Одри повернулась к матери.
– Почему вы не общались, окончив школу?
– Я была занята тобой, Одри. А Шейн всегда в разъездах.
– Но ты никогда не упоминала, что знакома с ним.
Одри говорила так, будто у Шейна не было имени и он не сидел прямо перед ней. Шейн почувствовал, что его оттеснили из разговора, но не возражал. Он был просто счастлив находиться рядом с Евой и Одри.
– Я просто… Я же говорила, что мы часто переезжали, – пролепетала Ева. – Я мало что помню.
«ПОМОГИ МНЕ», – одними губами сказала она Шейну незаметно для Одри.
Он прочистил горло и, не задумываясь, призвал свою единственную суперсилу. Он рассказал историю.
– Знаешь что, Одри? Наша с твоей мамой дружба трудно поддается линейной оценке.
«Линейные термины, – восхищенно подумала Ева. – Интересно, что еще мы сегодня услышим».
– Возможно, ты не сразу поймешь, к чему я расскажу то, что собираюсь, но просто послушай. Много лет назад у меня была черепаха. Я жил в маленькой хижине в Попойо, городке серфингистов в Никарагуа. Двери там не запирали, ничего не прятали. Однажды утром я проснулся, а у меня в кровати – огромная черепаха.
– Разве это гигиенично? – спросила Ева.
– Тс-с-с, мама, – прошипела Одри.
– В общем, черепаха выбрала меня, и это было охренительно. Я в нее влюбился. Заботился о ней. Выяснил, что черепахи любят есть, и дважды в день готовил для нее фруктовые салаты с живыми сверчками на гарнир.
– Мерзость! – Одри восхищенно посмотрела на Еву.
– Сверчков она особенно любила, – сказал Шейн. – В общем, бродила эта черепаха за мной по пятам, а поскольку двигалась она медленно, то и я перестал спешить, чтобы она не отставала. Мы шаркали по дому, как старик со старухой.
– Хм. Созависимость, – обронила Одри. – Продолжайте.
– Она стала моей лучшей подругой, понимаете? Я говорил с ней исключительно по-испански.
– Почему? – спросила Одри.
– Она была никарагуанкой, – не раздумывая, ответил Шейн.
– Подожди-ка, – вклинилась Ева. – Ты говоришь по-испански?
– Suficiente para hablar con una tortuga[109], – сказал он.
– Ты действительно сумасшедший, – усмехнулась Ева.
Шейн гордо улыбнулся.
– В общем, однажды я вернулся домой после серфинга, а черепахи нет.
– Куда она ушла? – спросила Одри.
– Пошла прохлаждаться с каким-нибудь другим пьяным писателем, я полагаю. Я был потрясен. Но однажды она вернулась. Я все бросил. В тот раз она осталась на целых полгода, а потом снова ушла.
– Очень медленно ушла, я полагаю, – сказала Ева.
– В глубине души я все еще надеюсь, что мы однажды встретимся.
– Что ж. Время покажет, – задумчиво произнесла Одри. – Мистер Холл, вам никогда не казалось странным, что вы так привязались к черепахе?
– Это было странно. И, как ты сказала, созависимо. – Шейн пожал плечами. – Но я принял этот опыт. Черепаха пришла – и мы сразу подружились. Мы встречались и расставались, но были привязаны друг к другу, несмотря ни на что. Вот и у нас с твоей мамой что-то вроде того. Мы всегда будем друзьями, сколько бы времени ни прошло.
– Понятно. Одну секунду. – Не говоря ни слова, Одри встала из-за стола и вышла из комнаты.
– Что я сделал? – прошептал Шейн Еве.
– Подожди, – прошептала она в ответ.
Через тридцать секунд Одри вошла на кухню в новом образе. Скромный черный комбинезон без рукавов и очки в роговой оправе.
– Дорогая моя, – начала Ева, – что это за наряд?
– Я доктор наук реалистичной психологии, – объявила Одри и опустилась на свое место. – Мистер Холл, из истории с черепахой ясно, что вам необходима терапия. Вот моя визитка. Я могу вам помочь, если моя мама не против.
– Это ненормально, – ахнула Ева. – Шейн, что бы ты ни делал, не давай ей денег.
– Могу я хотя бы задать еще пару вопросов? – Одри наклонилась через стол к Шейну и заговорщически спросила: – Какой была мама в старших классах? Подписывала ли она ваш выпускной альбом? В каких клубах вы состояли?
Шейн задумчиво сложил руки на груди.
– Честно? Она была самой умной девушкой, которую я когда-либо встречал. И бесстрашной. Она говорила все, что приходило ей в голову, как и ты.
Одри просветлела.
– Ты думаешь, мы похожи?
Шейн взглянул на Еву, которая наблюдала за ними, стоя возле столешницы.
И улыбнулся Одри.
– Да, вы похожи. Очень.
– Нет, я не могла найти свое место. – Ева села обратно на скамейку рядом с дочерью и поставила перед Шейном стакан с лимонадом.
– Мы оба были такими, – сказал он.
– В каком-то смысле, – сказала Ева, – ты мне помог. Я поняла, что не единственная сорвиголова в школе.
– Я никогда не осознавал, что одинок, – признался он. – А после встречи с тобой одиночество ушло.
Шейн и Ева остро почувствовали, что проваливаются в это мгновение, и на несколько затяжных ударов сердца забыли, что Одри рядом. Одри ощутила изменение в атмосфере. Она встала и перебралась к маме на колени.
