— Нашёлся бы какой-нибудь солидный бизнесмен, который за справедливый процент защищал бы нас от такой обдираловки, — мечтает Рамона. — Но при нашей профессии из каждого мужика вылазит альфонс.
— Если бы им не надо было платить всем этим грабителям, они бы спокойно жили — правда, Рамона? — Пелька всем сердцем желает справедливости для девочек «люкс» и всех остальных, которые продают любовь.
— Где там спокойно! — вздыхает Зыза.
— Валютные тоже падают в сточные канавы. В нашей профессии человек быстро изнашивается. Посмотри на меня, как я выгляжу, а ведь мне ещё два с лишним года до сорока. И ребёнка не могу при себе держать, и кто знает, не отречётся ли он от своей матери, когда вырастет. Никогда не становись гулящей! — предостерегает Рамона.
— Твой ребёнок в детском доме? — Пельке становится очень неприятно, и тускнеет светлый образ Рамоны. Для женщин, оставляющих своих детей на казённый кошт, у Пельки сердце из камня.
— Я что, похожа на «кукушку»?! — обижается Рамона. Мой у Бабки, а я в них пихаю, чтобы у них всё было по высшему разряду; когда к ним приезжаю, выгляжу очень пристойной дамой. Одежда скромная, но высокого качества, и накрашена только чуть‑чуть: самый шик! Даже моя мать не имеет понятия, чем я действительно занимаюсь. Я — представитель фотомодельного агентства и поэтому постоянно в разъездах — вот что они знают, — Рамона плачет.
— Не пей больше, Рамона, — просит Зыза. — От водки ты видишь всё в чёрном цвете, а вообще‑то у тебя ещё далеко не так плохо. На меня посмотри — у меня ни кола ни двора. А тебя ждёт семейное гнёздышко. Подкопишь деньжат, вернёшься туда, женишь сына и будешь внуков нянчить.
— Я — пропитая старая блядь! — всхлипывает Рамона.
— Не выражайся при ребёнке, Рамона. Ты — личность на уровне, а не какая‑то невоспитанная шалава.
— Как ни становись, а задница всё равно сзади. Шлюха — она и есть шлюха! — не унимается Рамона.
— Она по природе интеллигентна и не употребляет ругательств, только сейчас разволновалась. И вообще она не кто-нибудь там. Не выстаивает под воротами, не шляется по тротуарам, не просиживает в низкопробных шалманах. У неё постоянные клиенты, и все — приличные люди. Одни живут одиноко, и тогда Рамона к ним ходит, как обычная дама с визитом, а другие сами приходят к ней. И все платят ей хорошие деньги, можно даже сказать гонорары!
— Ещё бы они плохо платили! Неудачники, которых их мамочки слишком рано оторвали от сиськи. Мне приходится их утешать и рисовать им жизненные перспективы, а они могут поплакаться вволю. Вот уж повезло заиметь такую слезливую клиентуру.
— Зато здоровую, — отмечает Зыза.
И Пелька узнаёт о страшных болезнях, подстерегающих девочек, продающих любовь, без разницы, девочек «люкс» или самых обычных из подворотни, и радуется, что по крайней мере они не угрожают ни Рамоне, ни Зызе.
Пелька наслаждается жизнью у них два дня, а на третий бесцеремонно вторгается геометрическая старуха и Пелька вынуждена уйти. Отмытую, в подлатанной одежде и новых туфельках — потому что свои собственные она потеряла — со старой сумкой Рамоны, набитой яствами Зызы, Пельку выводят другим путём, не таким, как она сюда вошла: через прихожую, на обычную лестничную клетку, с которой открывается выход на незнакомую улицу.
— Возвращайся домой, деточка, — напутствует Рамона, целуя Пельку на прощание. Ну да, ведь это всё тот же район — Пелька попадает в Аллеи и тут её задерживает здание Центрального вокзала. Она останавливается и начинает играться с дверями, которые беспрекословно выполняют приказы.
— Открыться перед девочкой «люкс»! Закрыться, потому что я иду к постоянному клиенту! — приказывает дверям очень серьёзная Пелька, а те подчиняются, раздвигая и сдвигая стеклянные створки.
И попадается. Неопытная Пелька не знает, что умный бродяга избегает вокзалов, как заразы.
Поскольку она нигде не значится как малолетняя преступница, её передают в опекунскую службу, откуда её забирает воспитательница из Дома.
Пелька раскаивается, покорно терпит ужесточённый режим, ведёт себя учтиво и благовоспитанно, словно бы исправляется. Закончился учебный год, заключение педагогического совета не подвергает сомнению новый образ Пельки. Не часто, но случается видеть её даже с книжкой, а иногда она — слыханное ли это дело? — просит воспитателей объяснить непонятные места.
— Хочу принять участие в олимпиаде в следующем году, — в ответ на заданный вопрос вежливо поясняет свой крутой поворот к образованию. Это правдоподобно. Сначала бунт, побег, затем смирение и наконец, согласие приложить усилия, чтобы достичь поставленной цели.
Пелька лжёт, как по писанному.
Демонстративно везде ходит с учебниками. Ответы на вопросы взрослых продумывает заранее. Само коварство нашло себе приют в теле Пельки, которая укрывается за щитом обмана и показухи; её единственный учебный предмет — запоминание наизусть названий населённых пунктов, расположенных вдоль автомобильной дороги на Варшаву. Ну кто бы мог подумать, что у такой законченной дурочки, до сознания которой, как казалось, не доходят человеческие слова, отыщется столько хитрости и изобретательности.
