«Перестань думать о прошлом. Начни думать о том, как собираешься объясниться с этой женщиной».
Шейн погрузился в эти мысли, когда его телефон завибрировал на руке (там, где он был закреплен в чехле-повязке Nathan, признанном лучшим аксессуаром 2019 года по версии RunnersWorld.com). Он мгновенно замер. В нескольких шагах позади Шейна группа усатых и мускулистых парней из Бушвика остановилась за секунду до того, как врезаться в него.
– На хрена, братан?
Шейн даже не заметил едва не случившейся аварии, потому что был слишком занят, молясь, чтобы это было то самое сообщение. Самый важный момент. Неужели Ева наконец-то захотела поговорить? Он безмолвно взмолился Вселенной, чтобы так и было, и достал телефон из повязки.
Это были Марисоль, Датуан, Реджинальд и Тай. Четыре его любимых ученика написали ему сообщения, одно за другим.
Вытирая пот со лба и борясь с разочарованием, Шейн зигзагами пробирался сквозь бегунов к небольшому участку травы Изумрудного города слева от тропинки. Найдя свободное место, он рухнул на спину, обессиленный и загнанный.
Ева по-прежнему с ним не разговаривала. Но получить сообщения от детей – это было еще лучше.
Как и в случае с Таем, Шейн обещал всем ученикам, над которыми он шефствовал, что всегда будет рядом. Это были дети из группы риска. Ни у кого из них не было настоящих родителей, и он с радостью занял это место.
Шейн сильно сомневался, что у него будут собственные дети. Он не доверял своей ДНК. А вопрос о том, кто были его биологические родители, – ну, у него было такое чувство, что лучше этого не знать. Но для мизантропического кочевника, не имеющего профессиональной подготовки в области воспитания подростков, чьи собственные подростковые годы могли бы стать вдохновением для леденящего душу сериала на канале Vice TV, эта роль была ему по плечу. Она слишком идеально подходила ему. Жизнь Шейна в качестве учителя была важнее и более плодотворной, чем попадание в список бестселлеров.
Возможно, он был слишком привязан к суррогатному родительству чужих детей. Было несколько моментов, например, когда Бри, его любимая ученица в Хьюстоне, была задержана полицейским после того, как сосед вызвал полицию на ее шумную, но невинную вечеринку в честь шестнадцатилетия, тогда его инвестиции вылились во что-то нездоровое. Отреагировал он бурно, и это был первый (и единственный) раз, когда он почувствовал себя уязвимым без алкоголя. Но он любил этих детей. Они нуждались в нем. И Шейн никогда не срывался, так что риск того стоил.
Сегодня, 19:57
Марисоль
МР. ХОЛЛ!!! Ядовит ли кошачий корм для людей?
Были допущены ошибки.
Сегодня, 19:59
Датуан
Прям хорошо. Смешное дерьмо. Директор Паркер думал, что ХЗ означает халявный зачет
Сегодня, 20:02
Реджинальд
прив расстался с Тажхой, она плохая девчонка, сказал ей, что ее поступки говорят громче, чем словаки
*словаки
*СЛОВА СЛОВА СЛОВА
Чертов автокорректор
Сегодня, 20:06
Тай
прив
Мне нравится планетарий
Брови Шейна удивленно поползли вверх. Таю ничего не нравилось! А если и нравилось, то он никогда этого не говорил. Он вообще почти ничего не говорил. Шейн специально записал его на стажировку в планетарий, чтобы увлечь хоть чем-то, показать ему, что значит заниматься своим делом. Шейн посмотрел на небо. Он хотел быть дома до наступления темноты, на случай, если Ева все же заглянет. У него еще оставалось время, чтобы позвонить.
– Тай! Как дела, старина? Я получил твое сообщение.
– Да.
– Тебе нравится в планетарии?
– Нормально.
– Расскажи поподробнее. Почему тебе там нравится?
Молчание.
– Тай?
– Я пожимаю плечами.
Шейн вздохнул. Нужно было поработать с Таем, научить его общаться.
– Ты написал: «Мне нравится планетарий». Это сильное заявление. Если высказываешь мнение, надо быть готовым подкрепить его жизнеспособными доказательствами. Тебе нравится планетарий – почему?
– Я не знаю. Просто прохладно. Типа, я не знаю почему. – Тай помолчал. – Я имею в виду, в небесном театре…
– Небесный театр!
– Так это называет мистер Джеймс. В небесном театре я как будто настоящий астроном. Как будто по-настоящему. Я могу увидеть путь Солнца с востока на запад. Посмотреть вблизи на Луну.
– Это невероятно, Тай. Я знаю, что Луна – это твое.
– Да, и сегодня мы учили о причудливых звездных объектах. Например, нейтронные звезды, пульсары, черные дыры. И там… там… там… одна девочка.
Шейн улыбнулся.
– О, даже так?
– Да. Она иногда там бывает. Рисует или что-то вроде того. Сегодня она нарисовала белого карлика.
Шейн снова уставился в небо.
– Но почему?
– Белый карлик – это звезда, которая исчерпала свое ядерное топливо.
– О-о-о. Как ее зовут? Ты с ней разговариваешь?
– Не-а. Я не могу с ней разговаривать.
– Она плохая, да?
Опять молчание.
– Тай, ты пожимаешь плечами?
– Да.
