь изменчива, судьба не предсказуема — то морг, то свалка, то лесной костёр. Назавтра быть к чему готовым? Знать бы….
Вернулся охотник за сокровищами под утро весь мокрый от росы. Чертыхался, переодеваясь у костра:
— Ведьмин лес! Туманы тут и днём таятся, а ночью — дело гиблое.
Присел к огню, покосился на меня:
— Не спали?
Подтянул рюкзак, поковырялся в нём.
— Опа-на! — на ладони самоцвет в полмизинца отразил всполох пламени.
— Что это?
— Рубин. А здесь сапфир, — он протянул мне кварцевый страз величиной с кулак. — Если увидите.
Я не увидел.
— С помощью колдовского цвета нашли?
— Да где там — под корнями сваленной сосны. Тут этого богатства видимо-невидимо.
— Ну, так копали бы подряд.
— Копать нельзя — здесь заповедник.
— А под цветами можно?
— Ну, там я цапнул куш — и был таков.
— Гоняют?
— Гонять гоняют, но не догоняют. Пока — тьфу, тьфу.
Рассвет, заштриховав полутени, оконтурил округу. Фадей Фадеич сварил суп из рыбной консервы, приправил сухарями.
— Ешьте ложкой из котелка, а я прямо из чашки через край.
— Да вы не беспокойтесь: приучил организм обходиться без пищи. И пушистых тоже.
— Ну, это вы бросьте, — Скоробогатов извлёк из чашки кусочек кильки, позвал Маркизу. — Кис-кис.
Та выгнула дугою спинку, бочком-бочком ступая, приблизилась, осторожно понюхала подачку, потом фыркнула, царапнула Фадеичу мизинец и стремглав скрылась за Саидом.
— Вот, стервец! — добродушно выругался кладоискатель и кинул рыбёшку собаке.
Саид размазал её лапой по траве.
— Корми таких, — обиделся Скоробогатов.