Девушки, покорившиеся судьбе, мылись, накручивали локоны, делали маникюр, а потом лежали по комнатам и может быть даже испытывали потребность поваляться в постелях после стольких месяцев интенсивных нагрузок. На следующий день Урсын назначил бассейн и лёгкий тренинг.
— Осмотр достопримечательностей и покупка сувениров — после соревнований, — пообещал он. Тогда каждая из нас должна была получить карманные деньги. На осмотр Ниццы нам отводился один день, а отъезд с вечерним авиарейсом позволял сэкономить на оплате гостиницы.
Все наши помещения выходили в общий коридор. В десять часов Урсын закрыл и забрал с собой ключ от дверей этого коридора и пошёл к себе, его номер располагался этажом ниже. До этого времени Мартин не объявился, и теперь меня волновало, как он ко мне доберётся.
По правде говоря, Урсын был по‑своему прав. Он отвечал за нас, и, независимо от того, были ли его цели возвышенны или нет, он довёл нас до международного уровня и теперь заботился, как умел, чтобы мы не отчубучили чего-нибудь, что могло бы перечеркнуть ожидаемые успехи.
Правдой было и то, что за нами трудно было уследить, и я не дам волоса со своей головы против того, что и у остальных девушек не было на уме каких-нибудь комбинаций, однако я точно знаю одно: мы все кровь из носу рвались показаться на стадионе, в этом иностранном городе как из кино, чтобы все увидели, насколько мы хороши, а может быть даже и совершенны. Потому что строжайший отбор, если не считать Куклы, прошли только самые лучшие.
Нас пожирал стыд. Как же, ведь с одной стороны мы были вроде национальной сборной, но в то же время — неразумными дикарями, которых даже в иностранном пансионате не выпускают из‑под замка. Девушки притихли и юркнули под одеяла, чтобы переспать унижение.
Меня — и закрывать на ключ!
Ему надо было посадить меня в несгораемый шкаф на фотоэлементах! Когда коридор опустел, я преодолела препятствие. И хотя пару лет я не касалась ни одного замка, этот простой, бессувальдный, поддался немедленно без заметных усилий. Для операции только и понадобились, что пилочка для ногтей да пара похожих на стамесочки причиндалов, оправленных в перламутровую массу, из маникюрного набора, подаренного Кукле её деятелем.
Чёрная ночь лежала над улицей, слабо подсвеченной мертвенным светом редких ртутных ламп. Здесь ничто не выдавало ни присутствия города, излучающего волны разноцветного блеска, ни наличия близкого моря. Сюда не доносилось ни малейшего дуновения бриза. Пансионат «Аделаида» располагался на дальней периферии, отчего и предлагал умеренные цены.
Я ждала долго. Мартин не появлялся. Наверное, придёт завтра. У меня не было никакого плохого предчувствия, меня только разозлила необходимость ожидания. Мне хотелось урвать что‑то и для себя из украденной свободы. Я пошла в сторону залива. Я никогда ещё не видела моря, только с самолёта над Ниццей, откуда оно выглядело как ультрамариновая клякса, утыканная спичками мачт.
На Английском бульваре меня ошеломило движение, по нескольким полосам асфальта непрерывным потоком лилась масса листового металла, блестящего фарами и хромом, шквал огней, голосов, и вдруг в группе людей, торопливо переходящих через дорогу, промелькнул Мартин. На нём была та же самая куртка из козловой кожи, в которой я видела его в нашем Центре и в аэропорту, и даже та же самая сумка через плечо. Я машинально рванулась за ним. Не обратила внимания на перемену огней светофора и всё заслонили выросший за долю секунды передок автомобиля и боль в ноге, и потеря сознания.
«Адидасы»!
Они были на мне во время аварии. Я боялась оставить их в номере, о чём я вспомнила только сейчас.
— Где моя одежда?! — я подорвалась с постели.
— Она ещё долго тебе не будет нужна, — сообщил Мишель.
— Прошу мой костюм и кроссовки!
Медальон! Я о нём тоже не помнила. Теперь пальцами искала на шее знакомую цепочку. Не было. Вместе с волной тошнотворного страха во мне мелькнуло подозрение, что какая‑то сволочь специально всё это подстроила, чтобы отобрать сокровища Нонны.
Я настойчиво и всё громче требовала свои вещи. «Чайный» перепугался. Мишель что‑то сказал медсестре, та бросилась к алтарному шкафу, вытащила одежду, «адидасы» и золотую ракушку, обёрнутую в кусочек замши. Я выдохнула и, чтобы сохранить лицо в неудобной ситуации, сделала вид, что собираюсь одеться.
— Pendentif{46}, — медсестра подала мне медальон.
Он был целёхонек.
— Когда за мной явится Урсын? — я хотела прозондировать обстановку, пока мне это позволяла относительная свобода. Мне казалось, что задержка объясняется моим состоянием. Очевидно, пока исключается транспорт, мне следует симулировать, чтобы продлить пребывание, а потом, возможно, я смогу выработать какой‑то план действий.
— Это зависит только от тебя, — перевёл Мишель слова «чайного», который снова вступил в разговор.
— Не понимаю!
