— Волосы в порядке? — Нонна ворошит пальцами гриву Пельки.
— Вшей нет, — заверяет Пелька.
Действительно, на этот раз они ещё не успели у неё завестись.
— Называй меня Куница, — просит Пелька. Она никогда не терпела собственного имени. А теперь, когда Нонна, восхищённая её ловкостью в пролезании между прутьями решётки, сравнила её с гибким животным, Пелька хочет быть Куницей.
— Видишь, какое я тебе нашла удачное прозвище! — радуется Нонна и объясняет, что означает её собственное, так элегантно звучащее, имя. «Бабушка», только по‑итальянски.
Нонну — вот так совпадение — при крещении тоже назвали Пелагией. Как и Куница, она тоже не любила вышедшего из моды имени, поэтому выбрала себе иностранное.
— В честь моей бабки, которую тоже звали Пелагия, царствие ей небесное! — благочестиво вздыхает Нонна. — И один мой знакомый, учёный и вообще приятный во всех отношениях человек, подобрал иностранное соответствие.
Родителей Нонна знает только по воспоминаниям окружающих; воспитывали её дедушка с бабушкой.
Нонна подарила Кунице новое платье и сандалии. Сожгла изорванные и кишащие блохами брюки Куницы. Потому что в этом побеге Куница для разнообразия подхватила блох. Скорее всего от кошек, которые, как и она, спали по подвалам. И так след Пельки потерялся.
Нонна очень добрая. Много внимания уделяет Кунице.
Куница не может насытиться этим вниманием, нежилась бы в нём без конца, как в воде с экстрактом хвои, который она может брать для принятия ванны хоть каждый день.
Куница разными способами продолжает привлекать к себе внимание Нонны, и в этом не отличается от Пельки.
Нонна разрубает мясо на кухне — безошибочный признак того, что на обед придёт Адам, Ноннин приятель. В другие дни стряпнёй занимается Дедушка, пожилой малый, который, когда не готовит еду или не занимается уборкой, копается в земле, но всегда вдалеке даже от Нонны. Куницы он словно вообще не замечает, и она его побаивается, так что старается не попадаться ему на глаза.
— Дедушка чудак, но он хороший человек, — уверяет Нонна.
Когда Нонна делает котлеты, Куница висит вниз головой на перекладине для выбивания ковров, или перемещается, перебирая руками по ней, или выполняет другие упражнения, как на трапеции. Кто бы мог подумать, что столько всего можно выполнить на самой обыкновенной перекладине для выбивания ковров!
— Вот это гибкость! — наконец из окна высовывается Нонна и, опираясь о подоконник, некоторое время наблюдает успехи Куницы. Зритель и признание подогревают энтузиазм, эволюции становятся рискованными. Девочка очень падка на выражения похвалы и заглатывает их, как гусь орехи. Как будто и не было горького опыта, она всё так же открыта людям и доверчива, как молодой пёс, лишь бы была самая малость дружеского внимания.
У Нонны есть ещё одно чудесное качество. Она умеет слушать и никогда не скажет: «э‑э‑э, заливаешь» или «ты ври, да не завирайся» или «ерунда какая‑то». Нонна верит, по крайней мере так кажется Кунице. Поэтому она рассказывает о Домах, о Зызе и Рамоне, о жителях городской свалки и о своём «выступлении» в дачном предместье. А когда слишком уже расходится в хвастовстве, сразу же признаётся, что преувеличила — не имеет душевных сил напропалую лгать Нонне, только самую малость, потому что Куница просто обязана хвастаться. Сидит в ней такая необходимость — может быть, потому, что она всегда была хуже других.
Таким образом Нонне становится известно о Кунице всё, даже то, о чём та до сих пор не проговорилась никому.
— Я — не обычный подкидыш, — чванится Куница и говорит о своём наследстве. О предмете из настоящего золота с портретом дамы в элегантном уборе, о редкой фамилии и детском конверте из натурального пуха.
— Откуда ты знаешь?
Куница в нерешительности, что отвечать. Пани директор второго Дома не возражала, когда Куница — ещё будучи Пелькой — перечисляла своё достояние, однако санитарка, когда как раз была сердита на Пельку, услышав, как она похваляется, сказала нечто иное.
— Она сказала, что на крыльце первого Дома я лежала, завёрнутая не в конверт, а в пуховую куртку, на руке у меня была приклеена бирка с написанными химическим карандашом личными данными, на ноге — цепочка с медальоном, а вместо пелёнки — скатерть с названием ресторана и гостиницы, — с горечью сообщает Куница.
— Не принимай близко к сердцу. Пуховая куртка не хуже конверта, а скатерти в хороших ресторанах изготовлены из дамаста, не из чего попало.
Куница чувствует себя подбодрённой и признательна Нонне. Конечно, у неё была особенная пелёнка, а не что-нибудь там на потеху глупым бутузам и завистливой санитарке.
— А где твой медальон?
— В тайнике.
Нонна сомневается, найдёт ли Куница к нему дорогу.
— Даже с завязанными глазами, — уверяет Куница. Но тайник расположен под забором четвёртого Дома и независимо от того, как она сейчас себя называет, если не хочет влипнуть, ей не следует там появляться. Когда до неё доходит весь смысл ситуации, она чуть не плачет.
