Пани директор глубоко озабочена. Как она могла бы потребовать от этих людей: подарки своим и моим детям делайте одинаковые, или не делайте их вообще! И как ей научить Пельку действовать по пословице о дарёном коне, которому в зубы не смотрят?
— Фальшивцы! — это всё, что Пелька имеет сказать в ответ на вопросы и аргументы пани директора.
Однако на этом забота людей доброй воли не заканчивается; как отражённая волна, она снова бьётся о Дом. Назначена проверка, выяснение обстоятельств, совещание под председательством инспектора из соответствующего управления. Интересуются патриотическим воспитанием подопечных.
Персонал Дома нервничает, дети притихли и только шепчутся по углам. Пельку окружает особая аура молчаливого порицания, недоверия, изоляции.
— Пелька, ради бога, скажи, что ты наболтала всем этим людям? — наконец напрямую спрашивает пани директор.
Пелька, измученная царящей атмосферой, чем‑то таким, с чем невозможно бороться средствами, которые ей известны, отчаянно ожидает от окружающих доброжелательности, опоры и защиты от неприязни, подозрительности, холодности, поэтому превозмогает свою немоту и говорит, говорит правду:
— Я сказала, что не люблю отчизну.
— Ох, Пелька, Пелька... — вздыхает пани директор. Она печальна, измучена и удручена. Пельке было бы легче, если бы она на неё накричала.
Пелька начинает бояться. Теперь её подавляет чувство тяжёлой вины, и она даёт себе клятву никогда больше не соблазняться гостеприимством милосердных людей. Аналогичное решение принимает и пани директор по отношению к остальным детям, но тем временем сплавляет Пельку.
Она не то чтобы питала неприязнь к Пельке, или её как‑то особенно поразило то Пелькино признание, будь оно неладно, в доме у влиятельных хозяев, но она просто хочет спокойствия, которого с Пелькой уж точно не будет, поэтому соглашается с мнением воспитательницы и рекомендацией инспектора из соответствующего управления.
— Это трудный ребёнок.
— Это конфликтный ребёнок.
— Этот ребёнок слишком сильно отличается от остальных подопечных Дома в нехорошую сторону и может иметь на них дурное влияние.
У пани директора тяжело на душе, она недовольна собой. Ей жаль Пельку, и по какой‑то причине пани директору важно, чтобы Пелька не держала на неё обиду. Она лично готовит Пельку к переводу. Упаковывает вещи, проверяет документы.
За семь лет жизни Пелька обросла документами, подшитыми в картонную папку с завязками из тесёмок, постоянно хранимую в металлическом сейфе, ключи от которого пани директор носит с собой и никому их не доверяет, за исключением заместителей, да и то под подпись и при свидетелях. В этом сейфе, за стоящими в ряд серыми папками с биографиями воспитанников, хранятся принадлежащие им депозиты. Мало у кого из детей Дома есть депозит. У Пельки есть. Это не что-нибудь, такой предмет обладания. Непобиваемый козырь в перепалках с детьми, особенно с теми, у кого нет ничего подобного в железном шкафу.
Депозит. Слово непривычное, оно звучало таинственно и у Пельки не ассоциировалось ни с чем, как и у остальных детей. Те, у кого он был, спокойно наслаждались ощущением собственной привилегированности, а те, у кого его не было, такого удовольствия не имели и поэтому не хотели даже и думать об этом слове.
До сих пор Пелька не пыталась узнать, что скрывается под непонятным названием, даже не задумывалась об этом: ей хватало сознания, что нечто невообразимое, принадлежащее ей, существует. Теперь же она беспокоилась, отправят ли депозит вместе с ней в новый Дом.
— Я передам его лично, — заверила пани директор.
— Можно посмотреть? — осведомляется Пелька.
Директор молча вынимает конверт, а из него — упаковку от чая «улун», в которой сквозь обёртку из папиросной бумаги тускло просвечивает подвешенный к цепочке золотой овальный кулон.
— Медальон, — поясняет пани директор и выкладывает предмет в подставленные ладошки Пельки.
Депозит, блестящий сильнее, чем перстни на руках у пани директора, украшен на эллиптических створках вырезанными из кремовой кости профилями девушек — головками на длинных шеях, с волосами, завязанными в большие узлы на затылках. Сам же предмет немного напоминает Пельке раковину моллюска. Состоит из двух половинок, соединённых шарниром и запираемых на защёлку. Внутри находится изображение женщины. Лицо с простыми чертами, облагороженными макияжем, гладкие волосы с пробором, собранные возле ушей в английские локоны, букетик белых цветов у декольте, открывающего плечи.
— Кто это на фотографии? — у Пельки спирает дыхание в предчувствии раскрытия тайны своего появления.
— Не знаю. И это не фотография, а вырезка из газеты, — отвечает пани директор, приподнимая ногтем край тонкой бумаги. На обороте рисунка видны обычные газетные буквы.
— Моя мама! — Пелька ещё никогда не видела женщины с такой причёской и в таком наряде, но необычный портрет ей понравился.