— Твой тренер не знает, что с тобой произошло.
— Тогда откуда вы знаете, кто я такая и как меня зовут?
Мишель показал газету. Над краткой заметкой, жирным шрифтом заголовок: «Mustela», а под ним более мелко: «KS Sterna, Warszawa». Ну да, такую же надпись я носила на груди.
— Кто меня поместил сюда?
— Господин Андрэ Констан, депутат от департамента Приморские Альпы.
— Каким боком ко мне депутат?
— Никаким кроме того, что ты попала под его машину.
— Он такой добренький?
— Скажем так, у него есть и своя цель. Ваши интересы совпадают. Он взял тебя к себе домой, платит за твоё лечение, а когда выздоровеешь, получишь от него некоторую сумму и он отправит тебя домой.
— И всё из жалости, что он меня переехал?
— Взамен подпишешь обязательство. Не будешь разглашать подробности происшествия и откажешься от каких бы то ни было материальных претензий.
Когда я выскочила на проезжую часть Английского бульвара, господин Констан вёл машину под сильной мухой. При себе имел девку, пардон, даму, по совместительству жену другого влиятельного лица. Тащил её на хату. Меня подобрали, не дожидаясь полиции, и отвезли в частную клинику друга депутата. Там меня осмотрели, загипсовали и ещё в ту же ночь перевезли на виллу в Бланьяке, за полтора десятка километров от Ниццы, чтобы тому корешу не пришлось сообщать в полицию о пострадавшем в дорожно‑транспортном происшествии, что он обязан был бы сделать, если бы я там осталась.
Господин Констан организовал мне медсестру на круглые сутки и наблюдение приходящего врача в лице Мишеля, хирурга из упомянутой клиники.
Было сделано всё, чтобы спасти анонимность дамы и безупречную репутацию господина Констана, ведь избирателям очень не нравится, когда их депутаты по пьяному делу наезжают на пешеходов и проводят вечера в обществе чужих жён, предварительно отправив свою вместе с детьми на отдых на всё лето. Оппозиция только и ждёт, чтобы выловить такой вкусный скандал и подрезать конкурента, особенно как раз перед выборами.
Тогда я ещё этого не знала. Но я испытала почти благодарность к господину Констану за то, что это он меня переехал, а не кто‑либо другой, который не беспокоился бы так о сохранении тайны.
— Я не хочу возвращаться в Польшу, — осенило меня. Это был шанс.
— Собираешься просить убежища? — озабоченно прозвучал вопрос господина Констана. Он не предвидел очередного затруднения.
— Да, собираюсь.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать, — я добавила себе несколько месяцев, которые там, в моей стране, имели значение для отправки меня в колонию для малолеток.
— Ты несовершеннолетняя, таким не дают убежища, — господин Констан закрылся параграфом закона.
— Как это? У нас в этом возрасте уже давно подлежат Большому Суду, то есть суду для взрослых, — исправилась я. Вот тебе и на, вылезли ослиные уши. Я начала следить, чтобы не сказать слишком много. С обитателем зоны для малолеток депутат наверняка перестанет считаться.
Господин Констан начал юлить. У меня впереди ещё несколько недель лечения, период выздоровления, реабилитация, а там видно будет.
— В таком случае не буду подписывать никаких обязательств, — упёрлась я рогом.
— Кризис, трудно с работой, особенно иностранцам, к тому же ты не знаешь языка, как ты себе представляешь существование здесь?! — переубеждал господин Констан при посредстве Мишеля.
— Я научусь по‑французски прежде, чем отсюда выйду.
— Что ты умеешь? — забеспокоился господин Констан.
И действительно, что я умею? И язык. Выучу ли я его за время лечения? Чтобы хоть что‑то начать, я должна понимать, что мне говорят.
— Я изучала полеводство, — продаю своё неоконченное образование в центре подготовки сельскохозяйственных кадров. — А на работу я согласна любую, хотя бы даже и туалеты мыть, и не буду торговаться о вознаграждении, и не буду сидеть ни у кого на шее. Пусть он не боится. Когда получу разрешение на пребывание, поеду в Париж, у меня там знакомые, растолкуй ему, Мишель.
Я повторяла про себя адрес, который мне дала Нонна, и представляла себе, как Мартин меня ищет. Как пить дать уже ей сообщил, что я сделала ноги вместе с их ценностями.
— Посмотрю, что можно сделать, — сообщил господин Констан, как будто бы уже немного освоившийся с моим проектом.
Прошло немного времени, прежде чем я увидела его снова.
С меня сняли кокон из бинтов. Садясь в кровати, я видела в подслеповатом зеркале, висевшем напротив, свою голову, покрытую коротким руном, густым, как кротовый мех. Сбритые волосы только начинали отрастать.
— Bien!{47} Ты похожа на Жанну д’Арк, — рассмеялся Мишель. Я не была уверена, комплимент ли это.
Моё состояние улучшалось день ото дня и если бы не нога на вытяжке, я могла бы уже вставать. Медсестра исчезла, теперь за мной наблюдала молчаливая старуха, скупая даже на жесты. От одиночества целыми днями я страдала ужасно, до слёз.