Дома. Там ей платят значительно больше.
— Ненавижу её! — прорывается через Пельку несчастье. Она не может ничего поделать со своей осиротевшей любовью.
Не известно, на основе каких обстоятельств и слухов Пелька установила этот факт. Повариха бросила Пельку ради более высокой зарплаты. Против денег, дружба ничего не стоит. И дальше, за зарплату работают пани директор и пани психолог, и воспитательницы, и все остальные здесь. Значит, если им предложат где-нибудь в другом месте больше, они бросят и Дом, и детей. Следовательно, все разговоры о том, что они — одна большая семья, — на самом деле только обман.
Пелька перестаёт доверять людям, которые занимаются ею за деньги. У неё под ногами шатается почва. Пелька теряет ощущение безопасности, отмирают эмоциональные связи. Пелькино сердце больше не принадлежит Дому.
Ей семь лет.
Перед Рождеством Христовым одна из варшавских газет организовала очередную «Улыбку ребёнка». Намерение благое. Людям вообще нравится быть добрыми, особенно за чужой счёт. Пригласить сиротку к праздничному столу — как это красиво и трогательно, и соответствует традиции.
В ночной тиши, два дня — это не долго, бедный ребёнок обогатится хотя бы приятными воспоминаниями и узнает о щедром семействе, хороших манерах и вкусной еде, и подарок под ёлочкой, опять же, не говоря уж о великой радости папы, мамы, деток, бабушки, собаки и гостей. Неповторимая атмосфера, о которой не имеют понятия эти бедняжки из детского дома.
Пани директор долго не могла определиться, стоит ли отдавать детей Дома в руки милосердных обывателей, но давление на неё было огромным. Её дети тоже смотрели телевизор, призывы и весь антураж на эту тему не остались без результата.
— Нас тоже пригласят? — надежда, ожидания, нетерпение и опасения, что никто о них даже не вспомнит.
Приглашений поступило больше, чем было детей, и пани директору не хватило духу перечеркнуть радость одних и оттолкнуть дружески протянутую руку других.
Но беспокойство осталось.
Слишком шумная акция возбуждает нечистые помыслы. Самохвальство, снобизм, амбиции, желание выделиться, сентиментальность, удобный случай проявить жалость, показать доброту, побыть филантропом занедорого. Это уж как водится. Не всегда людьми руководят благородные, ничем не запятнанные побуждения. Уж она‑то об этом знает. Нужно принимать ближних такими, какими они есть, и пусть уже жертвуют столько, сколько согласны, лишь бы её подопечным стало от этого лучше.
Точнее говоря — если им станет от этого лучше. А потом? Огромное большинство этих детей ничего не знают о жизни в семье. Не скучают за тем, чего не знают, ну а когда узнают, не почувствуют ли они себя в Доме ещё более горько, тоскливо и одиноко?
Пельке не удаётся войти в приличное общество. Получает свой приговор как обычно.
— У этого ребёнка плохие наклонности, — хозяйка глубоко уязвлена и абсолютно этого не скрывает. Хозяин отдал инициативу жене и не отзывается, нервно поигрывая ключами от машины. Даже они звякают оскорбительно. Пелька тоже молчит, забившись в угол, как можно дальше от милосердной пары, и понуро глядит исподлобья.
После разлуки с Поварихой Пельке невесело, она чурается общества, но этим декабрьским днём для неё из‑за туч будто выглянуло солнце. Без напоминаний вымылась начисто, расчесала космы в два аккуратных хвостика, нарядилась в праздничное тёмно‑синее с белым клетчатое платье с белым воротничком и новенькие колготки, которые подбирала по цвету сама пани директор.
— Пелька, выглядишь как из полной семьи! — зацепил её в вестибюле мальчишка, тоже чистенький и ухоженный. Дом делал всё, что мог, чтобы его дети чувствовали себя как можно менее плохо.
— Отвали, — проворчала она без злости. В этот день Пелька ни на чём не могла сосредоточиться, даже огрызаться как следует ей не хотелось, она вся была в ожидании.
Пелька не знала меры ни в грусти, ни в радости, во всё окуналась с головой, а потом, когда приходилось расплачиваться, не знала обо что опереться, чтобы выбраться из ямы, поэтому и сидела в ней, отчего ей становилось только хуже.
За Пелькой приехали раньше всех. Муж и жена, автомобилем иностранного производства. Жена надушенная сверх меры, в перстнях и красно‑голубой накидке мехом внутрь с пушистым капюшоном, откинутым за спину, обутая в унты — это такие лапландские сапожки. Куртка тоже была оригинальная, лапландская, и эта двухцветная вышивка на ней тоже оригинальная, лапландская, о чём исчерпывающе проинформировала Пельку их дочь, ненамного старше Пельки.
Пельке было стыдно признаться, что она не знала, что значит «лапландское», но хозяйская дочь догадалась и вытащила из шкафа большую книгу. Атлас народов, племён и культур. При помощи огромного, вращающегося вокруг наклонной оси глобуса, она рассказывала Пельке о людях далёкого Севера, о северных оленях, собачьих упряжках, вечной мерзлоте и охоте на тюленей.
Цветные вклейки в книге заинтересовали Пельку.