Иногда Одри так делала. Когда Ева помогала ей с домашним заданием. Когда они смотрели одну за другой серии шоу «Холостяк». Несмотря на рост и вес, она хотела к маме на ручки. Но на этот раз Одри села на колени к Еве по-кошачьи, занимая территорию, как будто она уловила во взгляде Шейна что-то собственническое и хотела присвоить Еву себе.
Ева все поняла. Она обняла дочь за талию и трижды сжала ее руку – их секретный код «Я люблю тебя». Одри сжала руку в ответ и немного расслабилась.
– Дорогая, не пора ли тебе вернуться к работе над своим произведением?
– Да, уже иду, – сказала Одри, спрыгивая с колен мамы и подбирая с пола свои работы.
Шейн наблюдал за их бессловесной беседой с благоговением и трепетом городского жителя, впервые посетившего Большой Каньон. Он безмолвно охнул.
– Это ты сама сделала? Круто!
– Мне нравятся коллажи, – застенчиво призналась Одри.
– Это напоминает Ман Рэя[110], – сказал Шейн. – Или нет, как его там, чувака из Сиэтла, который делает коллажи из винтажных журналов? У него такой сюрреалистический взгляд на обычную жизнь. Как его зовут?
У Одри перехватило дыхание.
– Ты знаешь Джесси Трис? Ух ты, спасибо! Но я никогда не смогу приблизиться к его стилю.
– Ну и ладно, – сказал он. – Будь собой. Кто эта женщина, которую ты изображаешь?
– Моя дочь – великий художник, – промурлыкала Ева, прежде чем Одри успела ответить. – Давай покажем ему твои работы!
– Мама! Не-е-е-ет.
– Давай, позволь мне быть гордой мамой, пожалуйста.
Выпроводив их обоих из кухни, Ева показала дорогу в коридор рядом со своей спальней. На стене висели портреты Евы и Одри, нарисованные карандашом, акварелью или масляными красками со все возрастающей утонченностью.
Шейн замолчал, всматриваясь в работы Одри. Ее творения, чем бы они ни были написаны, были яркими, живыми, вызывающими. Но еще он заметил, что она освещала задний и передний планы меланхолично, вынося на обозрение увядшие цветы и старинные сувениры. Фарфоровые куклы и пыльные книги. Свидетелей другого времени. В этом проявлялась Ева. Одри была счастлива и жила без забот, ей не передались темные страдания матери, но она все равно впитала ее ощущение жизни, безотчетно.
Ева смотрела, как Шейн восхищается творениями Одри, и ее сердце замирало. Она ничего не могла с этим поделать. Шейн был в ее доме и непринужденно болтал с Одри, будто коллекционер с художником на выставке. Ева старалась не думать о том, как это восхитительно. Как по-домашнему. Потому что надежда впивалась в ее мозг, как змея, пронзающая плоть острыми клыками. Как тогда, когда она впервые встретила его, в тот день на трибунах.
«Пора повзрослеть, – сказала она себе. – Ты знаешь, чем это закончится».
Конечно, она знала. Но захватившие ее ощущения были настолько восхитительными, что ей было все равно.
– …коллаж выбивает из равновесия, пусть и немного, – объясняла Одри. – Знаешь, здесь элементы, которые должны быть рядом.
– Как в твоем портрете, да? С перьями и волосами из вельвета. Такое ощущение, что они развеваются на ветру.
– Именно! – Она улыбнулась Еве. – Кстати, это бабушка Лизетт. Она нонконформистка, как и ты. Ты ведь с ней познакомился, правда?
– Нет, эта честь не была мне оказана.
– Мы всегда тусовались в доме Шейна, – быстро сказала Ева.
– Бабушка Лизетт очень ценит искусство, – говорила Одри, поправляя кривую рамку. – Когда мама была маленькой, она водила ее в Музей Джорджии О’Кифф в Санта-Фе. И в Музей Пикассо в Париже.
Шейн быстро взглянул на Еву. Ее лицо застыло. И снова у Одри возникло отчетливое ощущение, что она переступила невидимую черту.
– Ну-у… – протянула она, собираясь уходить, – пойду закончу свою работу.
Шейн протянул ей руку. Она уверенно улыбнулась и пожала ее.
– Для меня было честью познакомиться с тобой, – сказал он. – Ты потрясающая личность.
– Попроси ее назвать столицу штата Мэн, – с ухмылкой предложила Ева.
– Мама!
Шейну Одри ответила:
– На самом деле я не такая уж потрясающая. Я просто дико многословна для своего возраста. Но спасибо. И не пропадай.
С этими словами она сунула свои работы под мышку и направилась в свою комнату. И тут же резко остановилась.
– О, – сказала Одри, оборачиваясь. – Только один вопрос.
– Что? – одновременно спросили Ева и Шейн.
– Кто из вас черепаха?
– Что? – повторила Ева.
– Кто из вас черепаха? Ну, тот, кто уходит, возвращается и снова уходит, а другой его ждет? – спросила Одри, крутанувшись на пятке. – Это метафора, писатели. Подумайте об этом на досуге.
Она оставила их наедине, ошеломленно глядящих в пространство. От взгляда друг на друга мог начаться пожар.
Потом они лениво прогуливались по тротуару перед ее домом. Это было уже после обеда, и на дорожках Парк-Слоуп, весь день переполненных детьми, которые не пошли в школу, постепенно все стихло. Солнце садилось в розово-лавандовые полосы неба. Одри осталась в своей комнате, работая над коллажем. Шейн и Ева уже не могли сдерживаться, они постоянно касались друг друга – клали руки на плечи, проводили пальцами по щекам, мимолетно обнимались – они перестали даж