Люди дремали на полу, на массивных подушках, их кожа светилась разными цветами. В одной комнате тихо храпела женщина. Рядом с ней лежал парень в плохо сидящем костюме, губы его шептали беззвучный напев. Или молитву. Может быть, он читал слова песни Lizzo – Truth Hurts. Кто знает? Главное, что он был спокоен.
Ева и не надеялась заснуть в течение следующего часа. Засыпала она после пяти миллиграммов снотворного, положив на голову пакет со льдом, сделав укол обезболивающего и включив белый шум. Но хипповая атмосфера успокаивала. Она была почти возвышенной. Самое приятное, что это был неожиданный поворот. Как у Алисы, спустившейся в кроличью нору, или у Дороти, заснувшей в маковых полях страны Оз. Когда Ева отправилась на встречу с Шейном сегодня утром, она определенно не предполагала, что окажется в туманном, гипнотическом доме развлечений. В 14:50.
Помня о дочери, карьере и разорванной в клочья жизни, Ева не собиралась терять ни часа в этом месте. Но вот она здесь, и никто ее не найдет. Казалось, что то, что произойдет здесь, не имеет никакого значения в реальной жизни.
А рядом был Шейн.
Она не была готова снова прощаться. Она страстно желала, чтобы этот день тянулся бесконечно. День с Шейном, пусть и проведенный так дружески, стал самым страстным приключением за многие годы, и отрицать это было невозможно. Это было так легко. И просто страшно.
Рядом с ним Ева ощущала новый импульс к жизни. Шейн возвращал ее к ее настоящей сути; все глупые, случайные, постыдные, мрачные моменты, которые она обычно скрывала, были выставлены на всеобщее обозрение. И он упивался всем этим. Упивался. И тем, что заманивали его, и тем, что позволял заманивать себя: Боже, это было потрясающе. Она забыла, как они сосуществовали в пространстве друг друга. Воздух между ними по-прежнему искрил и потрескивал, как раньше.
У Евы кружилась голова от Шейна, хотелось втянуть его в себя целиком. Она чувствовала себя дерзкой и кокетливой – она словно очнулась после долгих лет и больше не боялась чувствовать. И если после сегодняшнего дня она больше никогда не увидит Шейна, все будет в порядке. Сегодняшнего дня достаточно.
«Слушайте эту историю и прочее вранье на Fox News в восемь часов», – подумала она.
Когда они пришли в свою комнату, Ева расстелила одеяла на матовом полу, Шейн взбил подушки, и они легли. И вот тогда два циничных скептика очень, очень захотели спать.
Чувствуя, как тяжелеют веки, Ева оглядела уютную (хотя и очень маленькую) комнату. Она была размером со скромную гардеробную. Неоновые лампы с ночником украшали потолок, пульсируя слабым, туманным фиолетово-синим свечением. Четыре удара сердца – включено, четыре удара сердца – выключено. Цвет придавал их коже сюрреалистический, успокаивающий фиолетовый оттенок.
Ева повернулась лицом к Шейну, расправив подушку под щекой. Он лежал на спине, закинув руку за голову. Она смотрела, как он следит за мелькающими словами – вскоре его веки сомкнулись и ресницы коснулись скул.
– Мне нужна такая комната в моем доме, – пробормотал он.
– Где твой дом?
– Ну, да, сначала мне нужно купить дом. – Он открыл глаза, повернув к ней голову. – Я никогда не мог решить, где хочу остаться. До того как начал преподавать, я переезжал дважды в год. Найроби, Сиаргао, Копенгаген, любое место у воды. Лаос. Однажды я отправился там в поход на мотоцикле. Во Вьетнаме самая впечатляющая местность. Джунгли, горы, водопады. Зеленая-зеленая трава, как в кино. Местность буквально захватывает тебя. Ты знаешь, что там они называют войну во Вьетнаме американской войной?
– Так и должно быть, – сказала Ева, уютно уткнувшись щекой в подушку. – Какое твое любимое место?
– Тагазут, судоходная деревня в Марокко, – ответил он без колебаний. – Там девятилетний ребенок научил меня серфингу.
– Твоя жизнь – сплошная фантазия, клянусь.
– Все правда! – настаивал он. – И у меня тогда получилось. Правда, на коралле я распорол себе живот. Наверное, надо было наложить швы, но не мог же я раскиснуть перед тем бесстрашным мальцом. Он занимался серфингом еще до того, как научился говорить. Без мизинца. Весь в татуировках. Чертов пират. В общем, я заклеил дыру скотчем, и все зажило.
– У тебя не было заживляющей мази? Покажи мне шрам.
В полной темноте Ева почувствовала, как Шейн ухмыльнулся.
– Ты просишь меня снять рубашку?
– Боже, нет. – Она прикусила губу. – Просто подними ее.
– Ты просишь или требуешь?
– Требую.
Он мгновение смотрел на нее огненным взглядом, потом потянулся за спину и полностью снял рубашку. В темноте она разглядела пухлый, неровный шрам на его животе. Еще ярче она увидела его сильные руки и грудь. И его мускулистый пресс, и всю эту гладкую кожу, сияющую, и дорожку вниз, к едва заметному пути счастья, исчезающему в джинсах. Иисус.
Еве нестерпимо захотелось присосаться к его коже там. Прямо над джинсами.
– Почему ты такой невероятный?
– Ты сама меня заставила! – прошептал Шейн в темноту, натягивая рубашку через голову. – Спи.
– Не могу заснуть, – пробормотала она. – Отвлекаюсь.
– На что?
Он повернул голову, чтобы встретиться с ней взглядом. И их глаза слились в безмолвном диалоге. Это было похоже на сон. Минуты таяли одна за другой. Они моргали все медленнее, оба улыбались сладкими, довольными улыбками.
Наконец Ева дала ответ, в который никто из них не поверил.
– Я пытаюсь запомнить эту комнату. Это хороший материал; возможно, этот образ появится в книге, – сказала она, сонно зевая. – Честно говоря, как бы ни было трудно писать, я не могу представить жизни без этого.
– Это пьянит, да? – пробормотал он, глядя на ее губы.
– Да, ощущаешь силу. Мы заставляем совершенно незнакомых людей смеяться, плакать, возбуждаться. Это лучше, чем секс.
– Разве?
– Вообще-то я не помню, – призналась она. – Я нахожусь на сексуальном эквиваленте дна. Уже целую вечность.
– Ты? Но ты же порнописатель.
– У меня порновоображение, – поправила она его.
«И иногда этого достаточно, – думала она. – Обычно я одна».
Когда-то Сиси поставила Еве диагноз «нехватка прикосновений». (Один из ее авторов написал об этом книгу по самопомощи.) Когда кто-то слишком долго обходится без прикосновений, он становится сверхчувствительным к малейшему прикосновению. В этом была своя правда. В прошлые выходные Ева едва не испытала оргазм, когда парикмахер мыла ей голову шампунем. А ее парикмахер была бабушкой шестерых внуков.
Ева сознательно весь день избегала прикосновений Шейна. Если бы он только прикоснулся к ней, она могла бы взорваться.
– Я тоже на дне, – сказал Шейн. – У меня никогда не было трезвого секса.
Ева задохнулась.
– Так долго? Почему?
Шейн не знал, как на это ответить. У него было много секса, со слишком большим количеством женщин, во все более развратных формах, во многом хорошего, в большинстве случаев – размытого, и он с облегчением остановился. Нормальные, здоровые люди не используют секс в качестве закуски к водке.
– Так и не дождался, – сказал он.
– Я не скучаю по этому, – сказала Ева, пренебрежительно махнув рукой. – Честно говоря, я снова практически девственница. Наверное, это было бы больно.
– Я так отстал от жизни, что все закончилось бы за две секунды.
– Хорошо, что мы не занимаемся сексом.
– Я, например, вздыхаю с облегчением, – сказал Шейн с коварной улыбкой.
Ева, не сдержавшись, хихикнула в ладонь.
– Почему с тобой так легко разговаривать?
Шейн смотрел на нее, пока блеск в его глазах немного не потускнел.
– Так было всегда. Просто мы такие, какие есть.
– Ты все помнишь? – прошептала она. – О нас?
Ему потребовалось некоторое время, чтобы ответить.
– Забавно. Последнее десятилетие прошло как в тумане, но я помню каждую деталь той недели.
– Я надеялась, что прошедшие годы сама придумала, как все было романтично. Что на самом деле все было не так, – сказала она, и это прозвучало так искренне и выстраданно.
Слышались тихие гипнотические звуки, где-то играло фортепиано, мягко струились благовония. И Ева почувствовала знакомое притяжение. Как и в семнадцать лет, между ними не было пространства. Была непреодолимая потребность быть ближе, всегда.
Не задумываясь, Ева вложила свою руку в его. Шейн сжал ее пальцы и поднес к губам, впиваясь в ее ладонь затяжным поцелуем. Она перестала дышать, ее пронзило электрическим разрядом. Это было легкое прикосновение, но она чувствовала его повсюду.
Ева так долго жила в плену боли, что забыла, как приятно чувствовать себя хорошо. Она вздрогнула всем телом. Внезапно она ощутила себя – всю до последней клеточки. Сердце трепетало, сердце пульсировало.
«Нехватка прикосновений».
Шейн наблюдал за ней, прикрыв глаза. Он легонько провел губами по внутренней стороне ее запястья. Она издала тончайший стон, ее спина выгнулась дугой. Это было восхитительно.
Задыхаясь, смущенная своей реакцией, она села, зарывшись лицом в ладони. Нет. Они в общественном месте. За незапертой дверью. Она мать! А Шейн – Имя с Большой Буквы. Неужели их застигнут слившимися в объятиях, в тайном доме сна?
У входа было написано: «Запрещается прикасаться друг к другу!» Если их поймают, Twitter просто взорвется. Одри бросится в Ист-Ривер.
Но потом она открыла глаза. Шейн смотрел на нее, тот же потрясающий, безрассудный, неотразимый мальчишка, каким он был когда-то, но теперь с опытом и серьезностью взрослого человека, с суровым шрамом от серфинга в Северной Африке и самыми чертовски привлекательными морщинками вокруг глаз – и ничто не имело значения.
Не было такого ада, которым бы она не рискнула ради этого мужчины. И он это знал.
– Иди сюда, – сказал он.
Ева села на него сверху, ее локоны упали ему на лицо. Шейн провел руками по задней поверхности ее бедер и по ягодицам, а потом нежно, но уверенно обхватил ее и притянул к себе. Их губы остановились в нескольких дюймах друг от дру