– Целая книга, – сказал Шейн. – Пожалуйста, напиши ее.
– Ну да, и какое взять название? «Безумные матери и забытые дочери»? – Казалось, Ева думала об этом. Часто. – К тому же я должна написать пятнадцатую книгу, прежде чем начну что-нибудь еще.
– Об этой книге ты упоминала в кафе, – сказал Шейн, что-то припоминая. – Ты еще сказала, что ее никто не будет читать? Ты ошибаешься! Это история черной Америки, рассказанная сквозь призму очаровательных злодеек.
– Слушай, Одри ничего об этом не знает. Она думает, что Лизетт – героиня. Я… немного подправила историю, потому что хочу, чтобы она гордилась тем, кто она есть, – сказала Ева. – Я даже никогда не была в Белль Флер.
– Так поезжай. – Шейн вдохновенно повернулся к ней всем телом. – Поезжай.
– Не могу. – Ева покачала головой. – Мне придется заглянуть в свою душу.
– Что же тебя останавливает?
– Там бардак, – сказала она в пустоту.
Ему стало интересно, когда в последний раз она так раскрывалась перед кем-то.
– Но это хорошо, – настаивал он. – Это ты.
– Я не могу позволить себе развалиться на куски, – сказала она.
Ева встретилась с ним взглядом. И Шейн почувствовал, как она изголодалась. Его охватило желание защитить ее. Схватить Еву и сбежать. Что, памятуя о прошлом, ничем хорошим не закончилось бы.
– Шейн, – тихо сказала она, – почему ты не назвал меня по имени?
Шейн вздрогнул, застигнутый врасплох. Так трудно быть между тем, что чувствовал тогда, и тем, что чувствуешь сейчас. Если Шейн произнесет ее новое имя, то она перестанет быть воспоминанием. Она станет осязаемой. И ему придется признать реальность. А Ева Мерси будто разматывала его, медленно и верно, словно дергая за нитку.
Шейн приехал, чтобы признаться и уйти. Влюбляться в нее не входило в его планы.
– Я не могу произнести твое новое имя.
– Почему?
Подыскивая слова, он выговорил:
– Я тоже не могу позволить себе развалиться на части.
Шейн уловил тоненький вздох Евы и увидел, как разошлись ее губы, но не услышал ответа – потому что перед ними уже стояла розовохвостая девчонка. Загораживая солнце. Она махала руками, как будто находилась очень далеко.
Они смотрели на нее растерянно (Ева) и раздраженно (Шейн), вынужденные оторваться от важного момента.
– Приветики! – крикнула она. – Я Ширли. С двумя «и».
– Ни за что бы не догадались, – пробормотал Шейн.
– Вижу, что у вас, ребята, напряженная атмосфера? Я подумала, что вам нужно расслабиться, поэтому я приглашаю вас! Но поторопитесь, мы закрываемся в пятнадцать ноль-ноль.
– Куда? – спросила Ева.
– В «Дом снов». Я привратница. – Розовый Хвостик жестом указала на неприметный городской дом через дорогу. Там была черная дверь с вывеской «Дом снов», написанной белыми печатными буквами. Женщина из корпоративного центра Мидтауна в отрезном платье от Ann Taylor вышла, удовлетворенно зевая.
– Ох-х-х, – вздохнула Ева, повернувшись к Шейну. – Я читала об этом месте на Refinery29. Это арт-инсталляция, которая похожа на детский сад, только для взрослых. Ты приходишь сюда, медитируешь, спишь, отдыхаешь. А потом возвращаешься на работу обновленным.
Шейн был настроен скептически. Двадцать лет назад он ограбил бы всякого спящего идиота в этом доме.
– Безопасно ли дремать рядом с незнакомцами? – спросила Ева, почти читая его мысли.
– У нас серьезные правила, – настаивала Розовый Хвостик. – Итак, «Дом снов» – это звуковое и световое погружение. В комнатах темно, мягкий сиреневый свет, благовония и гипнотическая музыка – слышатся разные тона, в зависимости от того, стои́те вы, сидите или лежите, – пояснила она. – Снаружи – хаос, глобальное потепление, Майк Пенс. Там – мир, искусство, свобода. Это как безопасное психоделическое путешествие!
Кайф без наркотиков? Ева посмотрела на Шейна. Шейн посмотрел на Еву.
Через десять минут Шейн и Ева оказались в комнате, похожей на утробу матери, и поплыли в неизвестность.
К тому времени «Ширли с двумя “и” Санчес уже выложила фотографию Шейна и Евы с айфона модели Х в группу «Проклятые» с подробным описанием увиденного. В роли координатора мероприятий довольно ограниченной ассоциации «Ведьмы-латиносы» в Квинс-колледже она была большой поклонницей ведьмы из книг Евы, но, давно обитая в Нью-Йорке, она была слишком самонадеянна, чтобы сообщить об этом Еве.
Глава 14. О девушках
– Спэрроу всегда так делает, – причитала Парсли Катцен, которая уже десять минут вещала в обличительном тоне. – Она так хочет пить. Такая старательная.
Одри была не в настроении выносить эту трагедию. Парсли была в состоянии говорить только о Спэрроу Шапиро. И о Ривердейле. А теперь Одри придется сидеть рядом с ней целый час. Как будто содержание под стражей может быть намного хуже.
– Вчера я надела новые ботильоны на платформе, – начала Парсли, – а Спэрроу говорит: «О, я заказала такие же в Urban Outfitters в прошлые выходные». Сучка, нет, не заказывала. Тебе просто нужно алиби на случай, если ты придешь в школу в моем дерьме.
