Даже не оборачиваясь, Одри знала, что это тетя Белинда. Потупившись, она прошла вдоль стены и оказалась у раздвижных дверей, выходящих на террасу. Это было любимое место Одри. Современная тропическая обстановка – белая мебель, изящный камин, пышная зелень – напоминала задний двор аргентинской виллы. Когда Одри была маленькой, она часами просиживала на террасе в махровом халате Сиси. Она притворялась мировой поп-звездой, отдыхающей в шикарном отеле после изнурительного турне. Это была очень увлекательная игра. Она потягивала невидимый мятный чай, чтобы успокоить измученные голосовые связки. Обнималась со своей невидимой собакой Тианой. И неоднократно спрашивала свою невидимую помощницу, Вирсавию, забрала ли та вещи из химчистки и записала ли ее на коррекцию бровей. Теперь, вспоминая об этом, Одри думала, что, должно быть, была малышкой не промах.
Утопая в воспоминаниях о детстве, Одри свернула за угол и увидела массивную композицию из белых лилий. От испуга она слегка вскрикнула. Потому что на самом деле она была не одна. Там был Шейн, развалившийся в белом мягком шезлонге.
– Здравствуйте, мистер Холл! – Затем она увидела телефон, прижатый к его уху. – О! Извините.
– Нет, нет, я притворяюсь, что звоню, – смущенно признался он и усмехнулся. Сияя, он встал и обнял ее одной рукой.
– А зачем?
– Такой я – антисоциальная личность, – извиняющимся тоном сообщил он.
– А. Тогда мне лучше уйти? – Прежде чем он успел ответить, она опустилась на шезлонг, подогнув ногу.
– Нет, оставайся! – Шейн сунул телефон в карман. В этот момент он зажужжал. Шейн проигнорировал звонок. – Мне нравится с тобой разговаривать.
– О чем будем разговаривать?
– Не знаю. Я не умею вести светские беседы с нормальными людьми. Меня тянет на странности. Завести бы разговор о дико беспочвенных теориях заговора. Или о лиминальных пространствах. О дермоидах.
– Это плечевые мышцы?
– Нет, то дельтоиды, – сказал Шейн, отхлебывая минералку. – Дермоид – это медицинское явление. Иногда эмбрион съедает своего близнеца в первом триместре. После рождения у него вырастают дермоиды, или кусочки другого ребенка, в самых непредсказуемых местах. Ногти, брови. Зубы.
Одри в ужасе прикрыла рот ладонью.
– Представь себе, что ты всю жизнь живешь с мигающим глазным яблоком в печени, – сказал он, обрадовавшись интересу аудитории.
– У вас есть дермоид, мистер Холл?
– Нет, – грустно ответил он.
– В ситуациях, когда общения не избежать, мне не хочется быть странной. Меня тянет на глубокие рассуждения. Например, привет, я Одри, и я хотела бы поразмышлять о религии, запрете на трансвоенных, бездомных, коленопреклонении во время гимна…
Шейн был потрясен.
– Хорошо. Давай об этом поговорим.
– Да! – Она ударила кулаком по воздуху. – О религии?
– Религия. Хм. Думаю, это как огонь. В хороших руках огонь может принести пользу, например согреть. Разжечь костер. В плохих руках он сжигает ведьму на костре. Линчевать чернокожих. – Он пожал плечами. – Когда огонь используется во благо, религия – это круто.
– Хорошо сказано. Запретить трансов?
– Варварство.
– Бездомные?
– Испытал на себе. Не знаю, как это исправить.
– Справедливо. Признаете ли вы национальный гимн?
– В качестве чего, маркетинговой аферы? – Шейн покачал головой. – Майлз Дэвис[136] говорил, что есть две категории мышления: правда и белая чушь. Национальный гимн – это белое дерьмо.
– Ну и ну, хорошо. Ретвит. Экзамен сдан.
Телефон Шейна зажужжал в кармане в пятый раз. Извинившись перед Одри, он проверил пропущенные. Это был Тай, звонивший ему до упора, – что было чересчур, учитывая, что они разговаривали утром (это был изнурительный спор о гипотетической рэп-карьере Тая).
– Я тебе перезвоню, – написал Шейн.
– Мистер Холл, в чем источник вашей социальной тревоги? На этой вечеринке полно писателей. Это люди вашего круга.
– Ты так думаешь? Дело вот в чем. Они все меня знают, но я их не знаю. Или я их встречал, но не помню. Давным-давно я… – Шейн замолчал, понимая, что не может сказать Одри, как провел большую часть последних пятнадцати лет – в пьяном забытье. – С памятью у меня не все ладно. Поэтому я никогда не знаю, с кем уже встречался. Это дезориентирует.
– Очаровательно. Приведите пример.
Шейн задумался, прищурившись и поглаживая подбородок.
– Там есть чувак по имени Халил, который меня ненавидит. Без понятия почему.
– Даже не представляете?
– Честно говоря, я не могу вообразить, что когда-нибудь придется разговаривать с этим парнем. Он – человеческий эквивалент спама в электронной почте, – сказал он с отвращением. – Но я, наверное, что-то ему сделал. Кто знает? Раньше я был засранцем.
– Послушайте, я каждый день преодолеваю бурные воды Чеширской подготовительной школы, – сказала Одри. – Общение среди взрослых не может быть сложнее, чем в седьмом классе. Завести друзей несложно. Просто будьте активным слушателем. Если слушать достаточно внимательно, сможете понять, что человеку от вас нужно. И если дать ему то, что ему нужно, получите друга на всю жизнь.
