[133]. Для всего этого, надо признать, «Медея» дает достаточно оснований.
Уже с первых слов Кормилицы, произносящей слова пролога, становится ясен источник конфликта: Ясон, обязанный Медее победой во всех испытаниях, которые выпали на его долю ради добычи золотого руна, предав ее, женится на дочери коринфского царя Креонта[134]. Под вопрос поставлена самая большая, с точки зрения древнего грека, ценность для замужней женщины — ее супружеское ложе, и не приходится удивляться ярости, с которой Медея реагирует на создавшееся положение. Свидетельством этого являются ее вопли, раздающиеся из дома: она проклинает и свой дом, и мужа, и детей, и желает собственной гибели[135]. Постепенно, однако, эмоции уступают место здравому размышлению, и, наверное, впервые с орхестры афинского театра звучат слова о доле девушки, выходящей замуж за совершенно неизвестного ей человека: мужа приходится покупать за приданое, и хорошо, если он покорно несет брачное ярмо. Если же жена ему не мила, у него есть возможность развлечься за пределами дома, а что делать супруге, оставшейся в одиночестве (230–234, 242–247)?
Монолог Медеи — первый из пяти, в которых постепенно будет раскрываться ее образ, — построен по всем правилам риторики. Введение: она будет говорить, чтобы ее не сочли заносчивой (214–224). Объяснение ее состояния: 225–229. Рассуждение о женской доле: 230–251. Ее особое положение, в отличие от женщин, составляющих хор: 252–266.
Вместе с тем, Медея несколько преувеличивает собственное участие греческой девушки в своей дальнейшей судьбе. Политическими правами женщина в Афинах не пользовалась, и высшей ее добродетелью считалось повиновение воле отца, а потом — мужа, которого выбирала опять же не она сама, а отец или, в случае его смерти, человек, ставший теперь ее «опекуном» или «попечителем» (κυριος) — дядя, старший брат; сироту-бесприданницу выдавало замуж государство, оно же обеспечивало ее приданым, которое являлось собственностью будущих детей. Если муж считал свой брак неудавшимся, он мог развестись с женой, но при этом должен был вернуть взятое за ней приданое. Так, например, когда Периклу и его жене перестала нравиться их совместная жизнь, он договорился с ее попечителем и, правда, с ее же согласия — выдал ее замуж за другого[136]. В то же время, если муж слишком предавался увлечениям на стороне, транжиря приданое, попечитель жены мог потребовать развода. Но, в общем, случаи эти были не столь часты, так что в целом доля жены при неудачном браке оставалось незавидной, — в этом Медея права, как и в том, что, слабая от природы, женщина становится готовой на все, вплоть до убийства, если оскорблено ее ложе[137]. Вот и Креонт, готовый немедленно изгнать Медею вместе с детьми из города, обосновывает свое решение тем, что она найдет много способов причинить зло сопернице[138], лишившись супружеского ложа (285 сл.). И хор выражает полное сочувствие несчастной, обесчещенной Медее, оставшейся на «безмужнем ложе», да к тому же еще гонимой; ее же ложе заняла царская дочь (435–438,443–445).
Мотив поруганного брачного ложа снова вспыхивает в сцене встречи лицом к лицу Медеи с ее оскорбителем Ясоном. Выяснение отношений между бывшими супругами принимает частую у Еврипида форму агона — состязания в речах двух персонажей, отстаивающих противоположные нравственные или общественные ценности, и ведет к принятию одной из сторон каких-либо, более или менее решительных действий. Для их обоснования действующие лица произносят примерно равновеликие или совсем равные по объему монологи[139], после которых корифей вставляет реплику, резюмирующую услышанное. Агон представлен в 13 трагедиях Еврипида из 17 сохранившихся[140], причем только в двух случаях спорящими сторонами выступают мужчина и женщина: в «Медее» и в написанной в середине 20-х гг. «Гекубе» (1109–1292). В последней, однако, агон уже ничего не решает, поскольку фракийский царь Полиместор, предательски убивший троянского царевича Полидора и за это ослепленный заманившими его пленными троянками, пытается оправдаться, а Гекуба отстаивает свое право на осуществленную месть.
Совсем иначе в «Медее»: здесь заглавная героиня произносит настоящую обвинительную речь против Ясона (465–519), называя его совершенно негодным человеком[141], не стыдящимся смотреть в глаза людям, которым он причинил зло, и напоминает об оказанных ему услугах (465–487, 502–505) — в благодарность за это он соблазнился новым ложем[142]. Простительно было бы желание нового брака, если бы от первого не было детей, но у Ясона растут два сына, и вот теперь их изгоняют вместе с матерью! Как не признать Ясона верным супругом, вызывающим восхищение (488–491, 510–515)! Агрессивность Медеи, как и преувеличенная ею ранее самостоятельность девушки при выходе замуж, существенно отличается от того, как представляли себе зрители Еврипида место женщины в доме и в обществе[143]. При этом Медея обвиняет мужа в нарушении клятвы, поверив которой она предала родной дом и последовала за Ясоном в Грецию, где она еще усугубила свое положение беглянки убийством Пелия (492–495; ср. 483–487). Между тем, хотя заключение брака ни в «героическую» эпоху, ни в V в. не сопровождалось какой-либо клятвенной процедурой, нарушение любой клятвы считалось серьезным нравственным проступком[144]. Соответственно, словам Медеи это обвинение придавало еще более отчетливый наступательный характер.
Ясон пытается оправдаться. Надо заметить, что уже в мифологической традиции Ясон не является героем в полном смысле этого слова: в поход он отправляется вместе с другими «благородными мужами» (5), в то время как настоящий герой его поколения — Геракл или Тесей — идет на подвиг в одиночку; да и подвигов он никаких бы не совершил, не приди ему на помощь женщина. Вполне прагматично настроен он и в нашей трагедии. Своей подлинной спасительницей он считает Киприду, пробудившую в Медее любовь к нему, а сама Медея даже выиграла, променяв варварскую Колхиду на Элладу и прославившись здесь своей мудростью (526–541). Переходя к обоснованию своего решения, он выстраивает рациональные доводы: во-первых, он поступил мудро, затем — благоразумно, наконец — будучи другом ей и всем своим (547–550). И напрасно она обвиняет его в ненависти к прежнему ложу и жажде[145] нового (555 сл.). Его новый брак — средство узаконить собственное положение и обеспечить будущее детей, приравняв их к тем, которые родятся от здешней царевны (557–567). При этом Ясон исходит, конечно, не из этики героических времен, а из афинской практики, но не доводит свою мысль до конца. Действительно, если афинянин имел неосторожность вступить в брак с женщиной негреческого происхождения, то по закону, принятому по инициативе Перикла еще в 451 г., дети от такого союза не могли быть зачислены в состав афинских граждан и подлежали продаже в рабство[146]. Однако детям от брака с чужеземкой новая женитьба отца едва ли могла бы помочь, потому что при записи в афинское гражданство они все равно должны были назвать своих родителей, и если один из них оказывался не афинским гражданином, то никаких шансов получить гражданские права у детей не было. Когда Ясон говорит, что, вступая в брак с коринфской царевной, он хотел приравнять сыновей от Медеи к тем, которые родятся от нового брака (562–567), он явно выдает желаемое за действительное. Недаром и хор признает, что Ясон построил свою речь искусно[147], но все равно предал Медею и поступает несправедливо (576–578)[148]. Обвинение это тут же поддерживает Медея: достоин величайшего наказания тот, кто умеет хитрой речью прикрыть несправедливость и дерзкое мошенничество (580–583), — в этой тираде не без основания находят осуждение со стороны поэта распространяющегося искусства изощренной речи, умеющей выдавать черное за белое.
Главное же, что причину гнева Медеи Ясон видит не в оскорбленном чувстве справедливости, а все в той же потере супружеского ложа. Она-де не стала его осуждать, если бы ее «не грызла тоска по ложу. Вы, женщины, считаете, что ложе — это все, и если с ним случается беда, то самое лучшее (для вас) принимаете за самое худшее и вам враждебное» (568–573)[149]. И Медея, со своей стороны, считает все его доводы отговоркой. Не они его удерживали от того, чтобы заранее сообщить ей о своем намерении вступить в новый брак, а боязнь обесславить себя, имея на ложе жену-варварку (591 сл.). Нет, снова твердит Ясон, не ради женщины он стал обладателем царского ложа, а ради нее и детей (593–597). Что касается обвинения в нарушении клятвы, то его Ясон оставляет без ответа, поскольку возразить ему нечего. В заключение он возвращается к тому, с чего начал, т. е. предлагает Медее помощь деньгами или письмами к друзьям (459–464, 610–614 — получается что-то, напоминающее кольцевую композицию), — надо было столько лет прожить с женой, чтобы до такой степени не знать ее характера или судить о ней с совершенно прагматической точки зрения!
Агон Медеи и Ясона завершается II стасимом, в котором любовь «в меру» противопоставляется неотвратимому желанию (ιμερος, 634) — понятие это мы уже встречали в речи Медеи против Ясона; поэтому ясно, что именно его здесь имеет в виду хор, хотя само противопоставление «разумной любви» и безотчетной страсти является общим местом греческой этики. Себе же коринфские женщины желают благосклонности Киприды, чтущей мирные ложа и не влекущей к другим