— Не думаю.
— Вы обманываете!
— Не обманываю. Когда повзрослеешь, поймёшь.
Что тут понимать! Пани директор делает секрет из того, о чём знает каждый ребёнок Дома. Весть о происхождении Пельки пришла вслед за ней, хотя её документы лежат под замком у пани директора, так же точно, как лежали и в первом Доме.
— Найдёныш, подкидыш! — дразнятся дети. Пельке не надо ждать, пока она вырастет: с незапамятных времён она знает, что её нашли на крыльце первого Дома. Подняла её с каменных ступеней сильная пани Феля, гроза пьяных пап, раньше всех приходящая на работу. Тогда было раннее мартовское утро и шёл крупный, мокрый снег.
— И у меня был депозит, пуховый конверт и фамилия, — рассказывает Пелька. Она аж заикается от волнения, готовая отстаивать перед кем угодно небогатую историю своего появления.
— Да, — соглашается пани директор, за что Пелька испытывает к ней благодарность, но жаждет и продолжения. О самом важном для неё событии ей хочется услышать нечто большее, чем просто сухое согласие.
— Я буду носить свой медальон, — решает Пелька отчаянно, готовая ко всему.
Кулон с камеями уже не возвращается в сейф. Пелька надела его себе на шею и как ладанку, спустила под сорочку. Пани директор корит себя за неосторожность, но не решается отобрать его силой, когда словесные аргументы не возымели действия.
— Не отдам: а то ещё кто-нибудь соблазнится и украдёт, пока я не выросла.
Действительно, с этим ребёнком никакого не может быть сладу. Пани директор умолкает, её душевное беспокойство утихает, и наконец она чувствует только лишь облегчение от того, что избавляется от Пельки. Пусть с ней имеет головняк очередной Дом, а тамошняя воспитательница подтвердит приём Пельки вместе с медальоном на шее.
А Пелька согревает собственным телом холодное золото, а холодное золото, внутри которого таится надежда, греет задубевшую душу Пельки. Теперь она погружается в газетную вырезку каждый раз в моменты несчастья.
Мама!
По прибытии в третий Дом Пелька сразу вызывает переполох. На Пельке нет медальона. Няня, которая приняла Пельку, вся на нервах, уже разувает и раздевает её догола, но нет и следа золотой ракушки на цепочке.
— Цепочка ведь не могла порваться, и замочек не мог раскрыться. Ты им игралась, снимала его?
— Угу, — Пелька опускает голову, всхлипывает и превращается в истукан.
Медальон не потерян. Спрятанный ею в густых волосах, у корня хвоста, перехваченного резинкой с застёжкой, он избегает загребущих рук взрослых. Наконец‑то оказалась для Пельки полезной её густая длинная грива, на которой ломаются гребни.
Имущество Пельки уже не попадает на депозит. Пелька умело его прячет и ни в одном из Домов не выдаёт своей тайны.
В третьем Доме по какой‑то причине руководит не пани, а самый настоящий Пан Директор, суровый, но справедливый, — как его характеризует соответствующее управление, — почему сюда и стекаются со всех мест воспитанники проблемные, особенные. Здесь установлена строгая дисциплина; Пелька в первое время часто выходила за рамки, бывала наказана и непокорностью поставила себя в невыгодное положение.
В конце учебного года Пелька приносит двойки по всем предметам и четвёрку{11} по поведению.
— Пелька, ты меня расстраиваешь, — вздыхает воспитательница.
— А что, вас лишат премии? — нахально огрызается Пелька.
Её быстро ставят на место, и Пелька делается покладистой. Становится в меру цивилизованной, вежливой, лицемерной и обманывает так легко, как дышит. Польстить, не попасться, а уж если попалась, то для виду раскаиваться и соглашаться. Они это любят, на это часто покупаются, особенно когда ты покорный, а вот дерзким устраивают тяжёлую жизнь.
Они — это воспитатели Дома. Мнение учителей из школы Пельку не волнует. Пельке отвратительна школа. Учение даётся ей с трудом, собственно, вообще не даётся, потому что Пелька к нему равнодушна. Её совершенно не интересуют ни учебники, ни то, что рассказывают учителя.
Пельке не для кого учиться. Дети в возрасте Пельки учатся для родителей. Такова действительность. Для кого‑то, кого не хочется расстраивать неудачами и кто от души порадуется успехам ребёнка.
Достижениям Пельки никто не радуется от души. Пелька это чувствует, а похвалы воспитательницы Дома — которая иногда даже выражает признание, хотя поводов с каждым разом становится всё меньше и меньше — приторные, словно тёпленький сладкий чай, никакой радости Пельке не приносят, а стало быть, не имеют для неё никакого значения.
И снова плохие оценки саму Пельку совершенно не беспокоят, с тех пор, как она поняла, что Дом мало что может ей сделать. Конечно, досадно остаться без воскресного десерта, лишиться права смотреть телевизор или получить запрет на экскурсии, но эти потери не стоят усилий корпения над наукой.