– Слушай. Ты умный. Ты верный. Ты один из самых интересных детей, которых я когда-либо встречал. Будем надеяться, что эта девочка ходит в планетарий каждый день и ждет, что ты с ней заговоришь. Просто попробуй.
– Могу я спросить тебя кое о чем.
Как обычно, вопросы Тая звучали как утверждения.
– Как узнать, когда действительно чувствуешь девушку.
Шейн слегка приподнялся, опираясь на локти. Влюбленность в девушку из планетария была огромным прорывом для такого неуверенного в себе ребенка, как Тай, и важно было действовать осторожно.
– Когда это будет по-настоящему, – заявил Шейн, – тебе даже не захочется задавать этот вопрос. Это будет как удар. Как выстрел.
– Выстрел, – повторил Тай с сомнением в голосе.
«Вот и вся осторожность», – подумал Шейн.
– Выслушай меня, – сказал Шейн. – Это как будто ты знаешь, что произошло что-то потрясающее. Но не понимаешь, как сильно тебя ударило, пока это не случится. Вот что такое – влюбиться. И ты ничего не сможешь с этим сделать. Когда все по-настоящему, ты влюбляешься неосознанно. У тебя нет права голоса. Ты получаешь чертовски сильный удар, а потом перевариваешь его. Ясно?
Тишина.
– Я не хочу словить пулю, брат.
– Тай, это была метафора.
– Да, но я просто хочу спросить ее, не хочет ли она пойти со мной в «Колд Стоун» или еще куда-нибудь. Поесть мороженого, – ворчал Тай. – Ты слишком много надумал.
– Видишь, тебе даже не нужна моя помощь! У тебя есть план, – ободряюще сказал Шейн. – Просто пригласи ее завтра на свидание. И будь уверен в себе. Если поверишь, что ты тот самый чувак, она тоже поверит.
– Может, мне сначала спросить, нет ли у нее непереносимости лактозы.
– Ни в коем случае.
– Да, ты прав.
– Слушай, ты справишься, – сказал Шейн. – Напиши потом, дай мне знать, как все идет.
– Напишу. Пока, – сказал Тай и отключился.
Шейн засунул телефон обратно в повязку, светясь от надежды. С Таем все будет в порядке.
Солнце только что село, и все еще оставался шанс – ничтожный шанс, ничтожно маленький шанс, – что Ева придет. Он побежал по извилистым улочкам Вест-Виллиджа, возвращаясь к Горацио-стрит.
Быть может, в том кафе он в последний раз увидел Еву. Но он не мог не думать о других встречах. Увидев Еву, он понял, что его мир перевернулся, но в глубине души он чувствовал, что все хорошо. Слишком хорошо. Во время полета в Нью-Йорк Шейн представил себе миллион сценариев того, как пройдет их встреча. Он надеялся, что ничего не почувствует.
Но, как он только что сказал Таю, ты ничего не сможешь с этим сделать, не так ли?
Глава 12. Двадцать вопросов 2004
Уже стемнело, когда Шейн привез Женевьеву в огромный пустующий особняк на Висконсин-авеню. Как всегда, он не испытывал ничего, кроме презрения, к людям, которые владеют таким домом и даже не пытаются в нем жить. Если бы это был его дом, его пришлось бы выселить оттуда насильно.
Обстановка была как в музее. Повсюду золотые филигранные акценты и ковры из шкур животных. Сверкающие люстры. В фойе над диваном из конского волоса висела головокружительно абстрактная, пестрящая первоцветами картина. Диван был невыносимо колючим, сидеть на нем было невозможно.
Женевьева тут же опустилась на него.
Она не спросила, откуда Шейн знает код сигнализации. Или почему, несмотря на то, что дом был погружен в темноту, он знал дорогу. Завтра он объяснит, что в детстве здесь жила его подруга. А теперь она обитала в студенческом городке Джорджтаунского университета. Ее отец был послом в Корее, и поскольку ее родители жили в Сеуле, дом обычно пустовал. Подруга разрешала Шейну ночевать в доме, когда ему хотелось сбежать из приемной семьи. Он надеялся, что Женевьева не спросит, чем он отплатил за щедрость. Не то чтобы ему было стыдно. Он просто не хотел, чтобы она знала, до какого отчаяния он дошел.
Но потом Шейн вспомнил выражение ее лица в неотложке, когда он предложил ей сбежать. Это было отчаяние, разделенное с безотчетной тревогой. Она будто вспыхнула, потому что другой путь казался ей немыслимым.
Эта девушка понимала, что такое отчаяние.
Шейн провел ее через кухню, выложенную мексиканской плиткой, к лестнице для прислуги и к апартаментам на третьем этаже. Когда-то это была шикарная спальня девочки-подростка, но сегодня ее превратили в склад для хранения ненужного. Фотоальбомы, куклы, старые журналы, хрустальные шары и фужеры были аккуратно сложены. Две массивные стеклянные двери выходили на террасу с видом на зеленый двор с овальным бассейном. Взяв Женевьеву за руку, Шейн медленно подвел ее к кровати с балдахином, застеленной бледно-розовым бельем.
А потом залез под кровать и вытащил низкий ящик с огромными пакетами, в которых было бесконечное количество травы, таблеток, шприцев и порошков. Они были подписаны: кома (валиум), озноб (травка), вечеринка (кокаин), экзамены (аддерал), шлюха (экстази), оцепенение (перкоцет) и так далее.