Соками цитрусовых и мокко угощала неброско одетая, невыразительная девушка, подобранная так, чтобы не конкурировать своим видом с клиентками. За редкими исключениями, у собравшихся здесь дам были свои года, крашеные волосы, следы швов после косметических операций, пластиковый наполнитель увядших тканей под натянутой кожей лиц, грудей и кто его знает чего ещё. И всё для того, чтобы придать своим телам иллюзию упругости, вернуть краски молодости, скрыть неустранимые дефекты, связанные с возрастом, и проблемные силуэты, в равной мере как слишком худые, так и слишком полные.
Иначе говоря, делалось всё, чтобы позаботиться об их высокой самооценке.
Модели же действительно были пригожие, ловкие и молодые, но ведь они только манекены! Ну и внешний эффект, ясное дело. Пока ещё никакой, даже самый деликатный портной не рискнул представить свою коллекцию на хребтах старых вешалок.
— Очаровательно! — моя хозяйка выразила восторг в отношении платья, которого ей никогда не носить.
— Belle‑de‑nuit{78}! — в сложенной программке Вера подчеркнула виднеющуюся сбоку от названия трёхзначную цифру. Я не знала, что она означает, но не спрашивала, не хотела нарушать неведения. Это точно не было количество пошитых моделей, на закрытом показе демонстрировались только единичные экземпляры.
— Она не сложная, ты наверняка смогла бы пошить.
Ей могло так казаться, ведь она старалась извлечь из меня максимум пользы, коль скоро я ела её хлеб. Но простой силуэт из прямых линий требовал высочайшего знания кройки, старательности исполнения, тщательного подбора ткани с соответствующей фактурой и неуловимой искры таланта, без чего нет хорошего ремесла.
Belle‑de‑nuit отличалась как раз таким мастерством исполнения и гаммой фиолетовых оттенков, волнами светлеющих к верху. Тени укладывались поперёк, и эта особенность перечёркивала пригодность платья для моей госпожи. Она выглядела бы в нём как зебра с большим задом, цвета левкоя.
— Очень утончённое, и эти поперечные плоскости тоже смелые, — подчеркнула я дипломатично.
— Я не настаиваю на цвете, он может быть однотонный. Пурпур или ирис.
— Но это не будет то же самое, — убеждала я. Именно цвет, этот и никакой другой, составлял неотъемлемый элемент целого.
— Будет видно после примерки toile.
Я молчала. Я не сумею пошить Belle‑de‑nuit. Я достаточно знала тайны профессии, чтобы быть в этом уверенной, но не имела понятия, что означает toile.
После показа Вероника заказала toile номер такой‑то, указанный в программке рядом с Belle‑de‑nuit. Она застолбила себе половину модели, с трёхдневным сроком на принятие решения, так что назавтра посыльный из «Контессы» доставил плоскую коробку.
Вероника исчезла с картонкой, обёрнутой в бумагу под кремовое кружево, в своём звуконепроницаемом кабинете, но сразу же меня позвала.
— Ну, как я тебе?
Она стояла перед зеркалом, служившим ей для коррекции мимики и жестов, в чём‑то, напоминавшем паломнический балахон из лиловой материи, в котором по более тщательном рассмотрении я узнала благородный покрой Belle‑de‑nuit. Так выглядело toile — фантом того платья, сшитый из дешёвой материи с похожей фактурой по габаритам моей госпожи.
— Эх, нет у тебя воображения, — вздёрнула она плечами, подытоживая моё молчание.
— Я простая швея.
Belle‑de‑nuit ей пошили из фиалкового шелка с ручной вышивкой в лиловой гамме, которая шла полосой от левого плеча до обреза. Это платье хоть и отличалось от того на показе, всё же являло собой индивидуальность хорошего портного, стоило очень дорого, Вероника выглядела в нём замечательно.
Эту драгоценную фиолетовость она купила для одного приёма.
Переняв французский обычай, встречи со знакомыми она проводила в городе. Этой традиции способствует неисчислимое множество забегаловок самого разного уровня, действительно доступных для каждого, всегда открытых, потому что когда одни закрываются, другие как раз начинают работать.
В доме Веры гости бывали редко. Иногда, без связи с именинами или днём рождения, которых она скорее не афишировала, приглашала толпу, которая бродила по саду и дому с настежь раскрытыми всем ветрам дверями с бокалами, чашками и тарелками.
В этот раз происходило нечто подобное.
Меню, от холодных закусок до пломбира и сыров, приехало на фургончике, приспособленном для подогрева и охлаждения, так что то́, что должно было быть кипящим, было кипящим, а то, что должно было быть ледяным, было ледяным.
Для холодного буфета накрыли в салоне, для горячего ужина — на веранде. Все неквалифицированные работы Вера приберегла для меня, и это здорово уменьшило расходы. Отказались от услуг поварёнка, остались кельнер и сомелье.
Во дворе зажгли фестоны китайских фонариков, на столах разгорались свечи в хрустальных плошках за цветными экранами от ветра.
— Она совершенно утратила голову, — говорила одна дама другой.
