Я никому не была нужна, хотя сезон был в самом разгаре. В тот день, когда закончилась последняя подмена и в городе мне уже было нечего делать, вечером позвала меня Вера.
— У моих знакомых для тебя больше не будет работы.
— Они мной недовольны?
— Не в этом дело. Ты должна вернуться на родину, здесь у тебя нет никакого будущего.
Я не раз слышала о возвращении, однако хотела накопить немного денег, чтобы иметь кое‑что для начала, и всегда отодвигала тот неопределённый день, когда сяду в поезд на Восточном вокзале.
— Я поняла. Завтра же съеду.
— Не лезь в бутылку. Останься, пока не уладишь формальности. Я говорила со знакомыми в консульстве. Можешь вернуться на родину без всяких последствий. Ничего тебе там не грозит. Военное положение отменено.
11
— Я должна идти своим путём.
— Ну и какой это путь, какой? Закопаться в глухой деревне и в курной хате перешивать старые тряпки?! Парень тебя тянет, не обманывай себя. А что за парень? Красивый и всё, зато самый худший, какой только может быть. Нуль. Сынок чинуши, вытряхнутого из кресла. Ни автогонщик, ни резчик, даже культурно украсть никогда не умел. Ты знаешь, кто он такой? Недотёпа! Вышвырнули его из клуба, отняли «полонез». Он закончился раньше, чем начал. Недозрелый молокосос!
— Молокосос? Да ему уж больше двадцати пяти лет.
— И что с того? Есть мужчины, которые никогда не взрослеют. Он из таких. Вечный парень. Сегодня он там, завтра может быть где‑то ещё, и если ты отсюда уедешь, стать на якорь нигде больше не сможешь. Что ты тогда будешь делать, скажи?
— Я решила уехать. Не пытайся переубедить меня, Нонна, это бесполезно.
— У меня для нас были отличные планы!
— Больше никогда не рассчитывай на меня в своих проектах. Я завязала, Нонна.
Я убегала на Озеро также от Нонны, от предприимчивости Нонны, от помыслов Нонны. Я клала между нами триста километров, чтобы не быть под рукой, потому что, хоть я и испытывала в отношении её некоторые чувства, я не могла жить с ней под одной крышей или даже по соседству. Остаться здесь означало каждый день бороться с её идеями, противопоставлять себя её миру, привычкам, окружению, образу жизни.
Независимость стала для меня самой большой потребностью. Я была по горло сыта опекой, строгостью предписаний официального общежития и публичного милосердия.
Волк был существом совершенно иного типа. В конце концов, он давно перестал меня волновать, по крайней мере мне так казалось.
— Ты отрекаешься от нас, — обиделась Нонна.
— У неё есть право на свою жизнь. Оставь её в покое, Нонна, — неожиданно поддержал меня Дедушка. До этого момента он ни словом не поддержал ни одну из сторон, хотя казался расстроенным моим поведением.
— Ну да, для Дедушки уже имеют значение одни лишь собаки, — с горечью констатировала Нонна.
У Дедушки была новая страсть. Две молодых легавых, которые делали лужи там, где останавливались, оттаптывали себе уши и подъедали каждый оставленный без присмотра ботинок.
— Может, ты знаешь, что с Куклой, Нонна?..
Я звонила в «Крачку», но пойти туда я не отважилась. Я не смогла бы посмотреть в глаза Урсыну. По отношению к нему я до сих пор чувствовала себя виноватой, тем более что ничего не получилось исправить. Куклы уже давно в Центре не было. О её теперешнем местонахождении там не знали. О Волке я не спросила, однако наговор Нонны на него испортил мне настроение.
— Не знаю, но она оставила телефон какой‑то сельской мадонны из‑под Нового Двора, на случай, если объявишься.
— Чего она там забыла?
— Догадаться нетрудно. Заявилась к нам упакованная. Туфли из ящерицы за четырнадцать тысяч пара, такая же сумочка за двенадцать, костюм из певэксовского велюра пятнадцать долларов метр. Цепь с брелоками на шее, часы, усыпанные бриллиантами, и гравированное обручальное кольцо червонного золота, широкое, как бондарный обруч. Как думаешь, откуда это всё у неё? На панель пошла, или в валютные девки, — подытожила Нонна, пытаясь скрыть обиду за сдержанность и таинственность Куклы. Той самой Куклы, которая заискивала перед Нонной и громко восхищалась ею во время свиданий в исправительном доме, а позже — в «Крачке».
— Наверное, вышла замуж.
— Обручальное кольцо может напялить на себя каждая.
Нонна в этом разбиралась, она сама носила крупный золотой обруч на безымянном пальце, хотя никогда ни с кем в браке не состояла, потому что после тридцати лет, как она утверждала, не бывавшая замужем женщина — уже товар сомнительного качества. Если уж не нашла себе пары, значит, с ней что‑то серьёзно не так. Нонна страдала молча, не признаваясь, что сама относится к таким, хотя и не находила у себя недостатков.