Перед рассветом Пелька разбивает и опустошает копилку, в которой хранились деньги, заработанные воспитанниками Дома на сборе макулатуры, пустых бутылок и металлолома. Из этого фонда дети получают на карманные расходы.
Прежде, чем в Доме стало известно об исчезновении Пельки, она уже была далеко и на нетрадиционном пути. Теперь она избегает вокзалов, поездов, автобусов, соблазнительных, коварных, предательских мест, привлекающих внимание практически каждого беглеца, особенно малолетнего, из любого детского дома.
В этот раз Пелька путешествует автостопом. Опрятный ребёнок с причёской косичками, со свёртком в сумочке, останавливает на дороге автомобили и просит подвезти до ближайшего посёлка, городка, деревни. Не больше десяти‑пятнадцати километров. Безошибочно называет селения, знает даже расстояния между ними — не зря ведь зубрила, симулируя исправление. Едет к тёте, к бабушке, вернуть книжки в библиотеку, в магазин в соседнем селе, потому что в магазине в её селе как раз закончился нужный товар.
На каждом следующем отрезке пути всегда сходит за местную, тутошнюю, никто не подозревает в ней беглеца; водители охотно останавливают свои машины при виде поднятой руки худенькой девочки, семенящей по обочине дороги.
Под вечер Пелька выходит в Варшаве в Ерозолимских Аллеях под той самой аркой и бежит к Рамоне. Узнаёт чугунные тумбы в виде пузатых гномов с опущенными головами, охраняющих края здания. Ждёт во дворе под знакомой, обитой жестью дверью, однако вместо Рамоны появляется геометрическая старуха и приглашает Пельку войти.
— Здесь уже не живёт ни Рамона, ни Люська, ни кто‑либо ещё, — говорит старуха и не препятствует Пельке оглядеться внутри помещения. Коридор выглядит по‑другому. На зарешёченном окошке видна обувь на деревянной подошве и шлёпанцы, в комнату вдаётся прилавок и отделяет американское кресло старухи, а полки с сабо и домашними туфлями заслоняют лакированные двери.
— Я вам не верю!
— А мне не нужна твоя вера. Тебе здесь нечего делать, понятно?!
— Ничего не изменилось, — Пелька отмечает, в чём состоит разница. Передвинуты полки, на них разложен товар, из угла на середину выставлен шкафчик. У входа вывеска: открыто с одиннадцати до восемнадцати. Позже магазинчик исчезает, превращаясь во вход к платной любви.
— Чего ты ещё ждёшь?! — старуха открывает двери.
— За хату — двойная такса, — вспоминает Пелька волшебную формулу, сказанную тогда Рамоной.
Старуху как громом поразило.
— Ах ты малявка чёртова, я тебе дам «такса»! Если ещё раз тебя здесь близко увижу, вызову милицию! Вон отсюда! — прогоняет Пельку.
— Чтоб ты в гробу усралась! — желает ей Пелька и берёт ноги в руки.
Ко второму входу Пелька не может попасть; также не знает, где искать забегаловку Зызы, и признаёт своё поражение. Ей только жаль, что их уже не увидит. Она хотела их пригласить на мороженое или на торт — именно для этого она и украла деньги; но она не отчаивается. Ведь есть ещё Нонна.
В щербатом каменном здании из‑за знакомых дверей в этот раз появляется другая женщина, худощавая и с обыкновенным голосом.
— Нонна ещё не пришла, но ты заходи, — пытается приобнять Пельку рукой.
Пельку пугает такая бесцеремонность, она выворачивается из‑под руки и убегает. С момента, когда её сцапали на вокзале, Пелька теперь постоянно бдит и не доверяет незнакомцам, намеревающимся её задержать.
— Малышка, не бойся, вернись! — кричит женщина, с грохотом сбегая по деревянным ступеням, что только придаёт Пельке ускорения. С таким же успехом та женщина могла бы преследовать дикую кошку.
В поисках крова и пропитания Пелька попадает на свалку за городом. Пусть пахнет, зато даёт приют. Укрывает и позволяет существовать. Здесь находят пристанище и беспризорные дети. Пелька собирает разное вторсырьё и относит к стоящему на краю свалки бараку, где помещается скупка.
Свалка. Мусорный остров.
Людская фауна живёт среди отходов и за счёт отходов. Остатки крушения человеческих судеб счастливы по‑своему, смирившись со своим искалеченным существованием — ведь чего же ещё худшего им ожидать? Прозябают там со дня на день, согреваются у костров из подожжённого мусора, одеваются в тряпки, которые им пожертвовала свалка; вырытые в горах отходов норы отделывают и утепляют выброшенной рухлядью, собирают столько, чтобы им хватило на бутылку, да и алкоголя не потребляют слишком уж много.
Пьют жидкость для мытья окон и любые спиртсодержащие препараты. С Пелькой живут в согласии, не завидуют её добыче. Свалка большая, богатая и урожайная, каждому даст заработать на стакан, на хлеб и на горячее варево.
Однако Пелька десятой дорогой обходит шалман в пригороде, единственное место, где она могла бы иногда купить себе супа. Как раз туда постоянно наведывается милиция. Поэтому Пелька редко когда ест приготовленную пищу. Привыкает к воде из гидранта, мусорной вони и воплям допившихся до белой горячки — вместе с запахом свалки ветер заносит пьяные вопли в старый кузов грузового автомобиля, где Пелька устроила себе логово.