Потухший взгляд, отупение, отсутствие мимики на лице, недостаточность либо полное отсутствие реакции на внешние раздражители, сиротская болезнь, неприспособленность к жизни — это не входит в ответственность воспитательницы, за это ей не выдашь расчёт, не подашь на неё жалобу, не уволишь без выходного пособия.
Маленький человек — существо сложное, все они разные, хотя и находятся в большей или меньшей степени на попечении государства. Синдром коллективный, болезнь Дома, угнетающая сирот, получающих казённое воспитание. Этому горю помочь может только одно. Мама! Мама, пусть даже несовершенная, а при её отсутствии — хотя бы женщина, исполняющая все функции таковой.
Воспитательница, даже самая лучшая — лишь жалкое подобие мамы. Нянечка, хотя бы и очень добрая — даже не суррогат мамы для тридцати малолетних детей. Человеческий детёныш требует любви, личного внимания и близости женщины, близости физической, её голоса, тепла, запаха. Телом к телу.
Страдающие от нехватки любви детишки ревнуют к малейшему участию воспитательницы. Поглаживание по головке, объятия, одаривание лаской одного приводит к тому, что три десятка существ бросаются к этой женщине, тянутся, лезут, льнут, страстно обнимают.
Женщина исчезает под горой обнимающих рук, льнущих ладоней, клубящихся тел. Детишки неистово борются за своё право, отталкивают, кусают и царапают друг друга, и всё в крике, в слезах, отчаянии и ярости.
Испытание выше сил маленьких человечков.
Расплести душащие руки, оторвать прижавшиеся лица, отряхнуть живые грозди; женщина сгибается под их физическим весом, под напором массовой жажды любви. Отодвинуть их всех, а ласку отмерять по капле — чтобы поровну хватило на всех. Справедливые, равные порции умеряют боль, успокаивают.
Давящее сострадание терзает душу, но сострадание — это не любовь; больше, чем хлеба, дети требуют сочувствования, интимного контакта, без перерыва. Ты — я — мы. Внимания, уделяемого не группе, а одиночке, неповторимой личности, только мне.
Редко которая женщина способна посвятить себя чужим детям как своим собственным. От любви к своим родным мало что остаётся чужим. А детский дом нечасто бывает призванием, обычно местом работы, где приняты отпуска, больничные, заместительство, подмены дежурных, работа в три смены.
За зарплату можно выполнять работу на совесть, качественно, хоть и не всегда, однако за вознаграждение нельзя любить. Работа в детском доме является, как и везде, в основном средством к существованию, редко когда смыслом существования. А если для кого‑то она и становится также душевной потребностью, то человечьи дети на государственном содержании тогда будут счастливы, очень счастливы. Их детство становится легче.
— Пелька!
Малявка, освободившись от мокрых колготок и грязного фартучка, босиком гоняет по залу, сверкая из‑под рубашки голым задом. Убегает от воспитательницы, падает, поднимается и снова ныряет в клубящуюся массу, пока её не выхватывает нянечка.
— Снова описалась! — шлёп по худым ягодичкам, на нежной коже проявляется красный след растопыренных пальцев.
Малявка кричит без единой слезинки.
— Такая большая девочка, а писает в трусики!
Ребёнка сотрясают сухие рыдания. К жгучей боли раздражённой мочой попки присоединяется резкое чувство несправедливости. Больше никого не побили, только её. Наказание настигает индивидуально, она уже об этом знает. Однако считает такое положение дел вопиющей несправедливостью, ведь ласка распределяется между всеми.
— Пелька, почему ты не просишься?! Писают в горшок, а не себе по ногам, убоище! — потрясает ею под струёй воды помощница воспитательницы.
— Горрршок воняет! — ребёнок совсем недавно научился выговаривать букву «р» и не упускает случая использовать новый навык.
Тридцать горшков стоят в одном помещении, предназначенном только для этой цели; на них всегда сидят какие‑то дети, слабая вентиляция не приносит свежего воздуха, помещение переполнено вонью. Пелька до последнего момента не решается войти в смрад, а когда наконец набирается храбрости, часто уже становится поздно, трусики уже мокрые. Чтобы избежать наказания, снимает с себя одежду, прячет за радиатором отопления или в труднодоступном углу и как можно быстрее бежит с места сокрытия следов преступления.
— Стриптизёрка! — это прозвище будет следовать за ней ещё долго, даже тогда, когда давно уже забудется его причина. В очередных Домах, куда она будет попадать, будут совершенно иначе объяснять обстоятельства появления этого прозвища, которое Пелька возненавидела ещё больше, чем собственное имя.
Есть и вторая причина.
На Пельку, самую худенькую и малорослую из ровесников, налезала любая ношенная, выцветшая и севшая после стирки одежда, из которой другие дети выросли. Пусть даже изорванную, такую одежду после починки всегда можно было надеть на «самую мелкую». Поэтому Пелька очень редко, гораздо реже всех остальных, получала что‑либо новое.