Запрещая себе закатывать глаза, Одри дала самый мягкий ответ, на который была способна:
– Может, она их и купила. Мы все покупаем одни и те же вещи. Смотри, мы обе носим кроссовки Keith Haring Vans.
– Наши вансы вездесущи, – усмехнулась Парсли, которая, как подозревала Одри, не знала, как пишется слово «вездесущи».
«Дело не в том, что Спэрроу украла твои сапоги, – подумала Одри. – Дело в том, что она украла твою вступительную песню на бат-мицве. Можно подумать, у кого-то монополия на песню Old Town Road».
Одри не хотела больше это обсуждать. Ладно еще, что отвлечь Парсли легко.
– У тебя очень красивые брови. Ты сделала микроблейдинг?
– Да! В Bling Brows. Здорово, да?
– Идеально.
Одри подавила зевок.
Парсли завизжала и уставилась на свое отражение в айфоне. Она высунула язык, изобразила знак мира и сделала селфи.
– Я такая милая, ух!
Прекрасно. Теперь Одри могла спокойно хандрить.
Весь день она сдерживала слезы. Но поскольку ее образ в школе был «Сама серьезность», никто из четырех наказанных в Чеширской подготовительной школе ничего не заметил.
Одри могла по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз она приходила в школу не в духе. Или произносила действительно гадкое ругательство, например, «дерьмо». Или обругала подругу за ее спиной. Никто никогда не знал, что она чувствует на самом деле.
В конце концов, Одри Зора Тони Мерси-Мур была лидером! И в неумелых руках эта власть над обществом могла вдохновить на кликушеские замашки. Поэтому Одри всегда старалась казаться уверенной, спокойной, здравомыслящей. Если выпадал неудачный день, она просто шла домой, рисовала что-нибудь, читала книгу «Будь дерзким! Перестань сомневаться в своем величии и сделай жизнь грандиозной»[93] и обнималась в постели с мамой.
С эмоциями Одри должна была справляться сама. Другие дети всегда говорили только о себе. Если позволить им такие мелочи, не мешая, они проникнутся к вам доверием. Кроме того, психотерапевты никогда не должны давать волю эмоциям на приеме. (Одри узнала об этом в третьем классе, когда читала книгу Фрейда «Введение в психоанализ».)
Поэтому, несмотря на то что она, совершенно опустошенная, застряла в классной комнате с другими наказанными, Одри сохраняла спокойствие. Не то что за день до этого, когда мама намекнула, что это из-за Одри у нее не было ни жизни, ни любви. Ни настоящего счастья.
«Я робот, поэтому ты можешь быть бабочкой».
Всегда ли она чувствовала, что Одри сдерживает ее? Было ли ее рождение ошибкой?
Одри никогда раньше не ругалась с мамой. Они, бывало, ссорились, но по пустякам. А вчера, в главном коридоре Чеширской подготовительной школы, мама смотрела на нее так, словно из-за Одри случаются все раздоры и неприятности в мире.
«Я разрушаю ее жизнь, – думала Одри. – Я могу излечить всех, кроме нее».
И это ранило, потому что Ева была ее лучшей подругой. Конечно, Одри обожала своего отца и его большую, шумную калифорнийскую семью. В воскресенье она улетала, чтобы провести лето в Папафорнии, и заранее знала, что там будет здорово. Каникулы Одри проводила у отца, но ее дом был с Евой.
Они всегда были только вдвоем. Девчонки, придумывающие бессмысленные ритуалы. Прогулки с приключениями каждую субботу. Смотрели по вечерам в среду мюзиклы середины века. Гадали, кто получит Оскара. Ходили на Пасху в «Бинго» с головой дракона. Каждый год перед отлетом Одри в Калифорнию они заказывают все меню июньского позднего завтрака в «Ладурэ» (стейк, макаруны, шоколадные эклеры, лавандовый чай и таблетки от несварения желудка!).
Подростки должны были ненавидеть мам, потому что большинство матерей забыли, как это трудно и непонятно – быть двенадцатилетним, тринадцатилетним, четырнадцатилетним. Как бессмысленно и беспомощно ты себя чувствуешь. Но Ева поняла ее. Она одобряла ее мысли, ее мнение. Кроме того, она не была похожа на других мам. Она была похожа на молодую, забавную актрису ситкома. К которой бежишь, когда твоя настоящая мама слишком устала, чтобы обсуждать план Б.
Одри боготворила Еву.
Когда Одри было четыре года, она пыталась запрыгнуть в тень, которую Ева отбрасывала на стены. Чего бы она только не отдала, чтобы примерить ее на себя.
На свое шестое Рождество она попросила Санту сделать Еву одного с ней возраста, чтобы они могли стать лучшими подружками.
Во втором классе она подкралась к дремлющей Еве и измазала все ее предплечье хайлайтером. Потому что мама была особенной.
В дни, когда Ева была слишком занята, Одри тайком брала старинное кольцо и надевала его. Чтобы быть похожей на Еву и чувствовать себя под защитой маминой магии.
И по сей день страдающая бессонницей Одри забирается к ней в постель, каждую ночь около трех часов, а Ева, обычно положив ей на голову пакет со льдом, укладывает ее спать, теплой рукой поглаживая щеку. Евины простыни всегда пахли мятным и лавандовым маслами, которые она втирала в голову на ночь. Одри нравилось погружаться в этот аромат. А если Еве не было слишком больно, она пела ей старинную колыбельную: