га.
– Двадцать вопросов, – прошептал он.
– Начинай.
– Зачем ты на самом деле пришла ко мне?
– Чтобы попросить об услуге.
– Лгунья.
Шейн опрокинул ее на спину, прижав одной рукой ее запястья над головой. Инстинктивно она подтянула ноги, обхватив его за талию.
– Зачем ты пришла?
– К тебе. – Ее бедра уперлись в его бедра, отчаянно пытаясь прижаться крепче. – Хотела тебя.
– Ты меня поймала, – прохрипел он, оставляя горячие, засасывающие поцелуи на ее горле. – Твоя очередь.
Ева дрожала под ним, его губы мешали думать. Она не могла задать Шейну очевидные вопросы (Куда ты ушел? Почему ты ушел? Как ты мог?). За многие годы она приучила себя не задумываться над ответами на них. Кроме того, сейчас речь не о нем, а о ней. Поэтому она выбрала что-то попроще.
– Ты вспоминаешь обо мне?
Легкими движениями он провел языком по ее шее, вверх к уху, покусал мочку.
– Я так и не научился не думать о тебе.
– О, – выдохнула она. И дрожащим голосом добавила: – Твоя очередь.
– А ты? Романтизировала нас? – спросил Шейн, поймав ее взгляд. – Или мы были настоящими?
– Мы были настоящими, – прошептала она почти неслышно.
– Тогда? – Он прижался к ней, и она застонала.
– Д-да, – ахнула она. – Тогда. И сейчас.
Внезапно Шейн отпустил ее запястья и коснулся ладонями ее лица. Она скользнула руками по его спине, обхватив за плечи. Он медленно приблизился к ее лицу и замер. Он сдвинулся чуть ниже и остановился. Он ждал целую жизнь, чтобы заполучить ее вот так, такую, жаждущую его, отчаянно желающую его, и он хотел насладиться этим.
Но она издала нетерпеливый стон, впиваясь ногтями в его плечи, и Шейн уступил. Он впился губами в ее губы, увлекая в сочный, обжигающий поцелуй. Восхитительный шок заставил Еву замереть, но она тут же растворилась в нем, потерявшись в жаре его губ, скольжении его языка, дразнящем прикосновении его зубов, так и не сложив в голове ни одной связной мысли, кроме «да, хочу» и «Шейн-Шейн-Шейн». Он не останавливался, целуя ее до потери сознания. Постепенно поцелуи приостыли, потеряв интенсивность, и стали мягким, слегка обжигающим пламенем – достаточно горячим, чтобы выдержать этот жар.
Они остановились только для того, чтобы перевести дух.
– Еще один вопрос, – сказал он.
– Мы все еще играем? – Она облизнула губы влажным языком.
– Да. – Шейн посмотрел в сторону двери, затем снова на нее. Его глаза лукаво блестели в темноте. – Ты готова безобразничать?
– Да, – сказала она, не задумываясь, и потянулась вниз, чтобы обхватить ладонью его член, огромный и твердый. Она погладила его по всей длине, вызвав в ответ низкий стон. – А ты?
– Да, – сказал он, задирая платье и стаскивая с нее лифчик без бретелек. Опустившись ниже, он провел мягким, горячим ртом по выпуклости ее груди, зацепив зубами сосок. Прошелся языком вокруг него, с наслаждением посасывая, а затем, царапнув щетиной кожу, потянулся к другому соску. Ее беспомощные, содрогающиеся вздохи заставляли его так напрягаться, что он не представлял, как переживет эти минуты.
– Да, – прорычал он, уткнувшись ей в грудь. – Я готов хулиганить.
– Почему? Р-расскажи.
Шейн поднял голову, рассматривая ее. Ева выглядела сияющей и такой распутной: платье задралось до подмышек, выставив напоказ полупрозрачные трусики, кудри разметались по подушке, она задыхалась, дрожала, губы были мокрыми и распухшими от поцелуев. На ее бедре, там, где он ее схватил, расцвел синяк.
– Потому что я достаточно взрослый, чтобы понять, что к чему, – сказал Шейн, втягивая ее в быстрый, распутный поцелуй с языком. – Но я все равно это сделаю.
– Что сделаешь?
– Трахну тебя. Здесь.
А потом они впились друг в друга. В бешенстве Шейну удалось снять с одной ее ноги промокшие трусики, а Ева стянула с него джинсы и трусы – но времени на то, чтобы раздеться догола, не было. Он покопался в бумажнике в поисках старого презерватива (вознося безмолвную молитву нескольким божествам, чтобы он не порвался) и надел его. Затем, накрыв ее своим высоким, сильным телом, Шейн погрузился в Еву с мучительной медлительностью, стараясь не причинить ей боли.
Было больно, но жжение было восхитительным. Желая большего, Ева обхватила его, чтобы он вошел глубже. Она задыхалась, а Шейн тихо целовал ее, входя в нее ровными, глубокими толчками, и она могла лишь принимать его, качаясь на волнах наслаждения. Когда он почувствовал, что все ее тело стало содрогаться от его прикосновений, он просунул руку между их блестящими от пота, полуголыми телами и нащупал средним пальцем ее клитор. Он гладил ее медленно, но входил сильно – и это было так хорошо, так мощно, что ошеломило ее, заставив замереть.
И когда Шейн последовал за ней несколько секунд спустя, то приложил губы к ее уху и наконец сказал то самое слово.
– Ева, – прохрипел он, срывающимся голосом. – Ева. Ева.
Он произнес это имя как заклинание, как единственное имя, которое когда-либо имело значение, и Ева с сердцем, бьющимся о ребра, прижалась к нему в этой фиолетовой темноте. Одновременно потерянная и обретенная.
Позже Ева пожалела об этом. Не о сексе. Она пожалела, что оставила Шейна там, одного, в той комнате. Встала, накинула одежду, схватила сумку и сбежала, не попрощавшись. Но, если честно, чего он ожидал?
Ева приучила себя не думать о том, почему Шейн бросил ее. Вместо этого она восприняла это как урок. С того дня пятнадцать лет назад она больше никогда не позволяла себе быть брошенной. Муж, любовник, давно потерянный любовник. Это не имело значения.
Ева всегда уходила первой.
Глава 16. Небезопасный момент
Ева долгие годы пыталась забыть неделю, проведенную с Шейном тогда, давным-давно, еще в школе. И, честно говоря, многие детали действительно стерлись из памяти, потому что тогда она то пила водку, то глотала таблетки и курила травку.
Однако кое-что она помнила.
Она вспомнила, как стояла перед зеркалом в ванной, осторожно прикасаясь к своему потемневшему глазу. Перебирала взлохмаченные волосы. Со скорбным вздохом пыталась собрать их в хвост, но ничего не вышло. И тут в зеркале за ее спиной появился Шейн.
– Я похожа на пуделя, которого ударило током, – вздохнула она. Он сдержал улыбку.
– Давай, смейся, – предложила она. – Я выгляжу смешно.
– Нет, ты вообще смешная, – сказал он. – Слушай, хоть с волосами до пола. Хоть лысой. Даже если бы я был слепым. Ты все равно была бы красивой, Женевьева.
Он сказал это так, словно его мнение было неоспоримым фактом. Ее кожа пылала жаром, а ладони стали влажными.
Шейн отступил на шаг и прислонился к дверному косяку. Женевьева повернулась к нему.
– Ты правильно произнес мое имя, – сказала она.
– Я репетировал.
– Повтори еще раз.
– Джон-ви-ев, – сказал он с улыбкой. – Звучит приятно на вкус.
– Как слово может быть приятным на вкус?
– Синестезия. Это когда ты перевозбужден и чувства путаются. Ты видишь музыку. Слышишь цвета. Чувствуешь вкус слов.
– Ох.
У нее пересохло во рту. Она моргнула, и он оказался перед ней, совсем рядом. Спиной она коснулась раковины и затаила дыхание. Шейн нежно обхватил ее шею здоровой рукой, переводя взгляд с ее глаз на рот. И тогда он впервые поцеловал ее – затяжным, мягким поцелуем. Невинно. Потом поцеловал глубже, провел рукой по ее спине и прижал к себе.
– Ты действительно вкусная, – сказал он, немного отстранившись.
– Огромное… спасибо, – смутившись, пролепетала она.
Глаза Шейна мерцали, и он казался одновременно самодовольным и очарованным. А потом он снова склонился к ней, чтобы поцеловать еще раз.
Она помнила, что мама постоянно звонила ей целых два дня. Она ни разу не взяла трубку, но держала громоздкий телефон Nokia на зарядке, на всякий случай (на случай чего, она точно не знала). На третий день она перенесла его на кухню, чтобы не слышать жужжания.
Она вспомнила свой первый оргазм, полученный не самостоятельно. Они лежали на траве у бассейна в нижнем белье, жарясь в болотной жаре Вашингтона. Шейн слушал ее бредни о том, что «Кэрри» и «Изгоняющий дьявола» олицетворяют мужской страх перед женским половым созреванием.
– Я втайне хочу, чтобы у меня были месячные. Хотя бы раз, – сказал он, бросая в рот таблетку «шлюха» и нежно целуя ее в губы. – А почему ты зациклена на ужастиках?
– Это бегство.
Он провел поцелуями вдоль ее подбородка, вниз по шее. Остановившись у яремной вены, он прошептал ей:
– Говори, не останавливайся.
– Это безопасный способ… почувствовать…
– Что почувствовать?
– Остроту, – вздохнула она. – Острые ощущения без реальной опасности.
Он втянул в рот кожу над ее ключицей. И укусил ее. Горячо, влажно, сильно. Ее будто пронзило током, и она издала дрожащий крик. Глаза Шейна вспыхнули. Он легонько обхватил рукой ее горло. Проведя губами по ее губам, он сказал:
– Не бывает безопасных острых ощущений.
Он сжал ее горло, и она потеряла сознание. Господи. Она и не подозревала, что этого можно желать. Его рот без устали путешествовал по ее телу, вниз, туда, где она намокла. Потом он сосал ее, пока она не рассыпалась на кусочки, вырывая из земли траву.
Она вспомнила, как гуляла в Адамс-Морган на закате. Когда начался дождь, Шейн залез в припаркованный «шевроле» (с помощью той же загадочной банковской карточки), чтобы переждать непогоду. Он сидел за рулем, Женевьева – с ним рядом, и они нюхали порошок для вечеринок с экземпляра книги Пола Бейти White Boy Shuffle[98] в мягкой обложке.
Что-то не давало ей покоя, и она не знала, как об этом заговорить. Она несколько раз пыталась и терпела неудачу. Но теперь, наэлектризовавшись кокаиновой уверенностью, она принялась за дело.
– Я хочу спросить тебя кое о чем, – начала она.
– Да, в чем дело?