Шейн не мог не усмехнуться над словами этой маленькой мудрой женщины.
– Ты ужасающе проницательна.
– Я знаю. – Одри усмехнулась, и ее ямочка заиграла на щеке, как у Евы. Со снисходительным вздохом она откинулась на подушки, устремив взгляд на заросший зеленью задний двор за террасой. – Это тяжело, если честно.
– Ты всех нас раскусила, да? Как будто ты готова поддерживать эмоционально всех приятелей на свете.
– Отличный слоган для психиатра.
– А есть ли у тебя приятель, который окажет эмоциональную поддержку тебе? Являются ли твои друзья такими же хорошими слушателями, как и ты?
Одри подумала о Парсли и чуть не расхохоталась.
– Нет. Я люблю своих подруг – не поймите меня неправильно. Но средняя школа – это так трагично. Общение по видеосвязи с мальчиками на ночевках, вейпинг на Балу губернаторов – это… глупо. Мои друзья глупые. Но я не глупая. Я уверена, что уже взрослая.
– Взрослая жизнь – это ложь, Одри. Мы все просто дети высокого роста.
– О, я в курсе. Я очень хочу сделать все правильно. Лучше, чем вы все.
Он посмотрел на Одри, невысокую девушку, оглядел ее с ног до головы и кивнул.
– Знаешь что? Я верю, что так и будет.
Шейн поднял свой стакан с минералкой, и Одри чокнулась с ним своим коктейлем Ширли Темпл. Они посидели еще минуту, наслаждаясь ароматным воздухом и мирным видом на задний двор с балкона Сиси. Если бы не два небольших, переплетенных между собой дерева магнолии, растущих на заднем дворе Сиси в бруклинских джунглях и дотянувшихся до самой террасы, можно было бы увидеть линию панорамы Манхэттена.
– Мама – моя эмоциональная поддержка, – призналась Одри. – Она – самое главное в моей жизни.
Шейн мягко улыбнулся.
– Родственные души.
Внезапно Одри повернулась всем телом, чтобы встретиться взглядом с Шейном.
– Вы с моей мамой не просто друзья, мистер Холл.
– Что? Но мы же…
– Пожалуйста, я не ребенок.
– Но ты же ребенок.
– Только с точки зрения прожитого времени. – Одри оскорбленно сложила руки на груди. – Вы ее не обидите?
– Не обижу!
Одри заглянула за угол, в направлении раздвижных дверей.
Шейн проследил за ее взглядом. Евы не было видно, значит, все чисто.
– Будьте с ней поласковее, – быстро и тихо сказала Одри. – Мама многое держит в себе, но я читаю ее мысли. Я знаю, что ей было страшно и одиноко. Она тяжело больна, но вы, наверное, сами знаете. Это барометрическое давление. Когда идет дождь или снег, или становится очень жарко или холодно слишком быстро, ей больно. Но алкоголь, стресс, громкие звуки и странные запахи тоже вызывают боль. Вы должны изучить ее триггеры. И, пожалуйста, будьте с ней терпеливы. Иногда ей приходится подолгу лежать. Вам может быть скучно, одиноко или даже тоскливо, но она не может не болеть. – Одри положила руку на плечо Шейна. – Мама чувствует вину за то, какая она есть. Сделайте так, чтобы она почувствовала себя счастливой.
Шейн кивнул, но промолчал. Слова рвались из него.
– Она не может накрасить губы, потому что ее руки сильно дрожат от боли, – рассказывала Одри. – Но она накрасила их сегодня. Для вас.
– Я все понял, – у Шейна получилось выговорить несколько слов, едва не скатившись в прерывистое кваканье. – Я понял.
– Вы плачете, мистер Холл?
– Нет, – сказал он, зажмурив глаза. Он не пролил ни слезинки с того утра в Вашингтоне тысячу июней назад. Он думал, что забыл, как это делается. – Нет, я не плачу. Я, к чертям, рыдаю.
– Ух, это я так влияю на людей. Но плакать – это нормально, – сказала она, протягивая ему коктейльную салфетку. – Дестигматизация мужской уязвимости – это первый шаг к восстановлению абсолютной разрухи, в которой натуралы оставили мир.
– Ужасно неуместно. Мне жаль. – С сильным выдохом Шейн провел рукой по лицу. Господи, эта девочка просто ниндзя общения. – Не волнуйся, я буду очень хорошо с ней обращаться.
– Пообещайте.
Теоретически он знал, что давать обещания детям – опасное занятие. Если не выполнишь обещание, разрушишь их систему безопасности. Но он все равно сделал это, потому что знал, что сдержит слово. Какой смысл в изнурительной работе по сохранению трезвости, если он не станет надежным? Шейн был суррогатным отцом/дядей/наставником для десятков ничейных детей, и он поклялся им всем, что будет на расстоянии звонка по видео, эсэмэс или даже во время полета. Что он и делал.
Это было нелегко. Постоянно дежурить по команде правонарушителей всей страны было чертовски напряженно. И отнимало много времени. Тай звонил ему каждый раз, когда набирал высокий балл в Roblox. Шейн понятия не имел, что такое Roblox, но если это позволяло Таю не попасть в комнату наказаний, то это было здорово. Шейн нес за него ответственность. Он дал клятву и поставил на карту все.