Она не научилась читать. Едва бекает‑мекает по складам, и то только вслух, шевеля губами, потому что про себя читать не умеет; её тетради измяты и в пятнах, книжки потрёпаны и размалёваны.
Пелька абсолютно не заботится о сохранности вещей, хотя именно в этом отношении она особо не отличается от других воспитанников Дома.
— Сегодня ты, ты и ты получаете одежду! — говорит няня и ведёт их на склад. Пелька в числе прочих получает подходящее по размеру, совершенно новое и даже довольно красивое платье.
— Так себе тряпочка, — сообщает развязно, одевается, смотрится в зеркало примерочной и действительно радуется. Но радость длится недолго. Пелька быстро забывает её вкус. Через несколько дней новая одежда перестаёт быть новой. Пелька её не бережёт, иногда даже бессмысленно портит. Так же точно она обращается и с другими предметами, которыми пользуется.
Возможно это потому, что вещи, хорошие или плохие, она всегда получала в готовом виде со стороны. Получение и приобретение у неё никогда не ассоциировались с работой отца, трудом матери, радостью их обоих от сделанного ребёнку приятного, а сожаление по поводу испорченных Пелькой вещей испытывали люди, ей безразличные. Да и какое там сожаление. Изношенные до срока, изорванные и восстановленные после починки вещи Пелька и так носила в течение установленного периода, после чего сдавала на склад, где их списывали, а взамен выдавали всё новое.
Если бы Пелька их берегла, период ношения был бы продлён, в чём Пелька не видит никакого смысла. Если бы она любила кладовщицу, это другое дело, но она не любит и ей наплевать на расходы Дома. Поэтому и Пелька вся вообще выглядит так, как её школьные принадлежности.
— Пелька, на своей тетради ты селёдку разделывала? — учительница уже махнула рукой на Пельку. Лишённая амбиций, неряшливая, ленивая, нерадивая ученица, которая всё чаще служила отрицательным примером для остальных.
Пелька опять хуже других, но теперь этот факт она принимает спокойно, возненавидев учительницу.
На педсовете учительница всё чаще напоминает, чтобы Дом забрал Пельку из их школы, потому что такие, как она, тянут класс назад.
— Почему способные и прилежные дети должны быть наказаны понижением уровня знаний только из‑за того, что вынуждены учиться в одном классе с лентяями, ни к чему не стремящимися, тупыми и безнравственными? — говорят на собраниях некоторые родители.
Они вообще против детей из детского Дома, которые, действительно, в большинстве не блещут, хотя случаются и исключения. Хуже всего, что они говорят об этом у себя на квартирах в присутствии своих отпрысков, что должно подчеркнуть их более высокое положение и обиду, которую им нанесла чернь. Чувствуя поддержку взрослых, дети переносят их взгляды во взаимоотношения в классе.
— Подкидыши с нездоровой наследственностью!
— Даунята!
— Шантрапа из детдома!
— Байстрюки, безотцовщина!
Пелька не отвечает словами на оскорбления, сразу бьёт. Её тоже бьют. Но Пелька юркая, как ящерица, и в драке не щадит ни себя, ни противника. Разбивает носы, рассекает губы, вырывает волосы и ногтями сдирает кожу.
— Чудовище! — родители пострадавших жалуются в школе, жалуются в Доме. Суровый, но Справедливый в этот раз заступился за Пельку. Может быть, жаль, что она об этом ничего не знает. Но как бы там ни было, он говорит с ней уважительно, наказаниями не грозит. Однако Пелька уже не раскрывается. Её сверхчувствительность утратила остроту, покрывается всё более и более толстой коркой, а может быть, просто‑напросто роговеет, и со временем защитный панцирь поглотит то, что должен был защищать.
Происходит самое худшее.
Детей поделили на хороших, с одной стороны, и плохих — приходящих из Дома. Поощряется ксенофобия. Через какое‑то время, неполноценным можно будет объявить уже кого угодно. Достаточно вместо детей из Дома указать на любого другого.
Однако родители лучших детей не замечают опасности либо не считают её злом, как и не видят несправедливости по отношению к детям Дома, детям и без того с изломанной судьбой, детям, которым приходится входить в общество с очень низкого уровня. Ведь далеко не каждый из них стал ко всему безразличен, как Пелька, которая уже до такого дошла. Хотя нет, не совсем ко всему!
Пелька бегает быстрее всех в классе. Даже из старших учеников мало кто может за ней угнаться. У Пельки ветер в ногах; когда она бежит, её охватывает радость, она становится счастливой и почти хорошей. Но этого никто не замечает, потому что Пелька перестаёт быть хорошей, как только прекращает бежать, да и дети, особенно те наилучшие, расположения которых Пелька добивается больше всего, держатся от неё подальше, помня о тумаках и расквашенных носах, и немного завидуют Пелькиной славе самого быстрого бегуна школы.
— Молодец, Пелька, — хвалит её учительница гимнастики.