— Если сумеешь подробно описать место, мы что-нибудь придумаем, чтобы ты его получила, — утешает её Нонна. — Ну‑ну, не расстраивайся, я верю в твою удачу!
Тщеславной Кунице и в голову не приходит заподозрить Нонну в умышленной лести для получения выгоды. Она не знает, что лесть — это страшное средство, как водка для фауны Острова — привыкнув, уже нельзя без неё жить. Об этом могут кое‑что рассказать успешные, богатые, знаменитые.
— А ты быстро бегаешь, — радуется Нонна.
Она сидит в тени грецкого ореха и наблюдает, как Куница бегает мимо неё вдоль периметра сада. Участок у Нонны большой, хоть и намного меньше дворов и спортивных площадок Домов или школ. Но Нонна — благодарный зритель и великолепный организатор. Между кустами форсиции по обеим сторонам тропинки она натягивает ленточку, делает «финиш», а старый котёл для вываривания белья превращает в пьедестал победителя.
— Э‑э‑э, я ещё не пришла в свою форму, — говорит Куница, вынимая камешек из сандалии. — Ты можешь засекать время?
Нонна включает секундомер.
Интерес у неё искренний, но причины его несколько иные, чем думает Куница. После подвального харча Нонна откармливает девчушку, но ей нужна Куница худая и гибкая. Упитанная не будет представлять ценности для замыслов Нонны. Редкостное сокровище — этот вёрткий заморыш, сам себя поддерживающий в форме, и Куница получает настоящие кроссовки с шипами для бега.
— О тебе спрашивал участковый, — с озабоченным видом сообщает однажды Нонна.
Новость, подобная молоту, разбивающему на куски всё существо Куницы. Все её предыдущие миры были ненастоящие, воображаемые, бутафорские, все они рассыпались от малейшего прикосновения, а каждый последующий, хоть и казался стабильным, оказывался на поверку иллюзией или обманом, или катастрофой. Но этого — как кажется Кунице — она уже не переживёт. Стоит как неживая посреди кухни и даже нет в ней энергии, чтобы опуститься на стул. Да и зачем? Ничего уже не имеет смысла.
Даже Нонна, которая всё выдумала, потому что милиция ещё не интересовалась ребёнком, что, впрочем, вполне может случиться, — так вот, даже Нонна не ожидала такого коллапса.
— Ты — моя двоюродная сестра, а твоя мать в больнице. Я так ответила.
Куница обретает землю и небо, солнце и птиц за окном.
— Обойдётся на этот раз, — подчёркивает Нонна.
До Куницы не доходит условие. Её жизнь всегда происходит здесь и сейчас, её воображение не простирается в какое‑то там будущее. И из крайнего отчаяния она впадает в эйфорию.
В намерения Нонны, однако, не входит полное успокоение Куницы.
— Он в любую минуту может начать что‑то подозревать. Ищейкам дают особые списки с именами и приметами беглецов из различных учреждений.
— Но ты же меня не выдашь, Нонна?
— Не глупи! Я ломаю себе голову, чтобы придумать способ.
И придумала. Целых два.
Первый — это действовать обычным порядком. Но тогда Куница должна сама вернуться в Дом, и только оттуда Нонна могла бы её забрать по решению суда, или даже до вынесения самого решения. В лучшем случае это дело нескольких месяцев.
— Но есть одно «но», — меняет тактику Нонна, сбитая с толку отсутствием протеста, ожидаемого уже при одном упоминании о детдоме.
Для Куницы это вообще не способ, если необходимо вернуться в детдом на бог весть какое долгое время, однако она не перебивает Нонну, желая прежде услышать о второй возможности.
— Суд может не разрешить удочерения, — вздыхает Нонна, выразительно грустнея.
Как пить дать, суд дисквалифицирует Нонну, потому что она на не очень хорошем счету. Тюрьмы она избежала, однако находилась под подозрением. Но вот Дедушка мотал срок, папа и мама Нонны сидели, неофициальный муж Нонны сидел, а как вышел, выехал с экскурсией «Орбиса»{16}, даже не попрощавшись, не говоря уж о том, чтобы оставить какие‑то средства к существованию. Вот такая сволочь. Только приятель Нонны, Адам, может похвастаться пока не запятнанной репутацией.
— «Криминогенное окружение» — заявит суд и все дела! — подводит Нонна итог рассказу о своих родственниках.
Остаётся только купить надёжные документы, и в этом состоит второй способ. Лучший, но очень дорогой. Потому что действительно надёжные документы стоят хороших денег. А Кунице следует выправить метрику не лишь бы какую, не липовое извлечение с потолка, а самое настоящее, из книг регистрации актов гражданского состояния, которое всегда можно проверить и сравнить с оригинальными записями.
— Я могу собирать бутылки!
— Доход в самый раз на хлеб и колбасные хвостики.
Это правда. Куница мрачнеет. Да и где бы она их собирала? Она уже не может показаться на Острове. Её немедленно выдадут, хотя бы там даже остался кто‑то один, кто её знает.
— Можно заработать. Хочешь работать с нами?