Я за перголой собирала грязную посуду, которую гости оставляли в самых разных местах. Навострила уши: дамы перемывали косточки моей госпоже. Соотечественницы. Разговаривали по‑польски.
— Ты знаешь, сколько она заплатила за платье?! Три вышивальщицы работали, чтобы успеть к сегодняшнему вечеру. И что, он хотя бы взглянул на весь этот шик?
— Мужчины не разбираются в таких petit вещах{79}. Вот если бы она гранатомёт принесла, он бы обратил внимание. Женщины тоже такие бывают, мужланки! Кто он такой?
— Будто бы посредник в торговле произведениями искусства, будто бы декоратор интерьеров, будто бы имел дело с высокопоставленными чинушами «Пээнэра», вовлечёнными в коррупцию и воровство. Мастерскую на Сент‑Антуане купил с помощью Союза свободных художников. Говорят, что это устроил ему Дюбинэ, успешный график и гомосексуалист. Одно можно точно сказать — жених у Веры очень пристойный и ему хронически не хватает денег.
— Похоже, она втюрилась до беспамятства.
— Все её романы протекали бурно, но она не из тех, кто способен любить до потери кошелька. Самое большее — потратится на ещё одно дорогущее платье.
— Он же на двадцать лет её моложе!
— А ты где-нибудь видела старых альфонсов?
Холодный буфет уже почти доели. На веранде кельнер сервировал горячие блюда. Дамы облепили зеркала. Кавалеры разбрелись с бокалами по всему дому и саду. С корзинкой, полной грязной посуды, в неестественном свете зелёного китайского дракона я наткнулась на Кубышку.
Он был одет в чёрный бархат и атласную рубашку с мягким воротником, подвязанным велюровым огрызком галстука, пуговицы на манишке преломляли свет на семь цветов радуги. Я подозревала, что рубашку он взял напрокат у Слодана.
— Не убегай, — задержал он меня в изумрудной сени лампиона, будто на дне аквариума.
— Если её обворуют, я скажу, кто наводчик! — бросилась я отчаянно, чтобы предупредить его угрозы или шантаж.
— Глупышка, я хочу на ней жениться, но а для тебя она кто?
— Родственница по кликухе.
— Не понимаю.
— Моя фамилия и её сценический псевдоним совпадают.
— Я это уже давно знал. Слушай, давай заключим соглашение. Мы с тобой не знакомы и один о другом ничего не знаем. Если не будешь вредить, ни один волос не упадёт с твоей головы.
Ему было больше терять, чем мне, поэтому я поставила условие.
— У меня там зарплата и шмотки остались в «Демуазель», — больше всего мне было жаль потерять кожаные брюки, купленные в первый день моего магазинного сумасшествия.
— Ты их получишь.
Он сдержал слово. Он пришёл в день, когда у Веры был выходной. Я как раз полола грядки в саду и поэтому именно я открыла ему калитку.
— Две тысячи минус процент профсоюза. Пересчитай, — потребовал он.
— Хорошо, — я спрятала банкноты: не хватало ещё, чтобы Вера увидела, как я принимаю от него деньги. Но что‑то она всё же заметила, за занавеской в окне пробкового салона мелькнула какая‑то тень.
— Одежду я тоже забрал.
— Я не пойду за ней в твою студию.
— Я сюда не мог принести свёрток. Понимаешь, надеюсь, — он глянул в сторону окна, в котором снова что‑то темнело за прикрывающим его гипюром.
— Оставь для Мустелы в бистро «Шез‑Алляр» возле театра «Бобино».
Я продолжала переделывать кофточки и фартухи старшей госпожи, обшивать полотенца и простыни, сшила платье каталонке, не взяв с неё ни сантима, чем расположила её к себе, и даже халат Вере. Несмотря на это, мне бы никогда не купить обещанный «Зингер», если бы Вероника не выбила для меня подмену гардеробщиц в небольших, бульварных театрах. Иногда у меня было несколько таких замен одновременно.
В Париже театры включают в себя зрительный зал, закулисье, уборные, помещение для хранения реквизита и технические службы, в том числе гардеробную. Продюсер, который распоряжается капиталом, выкупает всё целиком, и нанимает режиссёра и актёров. Платит, терпит риски и несёт накладные расходы. Экономит, на чём только удастся, но без гардеробщицы обойтись не может. Но ведь и они тоже рожают детей, болеют, уходят с работы в отпуск и по семейным обстоятельствам. Благодаря связям Веры я использовала эти возможности.
Иногда у меня бывало по нескольку заказов подряд с работой по два‑три часа. Каждый день после занятий я звонила или заходила в бистро возле театра «Бобино». Здесь для меня принимали по телефону заказы от знакомых и знакомых знакомых Веры на подмену, когда только на пару дней, а когда и на несколько недель. За посредничество я расплачивалась с владельцами «Шез‑Алляр» шитьём.
И вдруг всё закончилось.
— Не было заказов, — говорил хозяин, когда я появлялась в дверях.
За неимением лучшего занятия я садилась вблизи аппарата. Ждала.
— Не волнуйся, у тебя умелые руки. Позвонят. Выпей кофе, — он ставил передо мной чашку. Я устраивалась в углу возле стойки и продолжала ждать вызова.