Пелька любит уроки физвоспитания и похвалу. Учительницу гимнастики тоже любит, но как‑то невыразительно. Лучше сказать, что из всех учителей она меньше всего её ненавидит. Нет, не потому, что она работает за деньги. Человек должен зарабатывать на жизнь, Пелька это уже понимает. Но это не относится к работникам Дома. Как они могли бы существовать без вознаграждения за свой труд, Пелька не задумывается.
Она, может быть, и прикипела бы душой к учительнице гимнастики, но та редко уделяет Пельке времени больше, чем от звонка до звонка. Держится официально и по‑деловому, относится дружелюбно, но не ищет привязанности со стороны Пельки.
— Отлично, Пелька!
Пелька показывает высокие результаты на мате, на снарядах, бегает всё быстрее и вскоре становится чем‑то вроде предмета гордости всего класса.
— Она из нашей школы! — хвалятся Пелькой даже наилучшие дети, когда она занимает первое место на межшкольных соревнованиях.
Наконец‑то хоть в чём‑то она не хуже всех остальных, но эффект сильно портят другие предметы.
По результатам учебного года у Пельки одни двойки, за исключением двух четвёрок. По поведению и физическому воспитанию, по которому заслуженную пятёрку ей не поставили из‑за плохой оценки по прилежанию.
Пелька свой аттестат скомкала в шар, а когда о нём спросили в Доме, подала воспитательнице бумажный комок. И никто не поверил, что не хотела поиздеваться. Да что там говорить — задрала нос выше крыши, потому что метит в «звёзды» большого спорта.
А Пелька просто серьёзно задумалась над своей жизнью. Ну да, в беге, в гимнастике она стала кем‑то, и это очень приятное чувство, но вообще же её считают ни к чему не способным болваном, то есть никем. Все эти стоящие в столбик одно под другим «неудовлетворительно» начали её угнетать, чего она раньше никогда не испытывала, и как‑то так машинально смяла в комок документ, который держала в руках.
— Не поедешь на летние соревнования, — предупреждает Суровый, но Справедливый.
Пелька практически уничтожена: не ожидала такого удара, ведь слава её рекордов распространяется также на Дом.
— Пан Директор, я исправлюсь! — обещает она в отчаянии, в который уже раз.
Решение обжалованию не подлежит, коль скоро дело взял под контроль сам Директор. Решения, которые можно ещё изменить, иногда принимают воспитатели. Об этом знает каждый ребёнок Дома.
— Ни одной двойки и «очень хорошо» по поведению. Тогда разрешу спорт, — таково условие. Наказание задумано в воспитательных целях, потому что иначе на Пельку повлиять уже практически невозможно; но вместо того, чтобы мобилизовать Пельку, оно её угнетает. Она знает одно — у неё отобрали то лучшее, что она может дать, и имеет такой вид, как будто у неё умер кто‑то из близких.
— Если будешь учиться хотя бы на «удовлетворительно», подумаем об определении тебя в спортивную школу, — обещает Суровый, но Справедливый. Не вспоминает, что уже пытался всучить им Пельку, но ничего не вышло. Кто по доброй воле захочет принять у себя проблему с такими оценками и биографией, иметь головняк на уроках и в интернате.
Пелька с умершей надеждой, в бессилии пышет ненавистью и желает лишь отомстить. Не имея иного оружия, заявляет, что не будет учиться.
— Ты живёшь за счёт государства, значит, обязана ему! — повысил тон Директор.
— В гробу я видала отчизну! — заводится Пелька и начинает злорадствовать. Знает, как им досадить. Может быть, вопиющее отсутствие у неё патриотизма повредит и этому Директору, как оно создало проблемы для пани директора из второго Дома. Пусть его снимут с занимаемой должности, а Пельку переведут куда подальше в другое место.
Пелька распоясалась настолько, что совершенно перестала считаться с установленными правилами и навлекает на себя репрессии, и опять с головой окунается в нарушения, и аккумулирует наказания, словно кладёт их на сберегательную книжку. Лишается десертов, просмотра телепередач, воскресных тортов, праздничного кино. Её не берут на экскурсии, и даже на речку, где дети из Дома проводят каникулы. Пельку оставляют в саду, потому что ни у кого не поднимается рука запирать её в спальне, хотя и это не помогло бы достигнуть желаемого эффекта. Пелька взбирается по карнизам, подоконникам и деревьям так же умело, как кошка.
Когда захочет, удирает из Дома, не задумываясь над тем, что будет, когда обнаружится, что она выходит без разрешения, но, видать, бог помогает отчаянным и Пелька не попадается. А может быть, Дом устал от этого противостояния и не хочет знать о Пелькином самовольстве, тем более что большинство воспитателей, как и Директор, сейчас в отпуске.
Третий Дом находится на окраине Городка, протянувшегося вдоль международной автодороги. Когда‑то она вела через Рынок, но потом построили объездную, при которой вырос мотель. С тех пор, особенно летом, средоточие местной жизни переходит с улицы Костельной на обочину шоссе, огибающего Городок. Переместился туда и мороженщик, и продавец сахарной ваты, и те, кто выносит на продажу фрукты из своих садиков, и одна пани, у которой мастерски получаются леденцы на палочках, карамельки и монпансье из коммерческого сахара