Ей нравились яркие краски. Её угнетало поблёкшее, застиранное платье; она видела также, что остальные детишки значительно чаще получают новую, не ношенную одежду. Это заставляло страдать. Ощущать себя обособленной, сиротой среди сирот.
— Натирает! — говорила она и снимала с себя перешедший по эстафете «наряд».
Над причинами такого поведения никто особенно не задумывался. Чувствительность к цвету? Все дети чувствительны к цвету. Именно поэтому в спальнях так много цветных украшений. Висят Дональды Даки и Микки‑Маусы{9}, и половина Диснейленда{10}, висят репродукции лучших детских рисунков, получивших награды на конкурсах. Воспитанники Дома также получают карандаши и цветную бумагу для аппликаций, хотя всё тянут в рот и нужно следить, чтобы не подавились, не сломали себе зубы, не выкололи соседу глаза.
— Гадость! — объявляла Пелька, едва получив возможность выразить своё мнение.
— Посмотрите на эту соплячку! — раздражалась воспитательница. Подумать только, от горшка два вершка да ещё и на государственном содержании, и осмеливается выражать недовольство!
А ведь оно умыто, подтёрто, накормлено, имеет крышу над головой и уход. А Дом связан бюджетом, в который необходимо уложиться, и где это слыхано, чтобы выбрасывать пригодную к носке одежду. Даже в настоящих семьях такого не делают.
Это правда. Но разница в том, что Дом не был настоящей семьёй.
— Неблагодарный, несносный ребёнок!.. Убоище малолетнее, я тебе покажу, как стоять на своём! — нянечка начинает энергично запихивать Пельку в потёртое платье.
Ребёнок не хотел одеваться. Воевал с каждым предметом одежды, вырываясь, лягаясь, крича, в слезах, чтобы, вспотев и выбившись из сил, наконец покориться.
Затем прятался в каком-нибудь углу и страдал в одиночестве около коллектива. А через какое‑то время вообще перестал сопротивляться утреннему одеванию. Сам подставлял ручонки залатанным рукавам.
— Молодец, послушная девочка! — как сладость, она смаковала похвалу и расположение нянечки, которыми никогда не могла насытиться. Женщина отрывала её от себя, спеша ответить алкающим взглядам стоящих в кроватках и нетерпеливо топочущих ножками в ожидании своей очереди.
Выманив себе долю ласки, полагающейся послушным детям, она укрывалась в самом тёмном закутке комнаты дневного пребывания. Охотнее всего она протискивалась за шкаф с игрушками и там вымещала своё отвращение, рвя на себе безобразную, полинялую одежду, нарочно зацепляя её за торчащие гвозди.
— Вандал!
— Убоище!
— В порче вещей проявляет изобретательность.
Изобретательность. Формирование личности. Недостаточность, а нередко и полное отсутствие необходимых интеллектуальных качеств есть главная проблема воспитания малышей за общественный счёт. Подопечные отставали в развитии. Те, которых брали в семьи, навёрстывали упущенное. Но редко кто из обитателей Дома получал такой шанс. Отлучённые от родных, подброшенные на воспитание государству, но не сироты. Их родители были живы, не желали отказываться от своих прав, а принудительное лишение — это последнее средство, к которому прибегают лишь в драматических случаях.
Всегда есть надежда на то, что родители вернутся к исполнению своих обязанностей. Разные бывают причины отказа от своего малыша. Болезнь, алкоголизм, маленькая зарплата при отсутствии собственного угла и поддержки со стороны родственников, тюремное заключение, эгоизм, давление общества на незамужнюю молодую женщину, отсутствие родительских чувств, неспособность полюбить ребёнка у матери с искажённой психикой. Нередко женщины, не испытывающие никаких чувств по отношению к своим детям, сами воспитывались в Домах.
Всегда есть надежда на сотрудничество родителей, особенно матери, которую не заменишь никем. Одни приходят по велению сердца — только под тяжёлым ударом судьбы им пришлось определить своего ребёнка сюда. Как правило, спустя какое‑то время они забирают его обратно. Других же Дом правдами и неправдами вынуждает регулярно посещать своего малыша, в целях противодействия развитию синдрома воспитанника за общественный счёт.
— Пелька! — перед временем посещений малявка вцепилась и не даёт себя оторвать от полки с обувью в холле.
Здесь посетители переобуваются в тапочки, которые не собирают пыль, легко дезинфицируются и не портят ухоженного паркета.
Гостям необходимо надевать белые халаты. Без таковых было бы более по‑семейному, но менее безопасно в смысле заноса инфекции.
В Доме, на первый взгляд незначительное детское недомогание может усилиться во много раз, чревато развитием осложнений и грозит перерасти в эпидемию. При любом компромиссе утрачивается нечто существенное. Выбор практически всегда приходится делать между плохим и худшим. Следует выбирать наименьшее зло.
— Пелька! — малявка задолго до посещений «занимает пост» возле входа.