Первая из них была вполне прагматической: огромный объем строительства потребовал привлечения ремесленников самых разных специальностей — каменотесов, плотников, граверов, красильщиков по золоту и т. д., не говоря уже о простых возчиках или носильщиках. Все это позволило обеспечить заработком сотни малоимущих афинян, занять их производительным трудом.
В результате, к середине 40-х гг. в Афинах установился период относительной социальной стабильности, который недаром называют «веком Перикла»: избранный впервые стратегом[4] в 444, он пользовался таким авторитетом в народе, что занимал эту должность бессменно почти 15 лет подряд. В эти годы завершается строительство Парфенона и возводятся Пропилеи на Акрополе. Скульптуры на фронтонах Парфенона и фриз, окружающий его центральное помещение, создаются под руководством знаменитого скульптора Фидия; ему же принадлежала статуя Афины-Девы, сооруженная внутри Парфенона. Вокруг самого Перикла группируется кружок передовых людей той эпохи: наряду с Фидием — архитектор Гипподам, философы Анаксагор и Протагор, поэт Софокл и историк Геродот, который читает здесь главы из своего будущего труда. Афины становятся крупнейшим экономическим и культурным центром Греции.
Этот подъем в значительной степени связан с участием в управлении государством народных масс. По расчетам современных историков, в конце 30-х гг. V в. число полноправных афинских граждан (т. е. мужчин в возрасте от 18 до 60 лет) составляло от 30 до 43 тыс. человек. Из них в текущей административной и судебной деятельности в самих Афинах и за их пределами при почти обязательной ежегодной сменяемости были заняты 7–8 тыс. Значит, за какие-нибудь 6 лет самое непосредственное участие в государственных делах практически принимали представители всех входящих в него семейств, не говоря уже о том, что последнее слово в решении важнейших вопросов принадлежало народному собранию. Конечно, не следует идеализировать картину: и народному собранию приходилось ошибаться, и среди исполнявших выборные должности попадались лихоимцы, но в целом такого широкого привлечения всего народа к власти не знало со времен родового строя ни одно общество.
Конец недолгому безмятежному времени в Афинах положила разразившаяся в 431 году Пелопоннесская война — следствие многолетнего спора за первенство в Греции между Афинами и Спартой, крупнейшим по тогдашним масштабам государством Южной Греции, вместе с ее союзниками. Поскольку сухопутная армия Пелопоннесского союза была в эти годы самой сильной в Греции, превосходя афинское ополчение и по составу и по выучке, а афинский флот обладал неоспоримым первенством на море, Перикл предложил блокировать и опустошать Пелопоннес в ходе морских экспедиций и тем принудить спартанцев к сдаче, а на аттической земле не оказывать им бесполезного сопротивления. Для афинского крестьянства этот план, может быть, стратегически и верный, обернулся необходимостью переселения в город под защиту крепостных стен, откуда они с вершины Акрополя могли наблюдать, как неприятель разоряет их пашни, сады и виноградники. Смогли они чаще, чем раньше, принимать участие в народном собрании и, хотя и сами были в достаточной степени охвачены воинственным угаром, не могли не видеть, как умело пользуются настроением народа его вожди — демагоги[5], как трудно простому человеку разобраться в хитросплетениях слов у записных ораторов.
Поскольку силы воюющих сторон были примерно равны, то 10 лет войны не принесли решающего перевеса ни одной из сторон, и в 421 году был заключен так называемый Никиев 30-летний мир, не решивший, впрочем, ни одной из проблем, которые привели к войне. Все же афиняне получили передышку, и неизвестно, как бы дальше развернулись события, если бы в самых горячих головах их политиков не возобладала мысль нанести удар Спарте на западной окраине греческого мира — в Сицилии, издавна населенной выходцами из южного Пелопоннеса и сохранявшей связь со своей метрополией. Не стоило большого труда увлечь авантюристическими планами массу городского населения (крестьяне к тому времени успели вернуться в свои деревни и восстановить разоренное хозяйство), рассчитывавшего путем расширения афинского могущества получить новые источники дохода.
После грандиозных по своему размаху приготовлений к походу летом 415 из афинского порта Пирея вышел флот в составе сотни боевых кораблей (не считая грузовых судов и барж), к которым по пути присоединились еще 36 кораблей союзников. Сухопутное войско насчитывало 5000 гоплитов и 3000 легковооруженных, множество прислуги и рабов. Между тем, самое начало экспедиции было омрачено политическим скандалом в Афинах, о котором нам еще придется говорить; у стратегов, возглавивших поход, не было единого плана действий, и стычки местного значения зимой 415–414 ни к чему не привели. Летом этого же года на помощь Сиракузам — главному объекту афинян — пришел спартанский флот, против которого оказалась бессильной и посланная из Афин дополнительная эскадра. Кончилось дело тем, что афиняне оказались запертыми в гавани Сиракуз, где их тогда скопилось около 40 тысяч, и были вынуждены к отступлению по суше, во время которого потеряли в сражениях, от голода и болезней более пяти шестых от числа выступивших из окружения. Известие о пленении оставшихся в живых и казни полководцев пришло в Афины в октябре 413 года.