Мы с Куклой договорились встретиться в «Виктории». Она немного заставила себя ждать. И войдя, зажгла ностальгию в глазах мужчин и заморозила взгляды женщин. Ведь, будто не сознавая всеобщего внимания, она плыла по проходу между столиками в костюме из сапфирового велюра, оттеняющем золотистый тон кожи, колорит и богатство волос, искристо ниспадающих по всем сторонам плеч. Жестом, подсмотренным у «звёзд» старых фильмов, она небрежно прижимала руками кусок пушистого меха, шарф из двух серебристых лисиц, сцепленных мордами, волоча хвосты по полу.
— Ты вернулась! — Кукла уселась и изящным движением закинула ногу на ногу — но́ги, одетые в прозрачный нейлон, в туфлях из ящерицы от самого лучшего варшавского обувщика.
— Да, вернулась. И сразу же поссорилась с Нонной.
— Бог с тобой, девушка, не насытилась ещё приключениями?
— Я должна быть ей благодарна.
— За что? Ведь это из‑за неё ты попала в исправительный дом.
— Как бы там ни было, она хорошо относилась ко мне.
— Не понимаю таких благодарностей.
Кукла стала ещё краше, ещё трезвее, ещё неумолимее.
— Если не хочешь снова оказаться на дне, ты не должна иметь сантиментов. Тебе надо отречься от всех подозрительных знакомых, от всех без исключения! И больше никогда никого их них не пускать к себе на порог! Иначе они пересрут тебе жизнь. Забудь о Нонне, пока не встанешь на ноги, у меня для тебя будет крыша над головой. Уходи из этой воровской хаты, иначе я ничем не смогу тебе помочь.
Кукла нашла своё счастье. У неё был муж, новая жизнь и новые люди вокруг неё. Она сбросила своё старое окружение, как изношенную одежду, и относилась к нему не лучше, чем к старым лохмотьям. Не считала себя никому ничем должной, я осталась единственной из её прошлой жизни, для кого она была готова что-нибудь сделать, при условии, однако, что я порву с криминогенной Нонной.
— Ты любишь мужа?
— Меня когда‑то употребляли, как порошки, — Кукла не ответила прямо. Её чувства к мужу выражались в тональности andante. Рассудительный обмен. «Ты — мне, я — тебе», хотя полным расчётом это нельзя было назвать. Муж дал Кукле всё то, чего у неё никогда не было: дом, достаток, чувство безопасности, положение в обществе и защиту.
— Я ему благодарна и никогда по отношению к нему не поступлю подло. Буду доброй женой и другом, рожу ему детей. Это будут хорошие дети. От него унаследуют характер, от меня — красоту.
Кукла окончила среднюю школу и в том самом центре повышения квалификации сельскохозяйственных кадров недалеко от «Крачки» встретила своего мужа. Он приехал на семинары и экзамены — заочно изучал садоводство и готовился получить диплом.
У мужа Куклы есть сад и две тысячи метров под стеклом. У него было в два раза больше, но половину оторвали родственники первой жены, потому что муж Куклы был бездетным вдовцом старше Куклы на восемнадцать лет.
Чтобы не говорили, что он взял себе голую девку неизвестно откуда, он через адвоката приобрёл на её имя шестьсот метров земли недалеко от собственного хозяйства. Приданое Куклы. Участок довольно проблемный, его надо сначала возделать и ещё немало вложить, прежде чем он даст урожай, однако это большая ценность для Куклы, которая кроме дырявых тряпок никогда ничего не имела в жизни.
— Я поступила в сельскохозяйственный техникум на заочное, — Кукла хотела быть не только владельцем земли. Кто познает секреты работы на земле, никогда не будет знать голода. Пашня с каждой весны породит достаток. Больше всего в жизни Кукла боялась нищеты.
— А сейчас ты блистаешь в «Викториях».
— Я здесь второй раз в жизни.
Если уж она выходит куда, то одевается с шиком, потому что ей это нравится, потому что теперь она может, потому что она навёрстывает упущенное за времена лохмотьев и унижения. Но одежда — это совсем не то, что дом. Мода часто меняется, а моль способна пожрать даже горностая. Только глупцы набивают шкафы одеждой. Ювелирные изделия — уже другое дело. Да, у неё есть кое‑что. Мужу удалось спасти что‑то из украшений покойной от ненасытности родственников. Перстенёк и обручальное кольцо он купил специально для Куклы.
Она решила встретиться со мной в городе из осторожности. Сначала хотела присмотреться, узнать что да как. Ведь она даже не слышала, чем я занималась на Западе. То есть она хотела сориентироваться, пускать ли меня к себе в дом.
— Я редко бываю в Варшаве, но уж если приходится, то в самых лучших местах: почему нет?
Она может себе позволить чашечку кофе за две сотни, даже бокал коньяка из категории «люкс». Вместе с мужем они могут себе позволить и больше. Например, отметить Новый год на балу Марлборо. Я не знаю — что это такое? Очень изысканное развлечение для элиты. Люди дрались за входные билеты, которые из‑под полы стоили по десятку штука. По десятку чего? По десять тысяч зэтов. Кризис? Не у всех, есть ещё немало людей, которые снимают сливки. Они с мужем тоже снимают, но тяжёлым трудом.
— Потом я жалела потраченных денег.
— Элита оказалась не слишком перворазрядной?
— Посредственности. Каждый мнил о себе, что именно он и есть самый лучший. Больше десяти тысяч злотых за одну ночь как псу под хвост. Лучше было купить «зелёные» или золотую монетку.