— Флаги и гербы государств мира, — объяснила хозяйская дочь.
— А это что? — вмешалась хозяйка, которая между карпом и маковой выпечкой, которыми занималась под её присмотром домработница, заглянула в детскую, чтобы поощрить просветительскую деятельность отрады своих очей.
Пелька молчит.
— Не знаешь?! — удивляется пани. В её тоне слышится нотка неудовольствия. Внутри Пельки что‑то уже регистрирует это изменение в голосе, она предчувствует надвигающуюся катастрофу, группируется внутренне, готовится к обороне.
— Герб государства Поль... — в подсмотренной у учительницы манере начинает отвечать хозяйская дочь.
— Эмблема нашей отчизны! — пани переходит на пафос, из чего следует, что отчизну необходимо глубоко уважать и любить.
Пелька не любит.
— Что ты сказала?!
— Не люблю, — шепчет Пелька. У неё не было никаких чувств по отношению к этой нарисованной птице с неестественно расставленными ногами в шортах из перьев, золотыми когтями и повёрнутой вбок головой. Не понимала, почему она должна уважать и почитать эту птицу, которая ни на что не была даже близко похожа.
Дети из Дома однажды поехали на экскурсию в Варшавский зоопарк, где Пелька увидела живого орла. Она испытала разочарование, потому что этот с портрета и тот в вольере выглядели как две совершенно разные птицы, а объяснение, что этот на рисунке — стилизованный, ничего в ощущениях Пельки не изменило.
Выражение идеи отчизны посредством орла не нашло пути к сознанию Пельки, потому что само понятие отчизны было для неё делом туманным. Да и откуда она могла взять в себе большую любовь, когда её не хватало даже на Дом, даже на одного человека — любовь в ней увяла после отъезда Поварихи. Теперь у Пельки была только она сама. Пока она ещё ведёт себя искренне, но это лишь по инерции.
— И как тебя только воспитывают в этом твоём Доме! — наполняет хозяйку праведным гневом уровень гражданской сознательности Пельки.
Ну откуда ей было знать, что она обращается к закрытой ото всех душе Пельки, от которой любые слова отскакивают, как от стенки горох.
— Дом — это не ваше дело! — Пелька должна была сделать над собой усилие, чтобы воздержаться от гораздо более грубого высказывания, но момент всё равно получился неприятный.
— Не сердись, Пелька! Мне не следовало сегодня затрагивать такой серьёзный вопрос. Давайте отмечать праздник! — хозяйка разряжает обстановку и хорошее настроение восстанавливается.
Дальше дело пошло ещё лучше.
— Это Пелька, — представляет её хозяйка и даже не добавляет, что её привезли из детского дома.
Гости точно так же ухожены и элегантны, как и хозяева. Все садятся за большой стол в гостиной под нарядным еловым венком, который подвешен под люстрой. Пельке показывают её место между хозяйской дочерью и бабушкой.
— Кушай, пожалуйста, — заботится о ней бабушка и кладёт такие порции на тарелку, будто у Пельки два желудка.
После ужина хозяйка в длинном платье из кремового кружева, сияя, словно фея, распахивает двустворчатую дверь салона, — потому что в этом доме есть большая комната, называемая салоном, — и в глубине высится ёлка под самый потолок, а под ней — богато украшенные свёртки. У Пельки аж защемило в душе от восторга, она чувствует себя как в кино. Действие фильма происходит вокруг Пельки и с её участием.
Чародейка в гипюре цвета экрю и туфлях из золотой сетки вручает подарки, уложенные под деревом. Первыми получают свои Пелька и хозяйская дочь — две одинаковые коробки, обёрнутые в папиросную бумагу иностранного производства, всю в рисованных пихточках и позолоченных ангелочках, перевязанные блестящим шнурком.
Даже сами коробки под декоративной бумагой одинаковые, но уложенные в них куклы — уже нет. Да, они обе большие, одинакового роста, но на этом всё сходство заканчивается; только ещё сильнее видна разница, хотя у обеих светлые волосы и яркий наряд. Кукла хозяйской дочери — дорогая заграничная, Пелька же получила простой ширпотреб.
Опять Пелька хуже других.
Как нитроглицерин взрываются зависть, разочарование, обида, унижение и повышенная восприимчивость детей Дома. Пелька устраивает скандал. Выпускает потроха обеим куклам. Рвёт, топчет, бьёт, и хозяйская дочь получает по шее, когда пытается вырвать из когтей Пельки свою собственность, пока наконец взрослым не удаётся обезвредить взбешённую Пельку.
— И за что нам такое наказание, за что?! — причитает хозяйка. Она слишком тактична, чтобы добавить: за нашу доброту; но это и так понятно, вот только пред очи пани директора ложатся два безжалостно искалеченных трупика — пусть они обвиняют Пельку.
— Мне очень жаль, — говорит пани директор. Сразу видно, что её не особенно впечатлил вид телец со вспоротыми животами, безногих и лысых.
— До свидания, — говорит хозяйка в пространство и уходит, глубоко оскорблённая и не получившая удовлетворения. Пельку не наказали публично, не заставили извиниться, даже не спросили, зачем она так поступила; впрочем сомнительно, чтобы это чудовище проронило хоть слово.