Можно только удивляться тому, как страшнейшее поражение Сицилийской экспедиции, стоившей огромных денег и лишившей афинян самого цвета войска, не парализовало их воли к сопротивлению: они восстановили морской флот, доведя число кораблей до ста. Однако внутреннее положение было неустойчивым: воспользовавшись значительным ослаблением политических позиций демократических сил, активизировали свою деятельность олигархически настроенные группы, так что в мае 411 года народное собрание должно было согласиться с установлением умеренно олигархического режима, помышлявшего о мире со Спартой, но продержавшегося недолго и не успевшего реализовать свои намерения. Потянулись новые годы сражений с переменным успехом, причем в действия обеих сторон все заметнее стали вмешиваться персидские сатрапы, помогавшие деньгами то одной, то другой стороне с целью ослабить обе. Главным театром военных действий стала на этот раз восточная часть Эгейского моря и пролив Геллеспонт. Около речушки Эгоспотамы на фракийском берегу Геллеспонта, вследствие неопытности и небрежности стратегов, афиняне и потерпели в 405 окончательное поражение от спартанского флота, предопределившее окончание войны в следующем году на тяжелейших для них условиях: были срыты крепостные стены, соединявшие город с Пиреем, распущен Афинский морской союз, демократическая власть в «освобожденных» городах при самом активном участии спартанского полководца Лисандра заменялась на господство олигархов.
Такая же участь постигла Афины: во главе государства Лисандр поставил пролаконски настроенных олигархов («тирания Тридцати»), установивших несравненно более жестокий режим, чем их предшественники в 411 году. Жертвами их стали не столько по политическим мотивам, сколько ради конфискации и присвоения имущества около полутора тысяч богатых соотечественников. Однако и «тридцати» удалось недолго удержаться у власти; они были свергнуты демократически настроенными афинянами, после чего в 401 году был заключен гражданский мир и восстановлены прежние государственные институты, хотя возрожденная демократия и в социальном и в мировоззренческом плане мало напоминала ту, которая установилась сто лет назад.
Нетрудно понять, что перемены в общественно-политической обстановке, происходившие в Афинах на протяжении столетия, должны были существенно отразиться в социальной психологии народа.
В силу самого характера античных городов-государств в каждом из них свободное население воспринимало себя как замкнутый коллектив, объединенный общим происхождением от легендарных предков и почитанием общих для всех богов-покровителей. Авторитет того или иного божества был, естественно, тем выше, чем больших успехов внутри и извне добилось само государство; кроме того, он поддерживался древней и очень устойчивой мифологической традицией, освящавшей существующие общественные отношения и нормы воспоминаниями о подвигах местных героев. Так, афиняне не только считали себя отпрысками автохтонного царя Кекропа, не только возводили ко времени жизни его знаменитого потомка Тесея начало своей государственной организации, — самое появление на их земле благодетельной оливы они приписывали заботе Афины-Паллады и, соответственно, считали священным каждое дерево этой породы, которая, действительно, в изобилии снабжала их и плодами, и растительным маслом.
Своим покровителем они считали также саламинского героя Аякса, которого вместе с его отцом Теламоном призывали себе на помощь накануне Саламинской битвы, а после победы посвятили Аяксу взятую в плен финикийскую триеру[6].
Главным хранителем некоей закономерности мироздания, существующего по вечным нормам справедливости и воздаяния, афиняне, естественно, считали Зевса. Мимо его внимания, по их убеждению, не проходило ни одно нарушение общественных и этических установлений, причем наказание могло настигнуть даже не самого преемника, а его детей или внуков, — рано или поздно правда должна была восторжествовать.
Действие закона мировой справедливости лучше всего было наблюдать на судьбах легендарных героев прошлого: здесь взору мыслителя и художника открывалась целая вереница поколений, нередко вовлеченных в страшные преступления. Ради царской власти брат соблазнял жену брата, а оскорбленный супруг мстил обидчику, коварно убивая его детей. Отец приносил в жертву богам родную дочь, жена сражала мужа, сын поднимал меч на мать. Царская чета, испуганная страшным пророчеством, подбрасывала новорожденного ребенка, но тот, выросши, по неведению убивал в дорожной ссоре отца и женился на овдовевшей матери. В конечном счете, однако, всегда торжествовало возмездие, восстанавливающее по божест